— Что, простите?
— После нескольких часов в воде кожная ткань приобретает жемчужно-белый оттенок, его мы можем наблюдать не только на лицах, но еще на ладонной поверхности и на стопах утопленников. В течение первых трех суток сморщивается кожа ладони, появляются так называемые руки прачек. Степень мацерации позволяет определить, сколько времени труп провел в воде. Разумеется, с поправкой на температуру водоема, а также…
— Прошу, не продолжайте! — прервал доктора Криницын. Обычно он не отличался впечатлительностью кисейной барышни, но сегодня увиденного на берегу ему было довольно.
— Извольте. В любом случае все имеется в заключении. — Доктор пожал плечами. — Девица утонула шестого июля, вероятно, ближе к вечеру. Судя по всему, именно утопилась. Если бы купаться пошла, уж, верно, сняла бы платье. Но сие вы и без меня понимаете. Что ж, — доктор поднялся, — желаю здравствовать. Ежели появятся вопросы, вы знаете, где меня найти. Хотя, на мой взгляд, и так все ясно.
— Постойте, а как же кровоподтек?
— Кровоподтек? — Он на секунду задумался. — Ударилась головой, падая с мостков. Или о камень. Если так, это мог быть несчастный случай. Всего доброго.
«Не может быть», — думал он, прислушиваясь, как стихают шаги доктора в коридоре. Если девица умерла засветло шестого, он никак не мог сидеть с ней седьмого перед рассветом на берегу. Значит, доктор прав, померещилось. И то сказать, выпил он вчера у Бороздина изрядно. Да и была ли та девица или это сон, мираж? Может, ему все привиделось?
Криницын заметно повеселел. Он вдруг вспомнил, что вечером приглашен на званый ужин к одному из губернских чинов, а ужины у того, всем известно, отменные. Завтра еще благотворительный концерт в городском саду. А расследованием смерти утопленницы можно и после заняться. Отец ее все равно в отъезде, время терпит. Тем паче что и заключение врача уже имеется.
Криницыну не пришлось себя долго уговаривать. Вздохнув свободно, он крикнул Мефодию одеваться.
Ужин у семейного Николая Константиновича не имел ничего общего с камышинскими оргиями. Благопристойная публика, первые лица губернии, многие с супругами и чадами. Отменные кушанья, вино, неспешная беседа — у мужчин главным образом о ценных бумагах и государе императоре, у дам — о модах и столичных раутах. Любезные улыбки, подчеркнуто изысканные манеры — только в провинции уделяют столько внимания искусству подать себя.
За столом Криницыну досталось место между дочерью земского гласного Телятникова, смешливой девицей с россыпью веснушек на вздернутом носике (он подозревал, что ее посадили рядом не без умысла), и супругой председателя казенной палаты, еще не старой, неуместно кокетливой особой, требовавшей постоянного внимания. Сам председатель устроился подальше от своей лучшей половины и временами слал сочувственные взгляды Криницыну, словно просил прощения за такое соседство и благодарил за услугу.
— Господа, прошу внимания! — поднялся хозяин. — Имею удовольствие сообщить вам, что сегодня состоялась помолвка нашей дочери Надежды Николаевны, — он бросил взгляд на сидящую слева дочь, — и хорошо вам известного Платона Александровича Залесского.
Статный, с красивым, чуть надменным лицом, Платон Александрович привстал и коротко поклонился присутствующим.
— Платон Александрович не так давно обосновался в наших краях, однако всем нам он известен как человек достойнейший во всех отношениях. Прошу, господа, поднять бокалы за счастье молодых, — торжественно закончил хозяин, и гости, как по команде, оживились и принялись поздравлять.
— А помолвка, между прочим, сегодня едва не расстроилась, — заговорщицки шепнула на ухо Криницыну супруга председателя. — Да-да, не удивляйтесь. Молодые крупно повздорили, и мне даже известно почему. — Она сделала многозначительную паузу.
Ему было решительно все равно, из-за чего поссорились молодые, но в эту минуту он в очередной раз поймал взгляд председателя палаты и, сделав над собой усилие, изобразил умеренное любопытство.
— Что же могло случиться?
— Моя старшая, Зиночка, приятельствует с Наденькой. Так вот, она говорила, будто бы невеста по случаю помолвки подарила жениху галстучную булавку с его инициалами — специально по заказу делали. А он ее возьми и потеряй. Сегодня помолвку оглашать, а невеста с женихом разговаривать отказывается. Сперва, конечно, отговаривался, мол, просто не надел. Наденька стала настаивать, чтобы ехал к себе за булавкой.
Чувствовалось, что перебирать подробности чужой жизни доставляет ей наслаждение. То и дело она бросала любопытные взгляды на молодых: вдруг да промелькнет искорка недавней ссоры? Криницын осклабился, и она поняла это как приглашение продолжать.
— Тут-то он, конечно, и сознался, что потерял. — Она торжествующе оглядела стол. — А вот я бы на месте Наденьки так легко ни за что не простила. Подобная беспечность не повод ли усомниться в глубине его чувств?
— Почему же? — Он с трудом удерживался, чтобы не зевнуть.
— Но как же? Разве пылко влюбленный способен потерять подарок любимой? — Она послала ему очередную стрелу по всем правилам провинциального кокетства. — Уверена, он за Наденьку посватался только из-за приданого. Шутка ли, полмиллиона! А Николай Константинович, добрая душа, все за чистую монету принимает. Наденька-то у него одна, и для любимой дочери он на все готов. Хочешь за Залесского — изволь, платье из Парижа — пожалуйста, учителя фортепиано из Петербурга выписать — ни в чем отказу нет.
Впрочем, Криницын ее уже не слушал.
Полмиллиона! Признаться, он и не подозревал, что Николай Константинович дает за дочерью столь щедрое приданое. Теперь он куда внимательнее поглядывал на жениха с невестой.
«А я, глупая, цеплялась за него, даже булавку сорвала с галстука. Красивая, с инициалами, новой невесты подарок. Он ее показывал и смеялся надо мной, а я сорвала и в лодку кинула, а он меня и столкнул». Вместе с этим голосом как будто глянули на него из бездны глубокие, полные тоски глаза.
Больше он ни о чем не мог думать. Карие глаза словно следили за ним с немой мольбой и не позволяли ни на минуту забыться.
Едва ужин закончился, он разыскал среди гостей ту самую Зиночку, дочь председателя казенной палаты, и подробно расспросил, что за заколка была подарена невестой. После побеседовал еще с несколькими господами, близко знавшими жениха, и поспешно покинул дом. Был уже поздний вечер, когда Криницын появился в Камышине.
— Комнату вам открыть? — кутаясь в шаль, переспросила Гаврилова. — Да незачем теперь, хозяин вернулся. Плачет, горемычный, у себя, я через стенку-то слышу, как он, страдалец, убивается. А зачем вам комната понадобилась? Говорят, сама она в воду бросилась, теперь ведь и отпевать не будут. Эх, горе-горе, — завздыхала хозяйка.
— Может, еще и будут, — сбегая с крыльца, пробормотал Криницын себе под нос.
Беспокоить убитого горем отца было жестоко, но он обязан был убедиться, что не ошибся. Что бы там ни говорил доктор, на каких бы ученых немцев ни ссылался, Криницын верил, что его собственный рассудок не помрачился. Это с ней он говорил, ее целовал, а после она умерла. А доказательства доктора… Да неужто доктора не ошибаются?
Андрей Тимофеевич Снетков, тщедушный, с такими же карими, как у дочери, глазами, с заплаканным лицом, у любого сейчас вызвал бы жалость. Несчастный родитель с трудом понял, что от него требуется, дрожащими руками снял с комода фотографический портрет в простой деревянной рамке и без сил опустился на стул.
— Батюшка отпевать отказывается, а как же без отпевания? — говорил он уже скорее сам себе, не видя, кто перед ним. — Анечка, как же без отпевания? Девочка моя…
Криницын подошел к единственной горящей в комнате лампе и нетерпеливо поднес карточку к глазам.
В кромешной тьме, которая обступила его, едва он сбежал по скрипучим ступеням в сад, померещилась тонкая светлая фигура — далеко, за старой яблоней, в самой глубине. Криницын тряхнул головой, и видение растаяло.
Он понимал, что в темноте будет трудно, но до завтра ждать невозможно. Он и так преступно потерял целый день.
Пришлось сперва ехать к Бороздину, отбиваться от его хмельного назойливого гостеприимства, требовать фонарь и помощников. Потом они брели в темноте вдоль озера. Искали лодки, осматривали их. Ближе к рассвету кто-то из бороздинской прислуги вспомнил, что дальше на берегу есть домишко, а возле него пара лодок, которые хозяин сдает летом дачникам за умеренную плату.
— Да разве всех упомнишь? — хмурил лоб заспанный лодочник, зябко переступая босыми ногами на влажном песке. — А утопленницу я тую не видал. Лодки вона стоят — идите смотрите. Господина с усами если покажете, может, и признаю, а так нет. Много их тут — и с усами, и без, и все с барышнями, а то и не с одной.
Галстучную булавку Криницын нашел — застряла в щели между досками, только потому и уцелела. Что это именно та булавка, подтвердили ювелир и бывшая невеста господина Залесского. Нашлись свидетели, которые видели, как вечером 6 июля Анна Андреевна шла к озеру под руку со статным мужчиной лет тридцати. Лодочник признал в нем Залесского.
И хотя адвокат Залесского проявил невероятное красноречие, суд признал его виновным в смерти девицы Снетковой. Соседка Снетковых по даче Татьяна Львовна подтвердила, что Залесский ухаживал за Анечкой, а после бессовестно бросил. Всплыло и то обстоятельство, что финансовые дела господина Залесского были сильно расстроены по причине нескольких неудачных операций на бирже, а потому женитьба на богатой была для него делом первостепенной важности. Бесприданница Анюта смешивала все карты. Залесского осудили.
А Криницын еще не один месяц гадал, что же случилось с ним той июльской ночью. Наваждение на него нашло, чары водяного подействовали или провидение господне от чего-то хранило, но с тех самых пор он с трепетом избегал камышинского озера.
Тишину душной летней ночи оглашали пьяные крики, заливистый смех и женский визг. Следователь Криницын, утомленный, на нетвердых ногах брел в обнимку с незнакомым пехотным офицером. Компания добралась до воды. Шумно занялся огромный костер, сложенный по камышинской традиции на самом берегу. Приняли еще по рюмке и потянулись к воде, сбрасывая одежду.