Как же его припекло, если он так со мной разоткровенничался, бедный мальчик, с грустью думала Елена Павловна. И ничего у него с Лерой не выйдет, и, наверное, слава Богу. Он совсем не умеет любить, не дано ему. Вот поэтому его книги так холодны и рассудочны, хотя и мастеровито написаны.
К счастью, дверь распахнулась и в комнату вошел Франсуа.
— Элен, ты не хочешь познакомить меня с твоим сыном?
…— Кать, это твой папа?
— Ага.
— А он зачем приехал? За мной?
— За тобой? Еще чего! На фиг ты ему сдался?
— Я думал, он хочет сдать меня в детский дом, а тебя забрать к себе…
— Гришка, ты совсем, что ли, дурак? Какой детский дом? — рыдала Катька, прижимая к себе братишку. — Даже не думай об этом. Он на тебя вообще никаких прав не имеет, ты по закону мамин сын, она тебя одна усыновила, а этот… Он просто к своей маме приехал, он же бабушкин сын.
— И он с нами ничего не сделает?
— Да кто ж ему позволит!
— А тебя он зачем звал?
— Прощения просил.
— За что?
— Есть за что.
— А ты простила?
— Бог простит.
— А что это значит?
— А это, Гришка, если ты просишь прощения, а тебе отвечают «Бог простит», значит, тебя не простили. Понял?
— Понял. А когда он уедет?
— Не знаю.
— А бабушка знает?
— Думаю, и бабушка пока не знает.
Но тут раздался голос Елены Павловны:
— Катя, поди сюда, папа уезжает!
— Ура! — шепотом воскликнул Гришка.
В комнате, кроме отца, никого не было.
— Катюха, родная моя, я знаю, ты пока не простила меня, и наверное, это естественная плата за ту боль, что я тебе причинил. Поверь, мне сейчас тоже больно. Чудовищно больно… Я весь — сплошная боль. Я наделал глупостей, обидел близких людей, но я ничего этого не осознавал, я был одержим только своим призванием, ты уже большая и наверное понимаешь, что это такое… Но теперь пришло прозрение и я понял, что по-прежнему люблю твою маму и тебя и, вероятно, смогу полюбить Гришку… Я очень изменился, Катя! И больше всего на свете хочу вернуть вас всех… Скажи, только честно, ты бы этого хотела?
— А мама? Мама этого хочет? — очень жестко спросила Катя.
— В глубине души, возможно, и хочет, но у нее сейчас бурный роман, она, кажется, собирается замуж… Ты об этом знаешь?
— Нет.
— Вот видишь! Она даже не поставила тебя в известность.
— Так, может, она еще ничего не решила, зачем раньше времени звонить об этом и портить детям каникулы?
— Да нет, она о вас и не думает, у нее, как говорится, совсем крышу снесло. Сбагрила вас бабушке и пустилась во все тяжкие… И, может статься, к осени вообще надумает оставить вас у бабушки.
— Извините, я не понимаю, — перебила его Катя.
— Почему ты со мной на «вы», Катюха? Побойся Бога!
— Я его и так боюсь, но я не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
— Вы хотите вернуть маму и в то же время говорите о ней такие гадости! Да никогда в жизни мама нас никому не сбагрит! Она нас по-настоящему любит. А если сейчас ей там хорошо, то в конце концов она тоже имеет право на каникулы и на… секс!
Лощилин позеленел.
— Да! С такой бабушкой и такой мамашей из тебя тоже шлюха вырастет!
И он выбежал из дома, хлопнув дверью.
А Катя разревелась.
— Катюшенька, милая, что? Что он тебе сказал? — бросилась к внучке Елена Павловна.
— Он сказал, что… из меня тоже шлюха вырастет с такой бабушкой и матерью…
Елена Павловна рассмеялась и осенила себя крестным знамением.
— Ну, слава Богу, я опять узнаю своего сына.
Пришло письмо от Катюхи:
«Мамочка, дорогая моя мамочка! Ты зря волнуешься, у нас все замечательно, только вот погода подкачала, уже несколько дней льют дожди и мы никуда не ездим, бабушка боится ездить по мокрым дорогам с нами. Но мы не скучаем! Гришка с дедушкой режутся в нарды и очень много разговаривают обо всем. Дедушка считает, что его необходимо отдать в специальную математическую школу, а бабушка уверяет, что еще рано. А мы с бабушкой знаешь чем занимаемся? Смотрим старые фильмы и это такой кайф! Бабушка хочет, чтобы я знала хоть что-то о прошлом, а то, она говорит, нынешней молодежи кажется, что до них ничего не было… Но мне здорово это интересно! Они вообще такие классные, бабушка и дедушка! И еще я отдыхаю от впечатлений, а то в голове уже каша образовалась. Но как только погода наладится, бабушка обещала повезти нас в Париж, можешь себе представить? Короче, мамуля, у нас все здорово, ты не беспокойся! А как твои дела? Работы много? Кстати, если будут какие-нибудь вопросы, пиши! Ты же знаешь, я иногда могу помочь! Целую тебя, мамочка, и все остальные тоже! Дедушка жаждет с тобой познакомиться, он говорит, женщина, которая воспитала таких прекрасных детей, заслуживает внимания! Все, мамуль, писать вроде больше не о чем!»
Ну и слава богу! Им хорошо, значит и мне тоже. Честно говоря, я боялась какого-то демарша с Диминой стороны, но пока Бог миловал! Я закончила свою часть «Фамильного браслета» и теперь вплотную занимаюсь киевским проектом. Зимятов звонил, приглашал на встречу по поводу нового проекта, подтвердил свое намерение сделать меня ведущим сценаристом, но Игнат категорически мне это запретил.
— Не сходи с ума, Лерка! Ты загубишь свой талант на этой фигне, ты просто не имеешь права на это! И ни слова о деньгах и детях! А я на что? Учти, Лерка, со мной ты попала в другую категорию. И тысячу раз прав Мишка, говоря, что в двойной упаковке «Званцев — Рахманный» ты прозвучишь куда громче… А он просто влюблен в твой сценарий. Говорит, там есть все, что нужно для хорошего кино! Но это пока секрет, он только мне это сказал, даже тебе не велел говорить, сглазить боится. Но не могу же я тебе не сказать…
— Господи, Игнат… Неужто такое возможно?
— Возможно в этой жизни все, моя радость! Разве мог я представить себе, что встречу такую женщину?
— Какую такую?
Он помолчал, глядя на меня даже с какой-то грустью, и тихо сказал:
— Насквозь родную.
Но как бы там ни было, а киевский проект никуда не девался, и хотя Игнат требовал, чтобы я отказалась, я твердо заявила, что привыкла выполнять взятые на себя обязательства. И я сидела за компьютером, пока в глазах не начинало рябить. Я решительно выключила его и спустилась вниз. До меня донесся голос Званцева:
— Смотрю я на тебя, Игнасио, и не могу нарадоваться.
— А что такое ты во мне обнаружил? — засмеялся Игнат.
— Абсолютно, до идиотизма, счастливого мужика.
— Это правда, Мишка. Я счастлив… А я уже не надеялся. После Стэллы мне казалось, мир рухнул…
Я замерла.
— Да, ты после той истории был, что называется, сам не свой. Желчный, раздражительный… Хотя баб у тебя было без счета…
— Да, но душа как будто умерла. А вот увидел Лерку и все… Как не было этих лет, этой боли… Понимаешь, я когда увидал Стэллу, это был шок… Но, как я сегодня понимаю, шок скорее… эстетический, что ли… Она была само совершенство. Я преклонился перед красотой и мне на все остальное было наплевать, а она была в сущности примитивной и даже скучной бабенкой, которая на своей красоте жаждала сделать капитал… А вот увидел Лерку, и опять испытал шок, но уже душевный, понимаешь? Она чудесный человек, моя Лерка… И женщина восхитительная, хотя до Стэллы ей как до царя небесного, но я поумнел. Хоть тут и нелегко все. Ее дети, моя маменька… но это все преодолимо… По крайней мере мне так кажется.
— Да, она милая, твоя Лера и, по-моему, у нее есть совершенно неоценимое качество для бабы — она не ноет. Ненавижу вечно ноющих баб. Два раза был женат и обе ныли, не переставая.
— Да, Лерка вообще не ноет! Ведь она тащила двоих детей, этот Лощилин, сука, давал ей какие-то гроши, а потом она и от них отказалась, просто впряглась в работу и даже находила в этом дерьме какое-то удовольствие.
— Да, Игнасио, свезло тебе.
— И не говори!
— А как тебе кажется, Морозов согласится на этот вариант?
Они заговорили о чем-то другом. А я сказала себе: Лерка, заруби себе на носу — никогда не ныть, как бы иной раз ни хотелось.
В субботу утром мы с Игнатом поехали в Москву. Его квартира мне понравилась. Хотя он предупредил меня:
— Лерка, тебе там могут попасться на глаза какие-нибудь следы былых баб. Ты ж понимаешь, я не святой. Но все это было до вареников с черникой! Поэтому не бери в голову, не расстраивайся, и ничего такого не думай! И выбрасывай все к чертям!
— Договорились!
Но на первый взгляд ничего такого заметно не было.
На письменном столе стояла большая фотография: Игнат и еще какой-то парень, держат в руках статуэтку «Ники». Игнат там совсем молодой и без бороды. А на щеках такие ямочки, что только с ума сойти.
— Игнат! Зачем ты бороду носишь?
— А что, тебе не нравится?
— Я вот смотрю на этот снимок…
— Это мы с Володей Ганшиным. Моя первая «Ника»!
— У тебя тут такие ямочки… А ты их бородой закрываешь.
— Понимаешь, бриться лень.
— А ямочки?
— Тебе нужны мои ямочки?
— Мне все твое нужно…
— Хочешь, я побреюсь?
— И будешь каждое утро ворчать, что тебе лень бриться?
— А как же! Непременно буду!
— Ладно, я буду просто представлять себе тебя с этими ямочками… Да, пожалуй, не стоит бриться. Ты с этими ямочками просто неотразим, я буду тебя ко всем ревновать… Хотя, один раз тебе все-таки придется побриться.
— На свадьбу, что ли?
— На какую еще свадьбу?
— Что значит на какую? На нашу свадьбу. Мы же должны пожениться. Или ты не хочешь?
— Да нет, пожалуй, хочу… Но я имела в виду другой случай. Я хочу, чтобы дети увидали тебя с этими ямочками.
— Дуреха моя! Разве в ямочках дело? Ты же вот влюбилась в меня без ямочек?
— Я, видимо, интуитивно их почувствовала.
— Господи, Лерка, как мне нравится пороть с тобой всякую чушь! Да, а ты же собиралась покупать еще подарок для своей Сони.
— Да, сейчас поеду.