— Что значит «скорей всего»⁈ — возмущается Марина: — им человека привезли в таком состоянии, а они даже сказать не могут, сломаны или нет!
— Чтобы точно сказать рентген нужен. — терпеливо поясняет Виктор: — а тут фельдшерский пункт а не областная больница с рентгеном и прочим. Кровь ему перельют, от шока откачают, подождут пока состояние стабилизируется, а потом уже в нормальную больницу направят.
— Так давай мы и перевезем! — вскидывается Марина: — подождем пока Николаю легче станет и перевезем!
— Так. — сказал Виктор, убирая платок в карман и оглядываясь. Сельская пастораль, деревянное крыльцо, выбеленное известкой сверху и выкрашенное синей краской снизу, скрипнуло под его ногами. Доски прогибались в знакомых местах — видно, что по ним ходили годами, и каждая имела свой особый скрип.
Фельдшерский пункт представлял собой типовое одноэтажное здание с высокими окнами в белых рамах. Табличка «ФАП» висела чуть криво, под большими буквами красовалась надпись «фельдшерско-акушерский пункт с. Китаевка». Под ней — расписание работы, выцветшее от солнца. Рядом с крыльцом росли мальвы — высокие, с розовыми и белыми цветами, а вокруг них жужжали пчелы.
Прямо напротив, через грунтовую дорогу, паслось небольшое стадо коров. Черно-белые буренки лениво жевали траву, отмахиваясь хвостами от слепней. Одна из них подняла голову и уставилась на людей большими влажными глазами, потом фыркнула и вернулась к своему занятию. Свежие коровьи лепешки, еще зеленоватые и блестящие, усеивали обочину дороги, источая характерный травянисто-кислый запах.
Посреди дороги красовалась огромная лужа — из тех, что никогда не высыхают даже в жару. Вода в ней была мутно-коричневой, с радужными разводами от машинного масла. Кто-то попытался забросать ее края битым кирпичом, но это мало помогало.
Их белая «Нива», на которой и привезли Николая — стояла прямо у крыльца. Некогда белая, теперь она была покрыта слоем дорожной пыли и засохшей грязи. Лобовое стекло представляло собой кладбище комаров и мошек — десятки темных пятнышек с расходящимися лучиками засохших крылышек. Чуть выше, почти на самом краю стекла красовалось большое зелено-красное пятно с прилипшими надкрыльями крупного жука. На капоте виднелись свежие вмятины, а правое зеркало висело на честном слове.
В воздухе стоял типичный деревенский букет запахов: свежескошенная трава, нагретая солнцем древесина заборов, дым из печных труб, хотя на дворе стояло лето. Явственно тянуло свежим коровьим навозом. Где-то вдалеке раздавалось мычание коров и лай собак. Из открытого окна фельдшерского пункта пахло йодом и спиртом.
Вдоль улицы тянулись покосившиеся заборы — кто из штакетника, кто из рабицы, а кто и вовсе из того, что под руку попалось. За ними виднелись огороды с картошкой, помидорами и огурцами в самодельных парниках из старых оконных рам.
— Витька! — не выдерживает Марина: — ну что? Давай дождемся его и…
— Успокойся. — говорит Виктор: — все нормально с твоим Николаем… и какого черта он вообще в лесу делал? Один?
— Откуда я знаю⁈ — вспыхивает Марина: — не знаю я! Я только недавно с ним познакомилась! И вообще, почему это он «мой Николай», когда он — твой! Это же твой знакомый! Ты же его к себе в комнату посылал чтобы взять рубашку, помнишь? Я тогда с ним и познакомилась… — на лице девушки появляется явственный румянец.
— Угу. Познакомилась. — сухо прокомментировал Виктор: — точно.
— Витька! — Марина несильно ударила его кулаком в плечо: — прекрати! Коле же плохо!
— Да нормально ему уже. Кровь переливают, сказали, что все в порядке, будет жить. Вот только доктор не знает, сможет он играть на скрипке или нет.
— Как не сможет⁈ — всплеснула руками Марина: — почему? С руками что-то? Или… нервы задеты на предплечье, да? Моторика нарушена? Но… я же говорила, что в город везти его нужно! Кто его в селе оперировать будет, коновалы! А я и не знала, что он на скрипке играть умеет…
— И я тоже не знал. — рассеянно роняет Виктор: — да расслабься ты уже.
— Как не знал?
— Ладно, шутка не удалась.
— Витька! Нашел время шутить!
— Успокойся, Марин. — Виктор взял ее за плечи и легонько встряхнул: — все в норме, жить он будет. Просто ему время нужно, чтобы в себя прийти. Пока перевозить его нельзя. А потом его на санитарной машине в город отвезут, мы тут не понадобимся. И от того, что мы с тобой тут на крыльце будем стоять, деревенской пасторалью умиляться ничего не изменится. Я бы уже уехал за Светой с Айгулей, которые, наверное, уже палатку собрали и все глаза проглядели в ожидании… но вот только попросили нас с тобой задержаться, чтобы с участковым поговорить.
— С участковым? — Марина наморщила лоб: — зачем с участковым?
— Рана у твоего Николая на руке уж больно ровная. — поясняет Виктор: — вот и…
— Виктор Борисович? — на крыльцо выходит женщина в белом халате, рослая и широкобедрая: — подождите еще чуть-чуть, я позвонила Сергею Митрофановичу, он сейчас будет.
Виктор невольно оценивающе посмотрел на нее. Жанна Владимировна была из тех женщин, которые с годами становятся только интереснее. Ей было около тридцати восьми, может быть сорок — тот возраст, когда юношеская миловидность уже ушла, но на смену ей пришла зрелая, уверенная красота. Высокая, статная, с той особой осанкой, которая выдает привычку к физическому труду — прямая спина, развернутые плечи, уверенные движения.
Лицо у нее было славянское, с высокими скулами и чуть раскосыми серо-зелеными глазами. Вокруг глаз собралась тонкая сеточка морщинок — след частых улыбок и прищура от яркого солнца. Волосы темно-русые, с первыми серебряными нитями у висков, собраны в небрежный пучок на затылке. Несколько прядей выбились и обрамляли лицо, придавая ей слегка растрепанный, но от этого еще более привлекательный вид. Из пучка торчала шариковая ручка — видимо, воткнутая туда по привычке и забытая.
Белый медицинский халат сидел на ней как влитой, подчеркивая широкие бедра и полную грудь. Руки у нее были рабочие — с короткими, аккуратно подстриженными ногтями без лака, чуть огрубевшей от частого мытья и дезинфекции кожей. На безымянном пальце левой руки белела полоска незагоревшей кожи — след от обручального кольца, которое она, видимо, сняла не так давно.
— Девушка! — Марина обращает свое внимание на нее: — вы же врач! Скажите как там Николай?
— Жить будет. — кивает женщина и достает из кармана халата синюю пачку сигарет «Ту-134». Кладет сигарету в уголок рта и наклоняется к Виктору, который послушно щелкает зажигалкой. Затягивается и выпускает струю дыма вверх. В ее движениях чувствовалась усталость человека, отработавшего долгую смену, но также и привычная собранность медика, готового в любой момент действовать быстро и решительно. Несмотря на явную усталость и отсутствие макияжа, Жанна Владимировна излучала ту особую привлекательность зрелой женщины, которая знает себе цену и никому ничего не пытается доказать. Которая знает, чего именно она хочет от мужчин и от женщин, от стариков и детей и не собирается ни с кем спорить, потому что ее мнение верно, а все остальные могут пойти куда-нибудь за магнитиком на холодильник, чтобы потом рассказывать увлекательные истории «как я пошел нахрен». Виктор знал таких женщин, у них разгон от нуля до «нахрен» за три секунды, а двигатель под капотом настолько горяч, что обжигает руки, пусть и подержан. И, судя по ее твердому взгляду прямо в глаза — она тоже знала таких как Виктор. Что именно она решила про него — он не знал. Но совершенно точно знал, что библейские слова «измерен, взвешен и найден легким» — вот точное описание ее взгляда на него. За долю секунды эта женщина измерила и взвесила его, за то короткое время что он вносил Николая в фельдшерский пункт и стоял рядом, помогая докторше вспороть рукав, чтобы зашить рану. Она — разведена, причем разведена совсем недавно. Или овдовела? Вряд ли, во втором случае она бы все еще носила обручальное кольце, а если уж сняла, то это знак. Это демонстративно. Такая как она была бы заметна даже в городе, а уж в небольшом селе и вовсе предмет для сплетен и зависти… так что просто так она бы обручалку не сняла. Значит — развод. Опять-таки маленькое село… в общем тяжело тут будет Жанне Владимировне себе мужчину найти, даже просто для здоровья и равновесия гормонов, не говоря уже о браке. А жаль, ведь Жанна Владимировна из тех самых, которые коня на скаку остановят и в горящую избу войдет и сложные роды примет, и ножевую рану зашьет. Вот не был бы Виктор признан «легковесным» — обязательно подкатил бы. Тем временем докторша смотрит на Марину и качает головой.
— Жить будет. — повторяет она: — но вот на скрипке играть уже вряд ли.
— Далась вам всем эта скрипка! — не выдерживает Марина: — я и не знала, что он на скрипке играет!
— А он и не играет. — кивает докторша: — костяшки на руках сбитые, такими руками я бы даже к барабану не пустила. Каратэ?
— Скорей всего. — кивает Виктор: — не скрипач наш Коля.
— Да… о, господи, а при чем тут скрипка⁈
— Так в этом и соль. — терпеливо говорит Виктор: — что он и раньше не играл на скрипке и теперь не будет. Поняла? Ну вот, когда объясняешь уже не смешно.
— А, по-моему, смешно. — кивает докторша Виктору: — это же ты жгут наложил во второй раз? Хорошо наложил, где научился? И крови не боишься, привычный.
— Приходилось… — туманно поясняет он, разводя руками: — жить захочешь еще и не так раскорячишься.
— Ну я надеюсь, что все образуется. — говорит докторша: — участковому я была обязана позвонить, Виктор Борисович. Вы главное лишнего не говорите, стойте на своем и все. А так… — она гасит окурок о перила и прицельно выстреливает им в полупустую урну, стоящую у крыльца: — дело молодое, чего уж там.
— … о чем это вы? — не понимает Марина.
— Жанна Владимировна считает, что это мы Николаю руку располосовали и ребра сломали. — отвечает ей Виктор: — ну не обязательно мы с тобой, но в нашей компании это произошло. Жанна Владимировна не хочет, чтобы кого-то из нас посадили и потому вежливо предупре