Она вытирает лицо подолом майки, избегая полотенца, которое пахнет Лилькой, ее терпким, цветочным ароматом. Прищуривается на свое отражение в зеркале.
— Ты чего удумала? — спрашивает она у отражения: — чего удумала, а? Такая возможность… да и мама наконец будет довольна. Если я домой мужа приведу — обязательно будет довольна. Вот никогда она мною не была довольна, а если я Витьку приведу — то будет. Не смей мне все портить… Лильке он не нужен, а Машке и подавно, а больше никто на него и не претендует. Я его первая нашла, мне и водить. И… — она смотрит на отражение. Отражение ей не верит, крайне скептически относится к сказанному, вон даже руки на груди сложила.
— Да ну тебя, — наконец говорит она: — ну тебя. Я пойду… покурю. Вот. Где-то у Лильки тут сигареты были.
Она выходит из ванной, закрывает за собой дверь, находит на кухне початую пачку сигарет (американские! В красно-белой пачке с красным кругом и надписью «Lucky Strike») и зажигалку. Выходит, на лестничную клетку и прикрывает дверь, следя чтобы английский замок не защёлкнулся вслед за ней. Будет глупо стоять потом на лестнице в Витькиной майке да в шортах и в дверь колотить, четыре часа утра на дворе.
В подъезде ощутимо пахнет тушеной капустой и кошачьей мочой. Она с легкой тоской вспоминает цветочный аромат полотенца в ванной. Достает сигарету и рассматривает ее. На самом деле она не курит, никогда не курила. Но вот сейчас почему-то охота. Она прислоняется к стене спиной, щелкает зажигалкой, затягивается и тут же — закашливается, роняет сигарету на пол, сгибается едва не пополам, зайдясь в приступе кашля. Отвратительно!
— Ты попробуй не в затяг. — раздается сочувственный голос рядом и кто-то хлопает ее по спине, как будто она поперхнулась едой: — а курить вообще-то вредно.
— Ты… — она наконец откашливается и выпрямляется, утирая выступившие слезы: — ты-то как тут… кха-кха! Оказалась…
— Сама не понимаю. — разводит руками в стороны девушка. Айгуля ее знает. Айгуля хорошо ее запомнила, ее мимику, ее движения, ее манеру раскачиваться из стороны в сторону как змея перед броском. Десятый номер на футболке, доигровщица «Крылышек».
— … удивительно. — говорит Айгуля, складывая руки на груди: — я уже думала меня ничем не удивишь, но удивительно. Скажи-ка, а остальные тоже тут? Железнова ваша как себя чувствует? Казиева? Что десятка «Крылышек» забыла в этом подъезде в четыре ночи?
— Уже утро. — рассеяно замечает девушка: — что я тут делаю? Лучше скажи, что вы тут делаете вместе со своим тренером⁈ Я все слышала! Вот! — она демонстрирует красное и слегка опухшее ухо.
— Что мы тут делаем? Ты что из Одессы родом⁈ Кто же на вопрос вопросом отвечает?
— Кто я? — изумляется девушка-десятка «Крылышек»: — да я, между прочим, ничего такого не делаю! Я за ваш моральный облик переживаю! У вас там секретные тренировки, да⁈ Да же? Да же? Скажи, скажи, я все знать хочу! Поэтому вы нас выиграли, да⁈
— Мы не выиграли! Ничья же!
— Ой, да брось, все знают, что вы выиграли, ваш тренер просто наших пощадил, дальше с вами играть пришлось бы всерьез, с травмами и на полную, а у нас жеребьевка скоро! Короче — ты мне говоришь, как вы там тренируетесь, а я молчок! Честное комсомольское! Никому! Даже тренеру! Только для личного пользования! Да и не будет у нас никто вот так с тренером, даже если кубок мира на кон поставят, у нас Вячеслав Михайлович старенький уже, у него морщинки… даже если и захочет — то помрет пока всех оттренирует! Так что — говори! — девушка подпрыгивает на месте от переполняющей ее энергии, словно резиновый мячик, отскакивающий от каменного пола — прыг-скок, прыг-скок…
— Не буду я тебе ничего говорить! — возмущается Айгуля, придя в себя: — ты мне вообще кто? И не было у нас никаких секретных тренировок!
— А что это было? Поощрение? Наказание? — прыг-скок продолжается, у Айгули в глазах рябить начинает от этого непрестанного движения.
— Ничего у нас не было!
— … — девушка-десяточка перестает прыгать. Она смотрит на Айгулю и качает головой, снова демонстрирует свое красное ухо.
— Я три часа вас слушала. — доверительно сообщает она: — знаешь как ухо болит все время к стакану прижиматься? Я почти каждое слово слышала. Как там… «Ой, только не туда! Салчакова прекрати!»
— Что⁈ — Айгуля чувствует, что начинает стремительно краснеть, жар удаляет в щеки и уши начинают пылать.
— Но я никому! Честное комсомольское! — клянется девушка и протягивает ей руку: — уговор!
— … ты! — Айгуля оглядывается по сторонам. Они одни на лестничной клетке, что вызывает соблазн затащить эту десятку в квартиру и… что с ней делать потом она совершенно не знает.
— Катя! — дверь в соседней квартире открывается и оттуда высовывается сонная мордашка: — ты куда пропала? Мы там ужастики поставили на видике… ой! — глаза на мордашке нашли Айгулю и остановились на ее груди. Айгуля запоздало поняла, что Витькина майка ни черта не прикрывает, болтается и просвечивает через нее все. Она машинально прикрыла грудь руками.
— Это… это же майка Виктора Борисовича, да? — даже не спросила, а скорее констатировала факт печальная мордашка: — еще одна значит. И чего вы все на чужих мужиков лезете?
— А? — Айгуля окончательно теряет нить реальности и решительно не понимает, что тут происходит.
— Лиза, я сейчас буду. — успокаивает мордашку десятка: — не переживай.
— Ну уж нет. — говорит мордашка: — ты же слышала, что они с ним делали, изверги. Она, наверное, жениться на нем хочет. Как честный человек теперь должна.
— Это не ваше дело. И вообще, кто вы такие⁈
— Я — Громова. Номер десять, мы же играли вчера, ты что не помнишь? Катя Громова, кличка «Гроза». Ты мне обещалась что секретную методику расскажешь.
— Не обещала я ничего⁈
Глава 17
Глава 17
Наполи Саркисян, племянник и ответственный человек
Он потушил сигарету и захлопнул пепельницу, встроенную в приборную доску стареньких «Жигулей». Взглянул на часы. Время было в самый раз — не слишком рано, но и не поздно. Те, кто насмотрелся фильмов про Джеймса Бонда и майора Пронина думают будто настоящие шпионы и разведчики всех мастей проворачивают свои темные делишки именно по ночам, одевшись в темное и немаркое, пролезая по карнизам или скользя по натянутой проволоке между домами, предварительно выстрелив из арбалета блестящим металлическим крюком-кошкой. Те, кто смотрят такие фильмы не понимают, что на самом деле разведчику или шпиону важно оказаться незамеченным. А уж человека с крюком-кошкой на крыше никто не забудет, если увидит. У Честертона в его «Отце Брауне» есть рассказ про человека-невидимку. И это не фантастика как у Герберта Уэллса, нет, там речь шла о вполне себе видимом человеке, который не нарушал никаких физических и оптических законов природы, его было видно, его можно было потрогать, он находился у всех на виду, однако одновременно его никто не замечал. Потому что смотреть, видеть и замечать — разные вещи. Люди видят дворника, который метет парковку во дворе, официанта, который несет заказ в кафе, но не замечают их. Если потом спросить их о том, какого роста был официант, который обслуживал их или там особые приметы дворника — никто не вспомнит. А вот подозрительного человека в шляпе и темных очках все вспомнят.
На этом и был основан парадокс невидимки отца Брауна — он изображал официанта на одной половине дома и джентльмена на другой. Официант одет в смокинг, и джентльмен тоже одет в смокинг, единственная разница между ними в том, что один согнут в раболепном поклоне, а второй — выступает гордо, чувствуя поколения пэров за спиной. Ах, да, еще белая салфетка на сгибе руки, но салфетку легко спрятать в нагрудном кармане или же небрежно перехватить другой рукой. Итак вся разница между джентльменом и официантом состояла в поведении. В свою очередь среди светских львов и львиц человек был невидимкой, потому что его принимали за официанта, а кому какое дело до официанта? В свою очередь у официантов не возникало никаких вопросов к джентльмену, да и не могло возникнуть. Вуаля — человек-невидимка. Вроде и есть, но никто его не замечает.
Наполи знал об этом феномене, ведь на самом деле он никогда не работал в КГБ, как считали его родственники, на самом деле он работал в еще более законспирированной конторе, где от качества обучения зависела его жизнь. С контрразведчиками из КГБ и Особого Отдела он скорее стоял по другую сторону баррикад, его задача была добывать сведения а не обеспечивать государственную тайну. Однако карьера молодого офицера ГРУ не задалась с самого начала, им пожертвовали как пешкой в Стамбуле, «засветив» для агентуры противника. Поэтому его вынуждено вернули в страну из «командировки» и теперь у него не было никаких карьерных возможностей вернуться, ведь с той стороны Железного Занавеса ничего не забывают и ничего не прощают. Так что Наполи смело мог добавить к своему титулу офицера ГРУ и разведчика титул «бывший». Контора обещала позаботиться и даже устроить куда-то на непыльную должность в Бюро, сидеть за столом и перекладывать бумажки, дожидаясь пенсии по выслуге лет, но он предпочел уволиться. Надоело выполнять приказы, а та самая жизнь на грани, на острие, которая в свое время и заставила его выбрать карьеру разведчика — стала уже недоступна.
Так что он выбрал семью. И не потому, что решил остепениться и вести спокойную жизнь обычного советского человека. В отличие от прочих он знал много такого, о чем не говорят на кухнях или митингах. Он своими глазами видел практически абсолютную власть партийных лидеров республик Средней Азии, где власть Советов понимают на свой особый, восточный лад. Видел бидоны из-под молока и железные двухсотлитровые бочки до самого верха, забитые пачками купюр, золотом и драгоценными камнями, видел «дачи» секретарей парткомов, больше похожие на дворцы, с бассейнами, крытыми теннисными кортами и подземными гаражами. Не понаслышке знал о гаремах из несовершеннолетних школьниц для некоторых из клана Рашидовых. О том, как внезапно пропадают люди, которые решают доложить «наверх» о многомиллиардных приписках в отчётности по сдаче хлопка, как либо подкупают, либо устраняют неугодных в МВД и прокуратуре республик Средней Азии, особенно в Узбекской ССР.