— Ладно. Пойду поссу.
— Опять?
— Холодно сегодня. Почки ни к черту.
— Давай, только быстро. Я тоже хочу. Холодно сегодня.
Первый уходит.
Мальчик и женщина стоят возле дерева рябины.
— Вот. Я тут стоял, а дядя, что кино снимал, тут.
— И что он делал, этот дядя?
— Ничего. Просто кино снимал.
— Он тебя душил?
— Нет. Это шарф тугой был. Я его в приз выиграл, потому что первый прибежал и меня по телевизору показали.
— А где шарф?
— Выб… потерял. Потерялся.
— Ну, ладно. Идем.
Они оба идут по улице, мимо со звоном проехал трамвай.
— Ма, а где па?
— На работе. Где ж ему еще быть?
— Я видел папу. Он плакал.
Женщина останавливается, смотрит на сына:
— Ты видел папу? Где?
Мальчик показывает пальцем в сторону вокзала:
— Там.
Женщина смотрит в сторону вокзала.
— И что он там делал? Он был один?
— Да. Я хотел его позвать, а он уже ушел.
— И куда он ушел?
— Не знаю. Там дядя кино снимал, и я пошел посмотреть, а потом папа уже ушел.
Женщина берет мальчика за руку, и они идут дальше.
— А Боди возле папы не было?
— Не-а.
Идут молча. Мимо снуют прохожие.
Солнце выглянуло из-за туч, птички защебетали, запахло весной, и уличная грязь не так удручала, как раньше.
Журналист взял камеру из рук оператора:
— Ладно. Показывай, что ты там наснимал.
Журналист, заглядывая в глазок камеры:
— Ну, не знаю… за такие съемки вешать надо… я бы сказал.
Оператор, негодуя:
— Слышишь! Попробуй, поснимай на морозе! Это тебе не шпионский трансфокатор! Это профессиональная камера! Попробуй, побегай незаметно! Куда я должен ее прятать? В трусы? Там еще менты привязались. Сказали, снимать не положено. Пришлось кашлянуть им. Я в убытке кругом, а ты…
Журналист, не отрываясь от глазка:
— Ладно, ладно, не кипишуй.
— Попробуй, сними лучше! Аккумулятор зарядить негде — раз. Баланс…
Журналист, отрываясь от глазка:
— Да уж. Сотки здесь будет многовато. За такое лайно королю придется полтинник сверху накидывать.
Оператор, в отчаянии:
— Чччерт! Ты гонишь?! — Забирает камеру: — Дай сюда. Ничего не получишь.
— Как скажешь. Съемки фуфло, переснимать надо. Так хоть пятьдесят нарубишь. Тоже неплохо.
Оператор, громко, не таясь:
— Сссука ты!
Первый милиционер подходит ко второму.
— Ну как? — спросил второй.
— Познакомился я с этим оператором. Классный чувак. Колей звать. Побазарили за кино.
— Я тоже люблю кино. Особенно фильмы с Ван Даммом. Там, где он в самоволку ушел и за брата мстил. Помнишь?
— Помню. Классный кинчик.
Идут молча. Проходят мимо ларька с чебуреками и беляшами, оба синхронно глотают слюни.
— Я тут с Колей поговорил про кино и подумал, что неплохо бы самим кинчик забацать.
— Как?
— Просто.
— Это ж денег нужно до хренища.
— Не обязательно. Мне Коля сказал, что в фильме главное не деньги, а крепкий сюжет.
— Это как?
— Он там что-то про конфликт говорил, но я не понял.
Первый засопел и облизнулся.
— Помнишь фильм с Антонио Бандерасом? Про гитариста-уебоху? — спросил второй.
— Да. Крутой фильмец. Вот такой бы снять.
— Так Коля сказал, что до того гитариста был другой фильм про гитариста. Там, где Бандерас играл, это уже дорогой фильм из Голливуда. А тот, первый, вообще копейки стоил. Его почти за бесплатно сняли. И благодаря тому, дешевому, фильму режиссер прославился. Ему дали денег, и он снял крутой дорогой фильмец про десперадо. Главное, шок вызвать у зрителя, понял? И чтобы сюжет был крепкий, так он сказал. А «Ведьму из Блэр» помнишь?
— Да то дешевка.
— Дешевка не дешевка, а фильм жуткий, согласись.
— Снят он галимо. Камера трясется, ни хрена не видно.
— В том и фишка. Помнишь, как там сказали, что кассету нашли в лесу, а все, кто фильм снимал, пропали без вести, будто их ведьма съела? Снято так, будто все было по-настоящему. Будто оперативные съемки. Стоил фильм тоже гроши. Там даже камеры взаймы брали.
— Второй раз так не проканает. Эта идея забита-заплевана.
— Ну и что? Главное, такое придумать, чтобы все вспотели и заплакали, понял? Коля сказал, что сильнее всего действует на людей страх и юмор.
— Так нам что, ужасы снимать?
— Можно и комедию. Только не мелодраму. Ну ее. Не люблю эти сопли. Настоящий артхаусный фильм состоит из триллера и черного юмора.
— Какой фильм?
— Артхаусный. Это Коля сказал.
— Что ты все «Коля сказал, Коля сказал»? Ты всего лишь сбегал отлить пару раз, а уже такой умный стал.
— Ну а что? Забацать такой фильмец нефиг делать. Зато потом прославимся не хуже Тарантино.
— Да. Было бы неплохо, конечно. А то, знаешь ли, надоело по слякоти чавкать. Хочется чего-то такого… чего-то такого… не знаю…
— Коля уже придумал. Если поможем ему, станем соавторами и прославимся. Так и сказал. Я ему почему-то верю. Не станет человек брехать просто так.
— И что он тебе сказал?
— Сказал, что нужна смерть. Всякий фильм, по-настоящему сильный, должен бить зрителя наповал. Самый первый фильм должен быть жестким и убойным. А что страшнее для человека смерти и позора? Этого всякий боится. Если не всякий, то большая часть. Про животных я вообще молчу. Все будет, как в реальной жизни. Единственный постановочный момент — это сцена убийства. Вот здесь мы ему и нужны. Мы должны сыграть самих себя. Ментов. Еще нужен человек на роль трупа. Надо его найти.
— Где мы его найдем?
— Найдем. Что его искать? Какое-нибудь жалкое чмо, до которого никому нет дела. Не бойся. Никто никого убивать не собирается. Все под контролем. Это не какая-то там самодеятельность. Все вполне серьезно. Это такой экспериментальный проект. Международный. Стоит кучу денег на самом деле.
— Ого!
— Ну как тебе такой расклад?
— Нормально.
— Возьмемся?
— Все равно делать нечего, а это какой-никакой шанс.
— Ага, шанс. Звезда нашлась.
— Ну а вдруг?
— Ладно. Давай, забацаем фильмец. Может, что и выйдет.
— Давай.
Журналист и оператор сидят в дешевой забегаловке, пьют кофе из пережженного ячменя.
Журналист, хлебнув из стаканчика:
— Где он работает?
— В туалете.
— Я серьезно.
— В платном туалете, на вокзале, кроме шуток.
— Почему именно он, Коля? Ты посмотри на него: он же урод. Неужели мало симпатичных людей по улицам ходит?
Оператор заглядывает в глазок камеры:
— А что не так?
— Да все не так. Я тебе говорю. Всегда говорил, Коля. Телевидение должно быть красивым. Зачем нам это чучело? Вот объясни мне, как с него лепить? Что с ним делать?
— Ты же сам говорил. Твой король сделает все там, из ничтожества…
— Но ты-то мне зачем нужен, Коля? Ты ведь оператор. У тебя же глаза есть! Ты же должен знать. Думать же должен.
— Что думать? Ты сам сказал: «Иди на вокзал». Забыл? Сам сказал, а теперь заднюю включаешь. Ты сам говорил, там много народу, разные люди, типажи. Вот ты глянь на его лицо. Раз у него рожа такая, это же неспроста.
— Ох, Коля, Коля… ну, не знаю. Дай еще посмотреть. — Журналист берет камеру, заглядывает в глазок.
Ночь. Вокзальный туалет. Темно. Из-за темноты никого не видно. Слышно, что кто-то спит. Слышно, что кто-то проснулся.
Два мужских голоса:
— Кто здесь?
— Никто.
Молчание.
— Ну и вали отсюда, никто.
— Я здесь живу. И работаю.
— Здесь?
Слышно, как кто-то ерзает.
— А где это я?
— В туалете.
— В каком еще туалете?
— В моем. На вокзале.
— В твоем?! Че, твой туалет, в натуре?
— Да.
— А что я тут делаю?
— Ты спал в кабинке.
— Так что, ты меня прогоняешь?
— Хочешь, оставайся. Мне все равно.
— Ладно. Все равно идти некуда.
Кто-то глубоко вздыхает:
— А здесь не воняет.
— Потому что туалет платный.
— Не обязательно. Бывает, платные еще и не так воняют.
— Не знаю. У меня всегда чисто.
— Тут так темно. Специально, что ли, лампочки выкрутил?
— Я люблю темноту.
— Я даже себя не вижу. Закрываю глаза, открываю — одинаково. Как во сне.
Звуки швабры и льющейся воды.
— Когда спишь, кажется, что все хорошо.
— Когда я спал, было плохо.
— Плохо стало, когда ты проснулся.
— Лучше б и не просыпался.
— А ты и не засыпал. Ты пустое место.
— Я пустое место?
— Ты ничтожный кусок говна.
Кто-то засмеялся:
— Знаешь, а мне полегчало…
— Что ни делается — все к лучшему.
— Чушь собачья.
— Почему?
— Если я сдохну, меня никто не вспомнит. Разве это хорошо?
— Не так уж и плохо.
— Может, все-таки зажжешь свет?
— Нет. Я люблю темноту. Если грязно, то кажется, что чисто.
— Правильно. Не зажигай. А то глаза болят.
— У тебя их больше нет.
— Что?
— Глаз. У тебя их больше нет. Вот и болят.
Короткое молчание. Вздох и стон.
— Тебе плохо?
— Да.
— Совсем плохо?
— Да.
— Будет хуже.
Почти шепотом:
— Знаю.
Звуки мокрой тряпки, елозящей по полу.
— Я убью тебя?
Молчание.
— Да.
— Вот и хорошо.
Журналист берет камеру, смотрит в глазок.
— Что он делает?
— Где?
Оператор берет камеру, смотрит в глазок:
— А, это… бомжа убивает.
— Что?!
— Бомжа.
— Это по-настоящему?
— Да.
— Он убил его?!
— Ну ты же видел.
— Господи… и ты это снял?
— Ну да. Больше некому.
— Зачем?!
— Ты сам велел все снимать.
— Зачем он его убил?!
— Сейчас узнаем.
Оператор нажал на кнопку перемотки.
— Смотри.