— А ты объясни. — неожиданно серьезно говорит Лилька: — Витька всегда говорит, что язык нам для того и дан чтобы друг друга понимать. А если говорить «ты не понимаешь», то так и гориллы могут. А ты не горилла. Это Валька Федосеева — горилла, знаешь какая она сильная? Уу… — девушка поводит плечами и ежится: — как схватит — не вырвешься… чуть не задушила.
— Ха, — хмыкает Айгуля, поправляя волосы на голове: — слышала я про то, что ты к Вальке клинья подбивала… ты чего, серьезно⁈ То есть тебе девушки нравятся? Подай-ка мне бюстгальтер, вон там, на стуле висит.
— Да неправда все! — мотает головой Лиля: — вовсе не нравятся! Я… просто случайно! Я к Витьке ночью шла и заблудилась!
— Серьезно так ты от курса отклонилась. — кивает Айгуля, принимая белый спортивный бюстгальтер из рук Лили: — и как ты в пионерском лагере ночью в палате полной разгоряченных пионеров не оказалась вообще? Вполне в твоем духе было бы… а потом мы бы выслушивали очередную легенду лагеря «О Доброй Волейболистке».
— И… ладно. Лучше уж в палату с озабоченными подростками чем к Вальке в лапы. — говорит Лиля, протягивая Айгуле ее футболку: — так что ты хотела мне объяснить? Чего я не понимаю?
— Чего ты не понимаешь? — Айгуля застегивает спортивный бюстгальтер спереди и проворачивает его застежкой назад, продевает руки, закидывая бретельки на плечо. Смотрит на Лилю. Задумчиво прикусывает губу. Думает о том, что вот такой взгляд как у нее — открытый и задорный, веселый и в то же время наивный — бывает только у детей. Причем у тех детей, которых ценили и хвалили с самого детства. А она… она вдруг вспоминает как давным-давно она с такой радостью ожидала когда дядя Амир приедет на свадьбу сестры матери и приготовит свой знаменитый плов в большом казане, с изюмом и барбарисом, такой сладкий, что его можно было есть вместо торта или конфеты, такой вкусный, что его можно было есть целый день и даже объевшись — все равно хотеть еще немного. Такой ароматный, что на запах приходили все соседи в округе, приходили и затевали неспешные разговоры, садясь прямо на ковер и хваля мастерство дяди Амира, принося с собой гостинцы и раскуривая большой кальян в гостиной… а плов всегда ели с большой фарфоровой тарелки, отделанной золотом и согласно легенде — когда-то принадлежащей самому султану Сулейману.
Она вспоминает как она, десятилетняя восторженная девочка — несется по коридору с улыбкой, неся в руках большое синее блюдо с готовым пловом для гостей… и как катится кубарем, споткнувшись об оставленную кем-то в коридоре обувь… как во все стороны летят осколки драгоценной синей тарелки вперемешку с пловом. Она разбила синюю тарелку! Мало того, что оставила всех без угощения, так еще и драгоценную синюю тарелку разбила… она помнит, как на нее смотрит мама — с разочарованием во взгляде. Как на нее смотрят, качая головой, как будто говоря «а чего вы от нее ожидали? Она даже блюдо с кухни принести не может нормально, криворукая». На ее мать смотрят с жалостью, мол дал бог такое дитя…
А ей говорят, что она — неумеха, на ровном месте спотыкается, какая еще обувь, нет в коридоре никакой обуви, уважаемые гости не могли в коридоре обувь оставить, ты что, дура? Ты смотри-ка, она еще и оправдываться пытается! Ты знаешь вообще, сколько продуктов сейчас коту под хвост пустила, а? Мало того, что мать опозорила, гостей без еды оставила, так еще и вину переложить пытается! Какая бесстыжая! Вон, он твой обед, на полу, собирай и ешь! Да не тяни в рот ничего, выбрось, никто с пола не ест, дурочка. Вы посмотрите на нее… и дядя Амир, который со вздохом встает и говорит, чтобы все подождали, что он сейчас еще приготовит, чтобы не кричали на девочку, она маленькая еще, ничего, ничего… а ее мама извиняюще склонялась перед всеми и оправдывалась, заставляя и ее извиняться…
И почему-то от слов дяди Амира становилось еще обиднее, а мама больно ударила ее по голове, и она разрыдалась прямо там, закрыв лицо и убежав во двор… она сидела, спрятавшись за сараем на дереве до самой ночи. В тот день ей так и не досталось ни горсточки плова… и с тех пор он ей в горле комом вставал. Вот так она и росла, никто никогда не хвалил ее за достижения или победы, она всегда была «неумехой» и «криворучкой». И когда ее пригласили играть за команду Комбината — мама удивилась. Не похвалила, не сказала, что она гордится дочкой и ее достижениями, нет. Она — удивилась. Так и сказала «неужели там у вас на Комбинате нормальные люди кончились? Ты же ничего не умеешь, опять нас подведешь.».
— Как тебе объяснить? — повторяет она, глядя в глаза Лили Бергштейн: — да не поймешь ты, везучая. Все-то тебе легко дается. Не у всех судьба такая, понимаешь? Это ты у нас Моцарт волейбола, а мы все — Сальери. Ну как ты нас поймешь?
— Легко. — говорит Лиля: — я умная. Иногда бываю. Так и Витька говорит, мол я альтернативно одаренная, так что ты говори, а я пойму. А если не пойму, так ты два раза объясни.
— Скажи мне, Лилька, ты в жизни когда-нибудь сомневалась? В себе например? В том, сможешь ли? В том — достойна ли всего что у тебя есть или ты просто — самозванка, а люди в тебя поверили, а ты всех их обманываешь… а? — Айгуля надевает футболку и встряхивает волосами, собирая их на затылке в «конский хвост».
— Сомневалась? Конечно! — девушка сияет искренней улыбкой, на которую больно смотреть: — конечно сомневалась! Вот например — взять крем-соду или тархун? Или там когда кофточку выбираешь, какого цвета? А если не пойдет? И…
— Вот-вот. — кивает Айгуля: — вот они, твои сомнения. В жизни ты, Бергштейн в себе не сомневалась, вот и весь ответ. Так что не поймешь ты меня. А Синицына твоя — стерва и все тут.
— Юлька хорошего хочет. Она просто тебя драконила, чтобы ты сильнее стала. Сомнения свои преодолела. Понимаешь… — Лиля морщит нос и чешет в затылке: — … Юлька сразу сказала что ты — слабое звено и…
— Чего⁈
— Ты только не сердись! Она сказала, что тебе нужен враг, иначе ты не вырастешь. Что ты типа… как там — не веришь в себя и что это из тебя выбить нужно. И что ты… ой, я наверное говорить дальше не буду, и так наговорила… — Лиля прижимает ладони ко рту, испуганно глядя на Айгулю.
— Это я — слабое звено⁈
— Была. Раньше. Теперь, когда в тебе бушует праведный гнев — уже больше нет. Вот видишь, она помогла тебе! Ты ее больше не боишься!
— Да я ей голову отверну! Где она⁈ — Айгуля вскакивает с массажного стола: — а ну говори, где эта стерва!
— Марина Михайловна сказала «никаких резких движений» и… ой! Отпусти, Ая! Отпусти, больно же! Ты… какая быстрая оказывается…
— Говори, ну! — Айгуля приблизила свое лицо к Лилькиному, нахмурившись и крепко держа девушку за плечо.
— Какая ты сильная… хм… если тебя раздраконить, то ты и быстрее и сильнее становишься, буду знать. — кивает Лиля, нимало не смущаясь тем фактом, что Айгуля трясет ее словно тряпичную куклу: — но… начинай движение в сторону большого пальца.
— Чего⁈
— Вот так. — Лиля легко выворачивается из руки Айгули: — всегда можно уйти из захвата в сторону большого пальца. О! А давай ты снова меня схватишь? Вот, на… вот так рукой и…
— Ты совсем поехавшая, Бергштейн? — Айгуля вздыхает. Боевой настрой куда-то пропадает и несмотря на то, что Лиля показывает, как именно ее хватать и за что именно — желания нет совсем. Она надевает шорты, всовывает ноги в кроссовки и перекидывает полотенце через плечо, выходя из массажного кабинета. Следом за ней как привязанная — идет эта Бергштейн.
— Знаешь а меня в школе тоже все дразнили. — говорит она: — в школе вообще плохо когда ты отличаешься от других.
— Скажи мне. — хмыкает Айгуля: — у себя на родине меня звали «русской», потому что я из смешанной семьи и языка родного толком не знала. А тут меня звали «узкоглазой», потому что я не русская. В общем нигде не своя, везде чужая.
— Зато теперь у тебя есть я. — серьезно говорит Лиля: — и остальные девчонки. И Юля Синицына. Твой архивраг.
— Откручу я ей голову. — говорит Айгуля, шагая по коридору: — вот ей-богу.
— Синицына так-то сама кому хочешь открутит. — беспокоится Лиля: — ты только не дерись с ней. А то я не буду знать за кого болеть и кто бы не выиграл — расстроюсь.
— Ха. — хмыкает Айгуля, чувствуя, как ей становится легче. В самом деле, после того как Юля сказала, что она все это делала умышленно — ее отпустило. Ведь если Синицына, Черная Птица — признала ее своим врагом, если она делала это все — значит признала. Даже испугалась. А разве можно пугаться кого-то, кто тебя боится сам? Сковывающий ее липкий страх перед Синицыной — как будто куда-то улетучился. Это как будто она — признала ее. Признала ее существование, заметила и… даже испугалась. И этого уже было достаточно. Конечно, вслух она никогда такого не скажет, никогда! Вслух она скажет только одно…
— Я ей еще покажу. — говорит она, идя по коридору к столовой: — она мой враг навсегда! Я ее по тарелке размажу!
— Конечно. — кивает Лиля: — только на площадке пожалуйста. Ну или на рапирах, как и положено благородным леди, я маски достану у меня знакомые есть в секции фехтования…
— Да плевать вообще. — откликается Айгуля, чувствуя себя свободной и легкой, чувствуя как мир вокруг — становится понятным и простым. И даже в воздухе витают знакомые ароматы… как же вкусно пахнет!
— И что у нас на обед сегодня, не знаешь? — спрашивает она, идя по коридору.
— Мне сказали, чтобы я тебе не говорила. — отзывается Лиля: — я и так тебя почти четыре часа задерживала. Сперва у массажиста, а потом…
— Чего? Это что еще за заговор? — она толкает дверь и проходит в столовую. Прямо на пороге ей в голову ударяет такой знакомый аромат… сладкий и притягательный… от него во рту сама собой выделяется слюна…
— Что это? — она останавливается и видит, что остальные девчата из команды — оборачиваются к ней. Тут же стоит и Виктор, который улыбается ей, той самой теплой улыбкой от которой его так и хочется прибить… изменщик.
— Чего вы тут устроили? — спрашивает она, подходя к ним. На столах уже накрыто, но тарелки пустые. В воздухе витает запах, и она уже знает, что именно находится под серебристой крышкой в центре стола, кота в мешке не утаишь. Потому что пахнет зирой, пахнет куркумой и барбарисом, такие знакомые запахи… но это всего лишь значит, что она — не будет сегодня обедать. Потому что с тобой самого дня она не ела плов… и сегодня не будет. Из-за глупой синей тарелки? Конечно нет. Потому что помнит этот вкус разочарования во взглядах всех окружающих и…