Ему-то и решил позвонить Буханцов и поделиться своими мыслями по поводу найденных им листьев.
— Алло, кто это? — послышалось на том конце провода.
— Пашка, это я!
— Вить, ты, что ли?
— Я, я! Слушай, Пашка, дело у меня к тебе есть на сто миллионов.
— Ну, валяй…
— Мне необходимо с тобой встретиться. Ты меня слышишь?
— Да, слышу. Какое дело-то?
— Это не по телефону. Паш, давай встретимся через час, и я тебе всё объясню.
— Н-да, задал ты мне задачку. У меня тут, понимаешь, встреча с одним товарищем из… ну, в общем, издалека. Давай вечером, на Кузнецком мосту, часиков этак в восемь. Идёт?
— Идёт. Только готовься к неожиданности, я тебя ошарашу.
В условленное время друзья встретились, и Буханцов поведал Павлу Девяткину всю историю о шестьсот втором, а также свои догадки по поводу причин, вызвавших это необычайное происшествие.
Надо было такому случиться, что именно институту, в котором Павел Девяткин работал старшим научным сотрудником, «сверху» дали указание разобраться и предоставить свои соображения по поводу этого самого дела, то есть дела о пропавшем автобусе, причём именно Девяткин возглавлял группу, занимающуюся причинами исчезновения. Гипотез было много, и очень смелых, но ни одна не выдерживала проверок скептически настроенных оппонентов из специально созданной комиссии при АН СССР. Наряду с другими выдвигалась гипотеза и о временной трещине, в которую провалился автобус, но комиссия требовала доказательств, а их не было.
Ничего этого Павел Девяткин своему школьному товарищу, разумеется, не сообщил. Он молча выслушал рассказ Буханцова, но когда тот достал сверток с листьями лопуха и пояснил их происхождение, у Павла Девяткина загорелись глаза. Стараясь не выдать волнения, он с трепетом взял из рук санитара драгоценную находку и пообещал провести анализ по определению её возраста. На этом друзья расстались.
Биохимический анализ показал, что листья были сорваны не более недели назад, так как ещё не окончательно высохли, а состав их практически совпадал с набором химических элементов, содержащихся в подмосковной почве. Зато спектральный анализ изумил группу Девяткина чрезвычайно. Результаты обоих анализов были настолько противоречивы, что сотрудники группы подумали о случайно вкравшейся ошибке в ходе исследований. Провели повторные анализы. И опять та же картина, опять жуткая разница в результатах. Дело в том, что, согласно проведённому спектральному анализу возраст листьев лопуха, используемых Мухиным в качестве набедренной повязки, определялся сотней тысяч лет! Этот факт, — а то, что это был факт, Девяткин уже не сомневался, — не вязался ни с какими научными теориями ни в физике, ни в биологии, но зато он хорошо объяснялся версией о провале автобуса во временную трещину, если, конечно, допустить, что Мухин действительно ехал в том автобусе. А всё говорило за то, что это именно так. И Девяткин решил, что проблема решена. Доказательства, наконец, получены.
Буквально за три дня Павел Девяткин подготовил подробный отчёт о результатах исследований, проведённых его группой, где детально изложил своё толкование событий, происшедших со злосчастным автобусом, и снова привёл версию о разрыве временной оси, теперь уже снабжённую доказательствами. Упоминались в отчёте и источники полученной Девяткиным информации, то есть Мухин и Буханцов, а Мухин (который, кстати, по недоразумению находится сейчас в психиатрической клинике), помимо всего прочего, фигурировал в научном труде ещё и в качестве одного из главных участников трагических событий.
Специальная комиссия тщательно изучила отчёт и пришла к единодушному мнению, что на этот раз версия требует более пристального внимания. Решено было командировать двух членов комиссии в психиатрическую клинику для встречи с Мухиным. По просьбе руководства НИИ третьим взяли Павла Девяткина.
Утром второго июня в кабинет профессора Скворешникова вошли трое мужчин респектабельного вида.
— Профессор Скворешников? — осведомился представительный гражданин с длинными седыми усами.
— Чем могу служить? — настороженно спросил профессор, вставая навстречу гостям.
— Здравствуйте, Валерий Афанасьевич, — протянул руку гражданин с усами. — Мы по делу.
Профессор руки не подал, более того, он отступил назад и спрятался за кресло.
— С кем имею честь? — снова спросил он, внимательно рассматривая гостей.
Озадаченные приёмом, трое мужчин переглянулись. Вперёд выступил Девяткин.
— Товарищ профессор, — с жаром начал он, — мы работаем над разрешением одной загадочной проблемы. Нас интересует ваш пациент, некто Мухин.
— Мухин? — переспросил профессор. — Мухин, Мухин… А, Мухин! Как же, помню. Конченый тип. И к тому же алкоголик. Абсолютно неизлечим.
— Вот как? — гости снова переглянулись.
— Предъявите, пожалуйста, ваши документы, — вдруг попросил профессор.
— Да, да, конечно, — последовал торопливый ответ, и на стол легли три маленькие книжечки.
— Гм… — промычал профессор, с пристрастием изучая удостоверения и искоса поглядывая на их владельцев. — Ладно, будет вам Мухин. Вам он нужен лично или достаточно разговора со мной? Я его непосредственно наблюдаю.
— Лично, если можно, — ответил мужчина с длинными усами.
— Ладно, — махнул рукой профессор. — Но одно условие: встреча должна происходить в этом кабинете и в моём присутствии.
— Знаете ли… — Девяткин замялся. — Разговор предполагался тет-а-тет…
— В таком случае — до свидания! — отрезал профессор и отвернулся к окну.
— Мы согласны, — сдался мужчина с усами. — Но то, что вы услышите, не должно проникнуть за стены этого кабинета. Дело секретное. Знаете ли…
— Молодой человек, — с укоризной произнёс профессор, глядя на гостей поверх очков, — я уже десять лет занимаюсь секретной работой. Вы, видно, не знакомы со спецификой нашего учреждения?
— Не пришлось как-то познакомиться, — буркнул третий гость, до сих пор молчавший.
— Так-то, — назидательно произнёс профессор. — Ждите, будет вам Мухин.
Профессор вышел, а через четверть часа вернулся с Мухиным. Двух санитаров предусмотрительный Скворешников оставил за дверьми кабинета.
— Так будет спокойнее, — заговорщически шепнул профессор Девяткину.
Мухин был мрачен сильнее обычного и совершенно безразличен к окружающему. Он осунулся и похудел, глаза его были тусклы и бесцветны.
— Вот, получите, — сказал профессор, кивнув на пациента.
Разговор затянулся на два часа. Девяткин попросил Мухина рассказать всё, что с ним произошло, начиная с семнадцатого мая. Мухин, сначала недоверчиво и с неохотой, а затем, чувствуя неподдельный интерес к себе со стороны троих незнакомцев и всё более и более воодушевляясь, в который уже раз поведал свою историю. Рассказ Мухина подействовал на троих мужчин, а в особенности на Девяткина, как сильно возбуждающее средство. Тут же по окончании рассказа на Мухина посыпался град вопросов. Гости желали знать абсолютно всё, а Мухин рад был поделиться своими горестями и тревогами со странными незнакомцами. На вопрос же, каким образом Мухин объясняет всё происшедшее с ним, тот только пожал плечами и, устремив взгляд в пол, ответил:
— Сначала я было подумал, что перебрал тогда с дружками, пили ведь какую-то химию, а потом, когда протрезвел, понял — нет, не химия здесь виновата. Чертовщина какая-то со мной приключилась, вот что я вам скажу. Думал сначала, что умом тронулся, но слишком уж всё это похоже на правду.
— Как — на правду?
— А вот, видите? — Мухин наклонился и нащупал на голове почти уже зажившую ссадину. — Это я заработал тогда ещё, когда в сарае головой о бревно трахнулся. Думаешь, сам себе башку расцарапал, чтоб поверили?
— Что вы! И в мыслях подобного не было, — ответил за всех Девяткин.
— Так вот, если и эта шишка, и всё, что со мной приключилось, было на самом деле, то и получается, что это правда. Слишком уж всё по-настоящему происходило. А как объяснить, я и сам не знаю. Может, какая-нибудь разновидность цыган объявилась? Ведь до сих пор же, говорят, кочуют, лоботрясы.
— Исключено, — категорически отрезал мужчина с усами. — По вашим же словам выходит, что это были настоящие первобытные дикари.
Профессор слушал всё это, широко открыв глаза и высоко подняв брови. Он совершенно не ожидал, что незнакомцы с такой серьёзностью отнесутся к россказням этого шута. Не могли же нормальные люди принимать бред сумасшедшего за чистую монету! А если могли, значит…
— Извините, я на минуту, — виновато улыбнулся профессор и стремительно вышел из кабинета.
Разговор продолжался. Павел Девяткин и два члена спецкомиссии выясняли всё новые и новые подробности, причём весь диалог записывался на портативный магнитофон, предусмотрительно взятый Девяткиным из дома.
— А как на всё это смотрит наука? — спросил Мухин, улучив свободную минуту в непрерывном потоке вопросов.
— Наука? Гм… — мужчина с усами задумался. — Не знаю, как смотрит наука, а мы — я думаю, мои коллеги согласятся со мной — считаем, что автобус марки «Икарус», и вы в том числе, семнадцатого мая сего года совершенно невероятным образом проникли в эпоху, отстоящую от наших дней на сто тысяч лет, а потом вы тем же путём вернулись обратно.
Последние слова усатого члена спецкомиссии слышал профессор Скворешников, входивший в тот момент к себе в кабинет во главе пяти здоровых санитаров.
«Свихнулись, — окончательно утвердился в своём мнении профессор. — Все до одного».
— Вот что, товарищи учёные, — громко произнёс профессор, останавливаясь посередине кабинета. — Я долго слушал ваш бред и, как врач, пришёл к выводу, что ваше место здесь, в этой больнице. Я, знаете ли, не один год сталкиваюсь с такими, как вы, и немало наслушался на своём веку всякой чепухи, так что распознать больного с расстроенной психикой для меня не составляет труда.
— Да вы что! — вскочил мужчина с длинными усами. — Вы-то сами хоть в своём уме? Мы ответственные работники!