— Да ты мне спасибо говори, а Витьке. — говорит женщина: — он тебя привез вовремя. И помогал во время операции. Крови твой товарищ не боится, даже капельницу помог ставить. Хороший ассистент из него получится… — она прикусила губу, думая о чем-то своем.
— Витьку? — теряется Наполи.
— Он велел привет тебе передать как в себя придешь. И чтобы рубашку ему вернул. Клетчатую. — улыбка скользит по губам женщины и Наполи сглатывает. Все. Ему конец. А он — слабый, слабый, слабый! Если эта женщина сейчас протянет руку и… он даже ей противостоять сейчас не сможет! Она — рослая, с развитыми мышцами, хладнокровная как любой врач… вот ее рука уже тянется к его глотке, короткий удар и будет перебита трахея, ребром ладони, он видел такое…
— Ты чего встрепенулся? — удивляется женщина, убирая руку: — у тебя вон, кусочек масла к щеке прилип. Если ты это из-за рубашки, так не переживай, Витька новую купит. Слушай, скажи мне, а у этого кобеля постоянная девушка есть?
— Не знаю. — отвечает Наполи, думая о том, что ему нужно перестать уже себя накручивать. А еще он подумал о том, что чертов Полищук, хоть и ликвидатор, но выстраивает связи куда лучше, чем бывший агент влияния.
Евгения Петровна Лермонтович, мама одного сорванца
Просторное помещение бухгалтерии молокозавода утопало в послеобеденном солнечном свете, проникавшем через высокие окна с деревянными рамами. Вдоль стен стояли массивные металлические столы советского производства, заваленные папками с документами, счетными машинками «Феликс» и логарифмическими линейками. На стеллажах рядами выстроились толстые гроссбухи в зеленых и коричневых переплетах.
У окна за небольшим круглым столиком собрались три женщины. Женечка, стройная брюнетка с аккуратной укладкой, осторожно помешивала сахар в стакане с подстаканником. Ее синее платье с белым воротничком было безупречно отглажено, а на запястье поблескивали тонкие золотые часики — подарок от бывшего мужа, который она так и не решилась отдать в ломбард или переподарить.
Рядом с ней сидела кудрявая Леночка, главный бухгалтер, чуть за тридцать, в модной клетчатой юбке и белой блузке. Инночка, самая молодая из троих, двадцати восьми лет, с волосами цвета спелой пшеницы, собранными в элегантный пучок, прихлебывала чай из фарфоровой чашечки, которую принесла из дома.
На столе лежала развернутая газета «Правда», стояла ваза с конфетами «Мишка на Севере» и термос с кипятком. За окном виднелись заводские корпуса и дымящиеся трубы молокозавода. Перерыв на чай в бухгалтерии — это не просто пятнадцать минут на бегу, это священнодействие, ритуал, который не менялся годами и десятилетиями.
— Опять Холодков с новенькой закрутил. — говорит Леночка, поставив свою чашку на стол: — вот же кобелина. Говорят что по этому поводу профсоюзное собрание скоро будет. На вид поставят с занесением а то и уволят по статье.
— Холодкова-то? Этого разве уволишь? Он же номер один в своей бригаде и специалист узкого профиля. Нет, скотина конечно… но новенькая сама виновата. Что не знает с кем связалась? — Инночка ставит на стол жестяную коробочку со свежим печеньем: — угощайтесь, девчата, я вчера дома испекла. С корицей.
— А я за Бобку переживаю. — вздыхает Женечка, держа в руке кружку с крепким чаем: — в этом году у него успеваемость упала.
— И немудрено. — сочувственно кивает ей Леночка, наклонившись чуть вперед и взяв печенье из коробки, предложенное Инночкой: — мальчики всегда тяжело такое переживают. Но ты держись, это пройдет.
— Ой, Леночка, да все не так. Бобка про отца и не вспоминает, говорит, что он нас предал и ушел к другой семье, не плачет, только злится. Просто он в этом году изменился, все-таки уже восьмиклассник. — отмахивается Женечка: — еще и в лагере дел натворил, меня в школу вызывали, представляешь!
— Помню-помню. Ты тогда заплаканная пришла из-за какой-то дурацкой гранаты…
— Так его чуть на учет не поставили! — всплескивает руками Женечка: — а Бобка у меня такой чувствительный!
— В том же самом лагере, где в позапрошлом году Добрая Вожатая была? Ну, которая со своими воспитанниками душ вместе принимала? — Инночка подается вперед, ее глаза блестят: — там же, да?
— Вот тебе Инночка лишь бы сплетни таскать. — выговаривает Леночка, поправляя прическу: — давай лучше Женечку послушаем. Жень, так и чего? Не поставили же твоего Бобку на учет? Учет в детской комнате милиции это ж на всю жизнь потом запись останется…
— Не поставили. Тогда замяли все это дело. Да учитель его постарался, Виктор Борисович. Он и выгородил, дескать пацаны всегда чего-нибудь да делают, сорванцы же. Говорил, что он и сам в детстве такое вытворял…
— Погоди… это ж тот самый что на гранату пузом упал? — насмешливо прищуривает глаз Леночка.
— На гранату? Пузом? — не понимает Инночка.
— Ай, вот ты Калинина, как всегда. Когда не надо — все сплетни знаешь. А как надо — так мимо ушей все пропускаешь… — недовольно морщится Леночка: — Женечка, ну что там дальше? Бобка твой в порядке?
— Да вот… — разводит руками женщина: — вроде, как и в порядке, но все равно неловко как-то…
— Неловко? Да что случилось-то?
— Понимаете, директор узнал о происшествии в лагере, конечно, кто-то ему донес. И он устроил скандал, дескать почему в милицию не обратились, а если бы обратились, то Бобку обязательно на учет поставили бы… а виноват конечно Виктор Борисович, а он и так нам помог… — Женечка опускает голову и теребит кончики завязок на поясе.
— Вот же скотина старая. — качает головой Инночка: — терпеть таких не могу. Еще и толстый. Да у него зеркальная болезнь третьей степени, слышали, что от него жена ушла два года назад? Теперь он с какой-то новой бабой живет, так она из него деньги тянет, в прошлом году в Анапу ездила отдыхать, а в этом в Сочи и вся расфуфыренная вернулась, что ты, что ты…
— … ну и Виктор Борисович всю вину на себя взял и заявление на увольнение написал. — говорит Женечка и поднимает голову: — понимаете? Чтобы Бобку моего на учет не поставили — уволился.
— Так ты ему теперь должна, Лермонтович. — прищуривается Леночка: — ой как должна. Совесть поди мучает, а? А он такой широкоплечий и надежный…
— Ой, Леночка, отстань!
— Нет, ты погоди, Жень. Ты вдумайся — он же в тот раз пузом на гранату всерьез упал. Вот где ты такого мужика еще найдешь? Я бы с таким в разведку пошла. И не только в разведку…
— Лена!
— Что Лена, я уже тридцать лет как Лена. А твой Виктор Борисович такой… вполне ничего. И за Бобку твоего вступился и вообще. В то воскресенье матч был между какими-то командами, одна аж из Москвы приехала — он там наших тренировал, я слышала. Да его по телевизору показывали!
— Ой! Так я его знаю! — подскакивает Инночка: — это ж Полищук, да? Виктор Полищук? Про него в «вечерке» написано было что он всю свою команду… того! Сексуальный гигант!
— Калинина… — закатывает глаза Леночка: — вот кто о чем, а вшивый о бане. У нас Холодков с одной стороны, а Калинина с другой.
— Неправда! — краснеет Инночка: — мне… мне любопытно просто!
— А кто с молоденьким практикантом в гостиницу ходил на прошлой неделе?
— Не было такого!
— Да вас на выходе тетя Клава сдала, что ты мне тут…
— Это не то, о чем вы все подумали!
— Да мне без разницы, Калинина. Ты лучше в следующий раз в гостиницу не ходи, а к себе в квартиру води, ты же одна живешь, чего тебе. А про этого твоего Виктора, Жень, в городе и правда слухи ходят… разные. Так что если ты вот прямо хочешь его отблагодарить, то еще в очередь вставать придется.
— Никакой он не мой! — вспыхивает Женечка: — чего ты себе надумала!
— И правда! — присоединяется к ней Инночка: — это все Лена! Навыдумывала! Ничего у меня с практикантом не было!
— Ой, ой. Какие мы грозные… — Леночка насмешливо смотрит на них: — а давайте его к нам пригласим? Все-таки теперь он тренер сборной, а это значит и наши девчата с ним работают.
— Тренер сборной?
— Ну да, «Стальные Птицы» — это же наша волейбольная команда. Ну эти, которые блатные из горячего цеха, которым мы каждый месяц премии начисляем, а они на работу не выходят. Кондрашова, Синицына, Бергштейн и иже с ними… а значит и повод для разговора есть. Пригласим, тортик нарежем… — Леночка снова прищуривается, становясь похожей на хитрую лисичку-сестричку из детских сказок: — а там, кому повезло, того и тапочки…
— Вот уж нет! — выпрямляется Женечка: — у Виктора Борисовича и без вас забот хватает, шаболды вы эдакие!
— Девчата? — стук по дереву, дверь приоткрывается и в нее просовывается кудалатая голова: — мне бы накладные на топливо и путевые листы подписать, а? Уже полчаса стою…
— У нас перерыв! — хором отвечают ему три голоса. Голова делает круглые глаза и исчезает за дверью.
— Вот что за люди… — ворчит Леночка: — написано же «перерыв», читать не умеют?
— И не говори… — поддакивает ей Женечка, думая о чем-то совсем другом. О том, что Виктор Борисович и правда им с Бобкой услугу оказал и не услугу даже, а выручил, защитил и поддержал. Дважды. Поступил как мужчина. А она… что она? Даже «спасибо» толком не сказала… с другой стороны, а что она ему дать может? Деньги совать глупо как-то. Наверное, действительно нужно его на ужин к ним пригласить, накормить хоть по-человечески, а то он же один живет, в общежитии. И… ну если он один живет… то пусть приходит. Бобку только к бабушке отправить и…
Она вдруг покраснела и сердце начало биться чаще, боже мой, о чем она только думает!