Виктор остался сидеть в классном помещении, задумчиво перебирая в руке карандаш и не обращая внимания на звонок и последующую мелодию. Тем временем школьники дружной гурьбой выкатились в коридор, оставив в классе несколько человек, которые не разделяли всеобщего энтузиазма по поводу звонка. И конечно же среди этих нескольких — была и Яна. Виктор только головой покачал и вздохнул. Она никогда не любила делать то же что и все, всегда выделялась из любой толпы, всегда была не такой как все вокруг. Вот и сейчас — все убежали в коридор, откуда уже раздавался привычный для школы гвалт, смех и крики. Несмотря на все усилия школьного совета учеников, на дежурных, расставленных по коридору и строгие окрики учителей, с этим гвалтом ничего нельзя было поделать даже в течение учебного года, что уж говорить о каникулах.
Он бросил взгляд на девочку, которая осталась сидеть за партой и у него защемило сердце. Что же, подумал он, давайте мыслить логически. Как именно я тут оказался и почему именно в теле молодого школьного учителя — мы не знаем. Это все, так сказать, относится к той части задачи, где «дано». Сейчас дано — он и она. Он прожил свою жизнь и умер в весьма преклонном возрасте и ни о чем не жалел… разве что о том, что их пути пересеклись так ненадолго. Если бы он попал в свое собственное тело, то… даже тогда он не смог бы ничего исправить. Разве что во-второй раз он бы не совершил всех тех глупостей, что совершил в первый раз. Тех, глупостей и поступков, за которые ему до сих пор было стыдно. Да, он бы смог исправить это, но не саму причину смерти Яны. Потому что рак щитовидной железы неизлечим. Был неизлечим тогда, неизлечим в будущем, по крайней мере в том будущем, где он сам умер. И конечно неизлечим сейчас, в одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом. Для чего он здесь? Он не может быть вместе с ней, слишком велика разница в возрасте… чуть позже это уже не будет проблемой, но она умрет в двадцать пять. Ровно такой срок отмерен улыбчивой девушке по имени Яна Баринова. Двадцать пять лет, четверть века. Потом — химиотерапия, больница, постепенное угасание, отчаянный побег на берег Байкала… «на небе только и разговоров, что о море». И холодный песок, и ее голова на плече, когда они встречали рассвет, зная, что этих рассветов осталось так мало. И ее худая рука с синими точками от инъекций и редкие волосы, выпадающие от химиотерапии, которые она подвязала желто-красным платочком, разом став похожей на худенькую бабушку с лавочки у подъезда. И он никогда не сможет простить себе то, что сперва не понял, что с ней, а она — так и не сказала. Только потом выяснилось… но было уже поздно для извинений. Он чувствовал себя последней скотиной, когда узнал… конечно сорвался с места и приехал, но уже на похороны. И конечно так и не простил себя. Он — не заслуживает прощения.
— Виктор Борисович! Вы что, плачете? — рядом со столом стояла девочка из седьмого класса, она смотрела на него удивленно и немного обеспокоенно.
— Что? А… да нет. Просто… вспомнилось кое-что. — отвечает он, поспешно вытираясь ладонью: — вчера не выспался, вот глаза и красные. А тебе чего, Черникова?
— Виктор Борисович! А Петька Холод опять дразнится! И за косички дергает! Надьку и Таньку уже подергал! И вообще! Накажите его! — тут же наябедничала девочка, припрыгивая на месте от избытка энергии: — а еще новенькую назвал «Барыня»!
— Я поговорю с ним. — пообещал он девочке: — проведу беседу. Или нужно позвать всех назад прямо сейчас и начать урок, чтобы он не обзывался и не дергал за косички?
— … нет! — тут же сориентировалась девочка, которой вовсе не хотелось терять свои законные пятнадцать минут перемены: — не надо сейчас! Потом поговорите! Извините, я побежала! — и она исчезает, только юбка взметнулась. Он смотрит ей вслед.
— … но только ничего исправить нельзя… — поет Алла Пугачева из динамиков под потолком и он — закусывает губу. Да, Алла Борисовна, думает он, все возможно в мире. Оказывается, даже можно вернуться во времени и все исправить. Но как? Как он может излечить рак? Он не медик… и даже если был бы медиком — лекарства от рака нет. Нет сейчас, не будет потом. Как говорил один знакомый антрополог — каждое крупное млекопитающее доживает до своего рака. Это неизбежно. Есть генетическая предрасположенность, а потом просто срабатывает триггер — стресс, травма, очаг воспаления и все. Получите и распишитесь, за вами пришел Мрачный Жнец. Стоп…
Он опускает голову, глядя на то, что начеркал в тетради. Стоп, думает он, ладно я ничего не могу сделать с генетикой, с генетической предрасположенностью, но… если убрать триггер? Что именно служит триггером для рака? Если, конечно, не брать в расчет книги типа «Возлюби свою болезнь», где доказывается что все болезни мы сами себе вызываем…
Он вдруг вспоминает знакомого врача, с которым когда-то давно пересекался в спортзале. Как его звали он уже не помнит, широкие плечи, широкая улыбка и достаточно большой вес на становой тяге. Этот самый врач однажды доверительно сообщил ему, что есть тип людей, которые никогда не болеют раком. Могут заболеть, скажем простудой или ногу сломать, но рака у них никогда не бывает. Это — пациенты дурки. Именно с определенными отклонениями в психике, из-за которых они не испытывают тревоги и стресса, у них очень простое мышление, они не в состоянии предвидеть неблагоприятные последствия своих действий, не тревожатся о будущем, не переживают о прошлом, живут как золотые рыбки — только здесь и сейчас. Счастливы настоящим моментом.
Он поднимает взгляд и находит девочку по имени Яна. Она — сидит на своем месте, втянув голову в плечи и наклонившись над своими учебниками. Ну конечно, думает он, она же всегда была первой, всегда была отличницей, а быть отличницей, знать пять языков, играть за региональную команду по волейболу, словно быть везде и всегда первой — очень напряжно. Кроме того, когда он ее встретил — ее мама была в разводе. И уже нашла себе нового мужчину — почти на десять лет моложе ее. Может в этом все дело? Она все время пыталась стать лучше, не жалела себя, постоянно испытывала стресс, доказывая себе, матери, всем окружающим — что она лучше всех?
— … счастье что оно — та же птица, упустишь и не поймаешь, а в клетке ему томиться… тоже ведь не годится. Трудно с ним… понимаешь… — поет Алла Борисовна и он — вздыхает еще раз. Что же… наверное слишком мало информации, наверное, рано говорить о том, что он понимает, что с ним происходит и какова причина его перемещения сюда, но одно он может сказать совершенно точно — он не собирается сидеть сложа руки. Один раз, в прошлой жизни он уже подвел ее. Больше такого не повторится.
Пугачева прерывает свою песню и в коридоре звенит звонок, возбужденные мальчишки и девчонки — толкаясь вваливаются в класс и рассаживаются по своим местам. Он осматривает всех строгим взглядом. Это продленка, летняя площадка, так что обучение тут факультативное, самостоятельное. Единственное что он обязан делать — следить за тем, чтобы все дисциплинированно уткнулись в учебники и сделали вид, что учатся. Иногда помогать тем, кто не справляется сам. Ах, да, еще политинформация, обязанность, которую он скинул на Лизу, Нарышкину Елизавету, бойкую девицу, которая была отмечена комсоргом, Маргаритой Артуровной, «Миледи» — как первая, кого примут в комсомол в восьмом классе. Она с удовольствием рассказывала классу о событиях в мире, о борьбе трудящихся в Лондоне и Париже против угнетателей, о воинственном империализме США и размещении очередной ракетной базы, которая разрушает дело мира во всем мире.
— Елизавета. — говорит он и Нарышкина тут же поднимает свою голову. В отличие от многих других она не заплетает волосы в косички, ее прическа представляет из себя аккуратное каре. Она одета в легкий джинсовый костюмчик, наверное, днем в нем ей жарковато будет, но по утрам все еще прохладно. Однако джинсовый костюм в это время — это показатель статуса. Виктор не знал кто родители у Нарышкиной, однако даже в учительской говорили, что это «уважаемые люди». Да и на летнюю площадку она будет ходить только двадцать дней, потом, конечно, поедет отдыхать с семьей на Черное море.
— Да, Виктор Борисович! — отвечает она звонким и громким голосом. Точно таким же голосом по радио с утра произносится речевка «Здравствуйте ребята! Слушайте Пионерскую Зорьку!».
— Лиза, я пойду проветрюсь. — говорит он: — ты за старшего. Все остальные — пожалуйста ведите себя тихо.
— А вы нам потом что-нибудь расскажете? — поднимает голову веснушчатый паренек на предпоследней парте: — про пауков или вампиров? В прошлый раз было очень интересно.
— Да! Виктор Борисович! Ну пожалуйста! — раздаются голоса.
— Давайте пока я не ушел, лучше вам загадку загадаю. — он встает и подходит к доске, берет мел и рисует девять точек, по три в ряд —
— Задача довольно трудная. — говорит он: — соедините все девять точек четырьмя ломаными линиями не отрывая руки.
— Так это же просто! — вскакивает с места веснушчатый паренек: — дайте мне мел, я сейчас… — он подходит к доске, и Виктор отдает ему мел. Мальчик уверенно начинает чертить линии и замирает, шевеля губами.
— Не получается… — говорит он и хмурит брови.
— А пока наш уважаемый коллега Владимир Лермонтович пытается решить эту задачку вы все можете взять в руки листочки бумаги и попробовать решить ее у себя на парте. И… впервые эта загадка была опубликована в одна тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году французским шахматистом Сэмом Лойдом. Кстати, у этой загадки… где-то около двенадцати решений, в зависимости от условий. — он обводит всех взглядом и с удовлетворением отмечает, как все склоняются над листочками. Кивает и тихонько выходит в коридор, который встречает его запахом свежевысохшей краски. Он идет, не чувствуя под собой ног и заходит в дверь с надписью «мужской туалет» и черным силуэтом человечка. В туалете сильно пахнет хлоркой, а на свежей линии побелки, сверху квадратиков керамической плитки уже кто-то написал ругательное слово. Он подошел к ближайшей раковине и открыл кран с холодной водой. Плеснул ею себе в лицо, подставил голову под кран и некоторое время ни о чем не думал, пока холод не стиснул ему затылок ледяным кольцом. Выключил воду, запоздало подумав о том, что конечно же не взял с собой полотенце, да и откуда у него полотенце в школе? А туалетной бумаги тут не было, каждый сам приносил с собой протирочный материал, как это называл завхоз. Так что придется в класс идти с мокрой головою… но не это главное. Главное — что ему теперь делать? Каким образом повлиять на жизнь Яны так, чтобы она прожила долгую и счастливую жизнь и не умерла от рака в двадцать пять? А что, если ей суждено прожить ровно столько — звучит у него в голове предательский голос, что если это «Эффект Бабочки» и если она не умрет в двадцать пять, то мир будут ожидать катастрофические последствия? Кроме того, даже если ты сейчас наизнанку вывернешься, лично у тебя никакого будущего рядом с ней нет. Ты — физрук, живешь в маленькой комнате в общежитии, а она — тринадцатилетняя девочка, только в восьмой класс перешла. Нет, бывало всякое, недаром Виктор Цой пел свою «Восьмиклассницу»… но дело не в этом. Он знает, что она — достойна большего. Это сейчас в стране социализм, но ее юность выпадет на бушующие девяностые, ее отчим будет большим человеком, она займ