— Вот, сейчас вы понимаете мое положение, Виктор Борисович! — неверно истолковывает его вздох директор школы: — вы и Альбина Николаевна поставили меня в безвыходное состояние. И что мне делать? Вот что с вами прикажете делать, а?
— Понять и простить. — твердо говорит Виктор, который давно уже решил, что говорить с директором, но существу — только словами кидаться. Все он понимает на самом деле. И то, что Виктор в тот раз, по сути, защищал Альбину от этого Давида, который перепутал фантазии с реальностью. Да если бы Виктор не вмешался, то последствия могли быть куда хуже — для всех. Не только для Альбины, которая бы пострадала физически, но и для самого Давида, потому что Альбина бы потом обязательно заявление в милицию накатала. А сейчас не девяностые еще, Давида бы посадили по позорной статье и все его подтяжки и «уважаемые люди» не помогли бы. Ну или пришлось бы на такой поклон к Альбине идти… а она бы не простила. Виктор знал «англичанку» всего ничего, но был уверен, что она такое нипочем бы не простила. Провинция в Сибири это вам не Узбекистан какой-то с его «хлопковой мафией», тут бы армянину изнасилование девушки нипочем с рук не сошло бы. Могли бы и линчевать, прямо в камере следственного изолятора, заточка в печень, никто не вечен. И администрация школы простым выговором тут бы тоже не отделалась. Так что на самом деле за тот раз все должны Виктору быть благодарны — начиная от семейства «уважаемых людей» Саркисянов и заканчивая лично директором школы. А единственно кто благодарность свою выразил так это Альбина Николаевна, которая его к себе домой приглашала торт поесть. Благодарность — это хорошо, но сладкое Виктор не любил.
Он скосил глаза на стоящую рядом Альбину и поморщился. Вот дурак, сказал он сам себе, не на тортик его к себе приглашали, нужно было соглашаться… права была Салчакова, он порой дурак дураком и не соображает ни черта. Какой к черту тортик, она что, бабушка что ли⁈ Нужно будет уточнить, приглашение «на тортик» все еще в силе?
— Понять и простить… — вздыхает директор: — меня не поймут и не простят в РОНО. Районный отдел народного образования это вам не хухры-мухры, Виктор Борисович! Значит так, выговор обоим с занесением в трудовую книжку, приказ о лишении премии, а вам, Виктор Борисович написать объяснительную о том, что вы не ведете пропаганду ранних браков!
— Чего⁈
— У вас девочка в классе за вас замуж собралась!
— О, господи, а я-то как за это в ответе⁈
— Ничего не знаю! Пишите объяснительную! Альбина Николаевна! Вам — опустить юбку до колена как минимум! Никаких украшений в школе и минимум косметики. За воротами нашего учреждения хоть голой ходите, но в школе вы должны быть примером для наших учеников! Все! — директор хлопает ладонью по полированной поверхности стола: — и еще раз вы мне устроите проблемы — можете сразу начинать писать заявление на увольнение по собственному желанию! Понятно⁈ Убирайтесь из моего кабинета!
Виктор последовал за Альбиной, которая заспешила к выходу. Закрыв за собой дверь, он зашагал по коридору вслед за «англичанкой», которая зашла за угол и устало прислонилась к стене. Огляделась по сторонам и вздохнула.
— Жаль, что курить тут нельзя. — сказала она: — я бы сейчас выкурила сигарету.
— В женском туалете на втором этаже курят. — машинально отметил Виктор: — в мужском не курят. Мальчишки за школой собираются, там, где гаражи.
— И откуда ты это знаешь? — прищуривается «англичанка»: — я вот не знала.
— Я иду по миру не закрывая глаз. — отвечает Виктор: — живу жизнью школы так сказать.
— Плакала моя командировка за границу. — невпопад говорит Альбина: — мне же выговор с занесением в книжку дадут, а это красный крест на всех моих начинаниях. Эх…
— Да ладно. За границу ты и сама можешь поехать. — говорит Виктор: — не переживай.
— Не понимаешь ты ничего. Вот столько старалась и все коту под хвост… — вздыхает Альбина: — ну да ладно. Поговорю со знакомыми… может чего получится. Придурок Давид, испортил мне репутацию, зла на него не хватает. Мало ты ему в тот раз навалял.
— Угу. — рассеянно отвечает Виктор, глядя на «англичанку», которая выглядит донельзя привлекательной когда сердится — раскрасневшаяся, с выбившимися из прически волосами…
— Скажи, а… то приглашение на торт — оно еще в силе? — спрашивает он, глядя куда-то в потолок: — а то у меня как раз время есть… вечером.
— А? — «англичанка» поворачивает голову и окидывает его внимательным, оценивающим взглядом с головы до ног: — тортик?
— В тот раз предлагала… но если я невовремя…
— Хм. Тортик… — Альбина прикусила губу: — в конце концов репутация у меня все равно теперь испорчена…
Глава 21
Чужой среди своих
Наполи Саркисян страдал физически и душевно. Он лежал на кровати и смотрел в потолок фельдшерского пункта. У него болело все. В его организме сейчас было бы сложнее найти то, что не болело. Большая кровопотеря, слабость, глубокий порез левой руки. Как говорит врачиха по имени Жанна — повезло ему что лезвие сухожилий не задело, ходил бы потом всю жизнь со скрюченной и высохшей кистью как дядька Анар из деревни, который уже родился таким и ходил, смешно прихрамывая, то задирая, то опуская голову при ходьбе как цыпленок. В детстве Наполи потешался над ним вместе с соседскими детьми.
Еще болел бок, Жанна плотно перевязала его, чтобы сломанные ребра не ходили туда-сюда, но дышать-то нужно было! И каждый вздох давался с трудом, через боль. Тяжелее всего было по ночам, первую ночь он без укола лидокаина вообще спать не смог. Но к обезболивающим привыкают, а ему привыкание совсем не нужно. И так у него куча проблем на носу… начать с того, что участковый приходил, интересовался происшествием и как так вышло что ему руку располосовали и ребра сломали… а что он ему сказать мог? Он же не знал, что именно ему Виктор напел… вот и пришлось отмалчиваться и говорить, что «ничего не помню». Если бы не то, что Наполи знал людей из главка МВД в городе, то его, чего доброго, к спинке кровати наручниками бы пристегнули.
А еще ему не давала покоя мысль о том, что где-то там, в пещере у провала, за водопадами — лежит как минимум два тела. Один сам в провал упал, скатертью дорога, нашим легче, а остальные? Да места глухие, но все же водопады, озерцо… туда довольно часто ездят те, кто знает. Лето еще не кончилось, обязательно кто-нибудь приедет. Взрослые нипочем в пещеры не полезут, скучно, неинтересно, да и опасно может быть, а вот какие-нибудь мальчишки, охочие до приключений — обязательно. Найдут там трупы и начнется. Нет, никто его не посадит, они ж беглые зеки, самооборона, все дела. Но если так выйдет, то он поневоле привлечет к себе много внимания. Очень много внимания. А первый инстинкт любого выходца из Бюро — заползти под камушек и не отсвечивать, не привлекать лишнего внимания. Быть на виду — это ж все равно что мишень у себя на спине нарисовать — любой может поймать тебя в прицел и на выдохе плавно придавить спусковой крючок.
Но все эти проблемы были лишь потенциальными, далекими угрозами по сравнению с тем, что его сюда привез сам Виктор Полищук. Он мог бы просто оставить его там, истекать кровью. К настоящему моменту Наполи уже не было бы в живых. Нет человека — нет проблемы. Однако Виктор зачем-то оставил его в живых. В доброе сердце бывшего ликвидатора Бюро Наполи не верил, это было даже не смешно. Эти люди не знают жалости и не испытывают эмпатии к своим жертвам. Значит ему что-то нужно от Наполи Саркисяна, зачем-то он нужен Виктору. Зачем? Информация? Вербовка? Какая у него может быть информация, он агент влияния в отставке…
— Доброе утро, Николай! Как спалось? — в комнату входит женщина в белом халате, распространяя вокруг себя тот самый, особый «медицинский» запах, запах лекарств и карболки: — вижу, что сегодня вам получше. Давайте я вас осмотрю… — и женщина быстро и довольно бесцеремонно проводит осмотр, изменяет температуру и давление.
— Завтракать будете? — спрашивает женщина: — сегодня в детском саду пшенка. У фельдшерского пункта своей столовой нет, уж извините. — говорит она совсем не извиняющимся тоном.
— Спасибо. — говорит Наполи, глядя как женщина вносит поднос с тарелкой каши, двумя кусочками хлеба с маслом и стеклянным, граненным стаканом с чаем. Стакан удобно пристроен в подстаканник, такие в поездах дальнего следования выдают, с металлическими завитушками и изображением стремительного локомотива, несущегося через тайгу.
— После обеда санитарная машина придет. В городскую больницу тебя увезут. — говорит женщина-фельдшер, ставя поднос на табуретку перед кроватью: — там тебе и рентген сделают и присмотрят как надо. Теперь тебя уже можно перевозить.
— Жанна Владимировна. — говорит Наполи, приподнимаясь на локте и скривившись от боли: — не надо меня в город везти. Мне уже лучше. Спасибо вам за все. Я лучше после обеда выпишусь и пойду по своим делам.
— И куда ты собрался, красивый такой? — прищуривается женщина: — ты себя в зеркало видел? Краше в гроб кладут. Ты же за порог выйдешь и свалишься.
— Не надо в больницу. — говорит Наполи, садясь на кровати и чувствуя, как дрожат у него ноги: — у меня дела.
— Ты смотри какая деловая колбаса. — насмешливо тянет женщина, но встречается с его взглядом и вздыхает: — ну хорошо. Позвоню в райцентр чтобы машину зазря не гоняли, скажу, что поправился ты. Но мне придется сказать, что я неверно оценила тяжесть твоего состояния, Николай. — она наклоняет голову: — так что ты мне будешь должен. У меня тут репутация.
— Конечно. — легко соглашается он: — все что угодно. Я могу достать…
— Тогда пообещай мне что еще два дня тут полежишь, пока полностью не поправишься. — перебивает его женщина: — а то сдам тебя в город только в путь. А?
— Но…
— Обещаешь?
— Да. Ладно. Обещаю. — кивает Наполи, прижатый в угол. Женщина в белом халате удовлетворенно кивает головой.
— Вот и славненько. — говорит она.
— Еще раз спасибо. Вы меня спасли. — говорит Наполи. Как агент влияния он знает насколько важно налаживать связи и выстраивать отношения с людьми вокруг. Даже со случайными. Нет, особенно со случайными…