[270] Можно предположить, что А. К. Гедерштерн стал свидетелем работы нищенских артелей[271], ловко мистифицировавших приезжих.
Итоговый вердикт А. К. Гедерштерна примирительный, объединяющий, признающий значимость традиций, народного духа, гордости и патриотизма: «Впрочем, каждый город имеет свой норов, москвич хвалит свою белокаменную, петербургский житель своего красавца Петербурга; известно, что в этом отношении жители столиц всегда пикируются между собою, потому и не удивительно, что недавно один коренной московский купец про Петербург сказал: ну что ваш Петербург, поганый городишка? А вот наша Москва так уж можно сказать, матушка Россия»[272].
Как видим, в поле зрения российской политической полиции попадали сведения о самых разнообразных, порой незначительных и даже курьезных городских событиях. Все то, о чем говорили в трактирах, банях, на площадях и рынках, казалось существенным. Слухи и городские толки суммировались чиновниками Третьего отделения, и несколько раз в неделю, а иногда ежедневно представлялись шефу жандармов. Тот, в свою очередь, имел возможность во время своих докладов императору, в беседах с сановниками проявлять хорошую осведомленность в нуждах, чаяниях, настроениях россиян. Таким образом, в действие вводились незримые механизмы, подталкивавшие к принятию определенных решений, негласно влиявших на ход дел, тянувшихся годами. Несомненно, что городское пространство благоустраивалось и под воздействием Третьего отделения.
Глава 2. Жандармы в борьбе со взяточниками
В жандармской инструкции (1827) указывалось, что все лица, служащие в корпусе, «должны обратить внимание на беспорядки и закону противные поступки во всех частях управления», а также «внимать гласу страждущего человечества и защищать беззащитного и безгласного гражданина»[273]. Бюрократическая система управления на всех уровнях была предметом постоянного внимания высшей полиции.
Глава Третьего отделения хорошо знал язвы России и в своем первом отчете, представленном императору, весьма эмоционально характеризовал пороки служилого сословия: «Чиновники. Под этим именем следует разуметь всех, кто существует своей службой. Это сословие, пожалуй, является наиболее развращенным морально. Среди них редко встречаются порядочные люди. Хищения, подлоги, превратное толкование законов — вот их ремесло. К несчастью, они-то и правят, и не только отдельные, наиболее крупные из них, но, в сущности, все, так как им всем известны все тонкости бюрократической системы. Они боятся введения правосудия, точных законов и искоренения хищений; они ненавидят тех, кто преследует взяточничество, и бегут их, как сова солнца»[274].
Создание Третьего отделения и появление жандармских офицеров в губерниях вызвали негативную реакцию в чиновном мире, так как первые шаги охранительной структуры ознаменовались решительными действиями в борьбе со взяточниками.
Еще в апреле 1826 г. было перлюстрировано письмо некоего Чекмарева с довольно откровенным указанием на необходимость взятки для успешного решения судебного дела. После создания Третьего отделения выписка из письма поступила в это ведомство, а из него, в свою очередь, к министру юстиции было направлено отношение, содержащее сведения, обратившие внимание почтового надзора: «Это дело может иметь перевес и на ту и на другую сторону, а потому и нужно пожертвовать для обер-прокурора, обер-секретаря и секретаря, а сенаторам у меня готовятся записки, и я жду вашего ответа, согласны ли вы на сие, ибо время не терпит»[275]. Из цитаты видно, что речь шла о вымогательстве взятки для желаемого исхода дела, причем показан и механизм действия: через судебных чиновников, которые подготовят документы в нужном для положительного решения виде. В упомянутом отношении А. Х. Бенкендорфа указывалось и императорское повеление: узнать секретным образом об этом злоупотреблении, принять меры «для узнания повытчика и о подробностях злоупотреблений по сему делу»[276]. Сведений о результатах расследования данного случая в архивных документах нет, но это дело показательно как пример одного из первых антикоррупционных действий высшей полиции.
М. А. Дмитриев, современник Николаевской эпохи, рассуждал: «Нечего и говорить, что у нас не только берут взятки, но что без взяток не делается ни одно дело». Естественно, что формировались и методы противодействия этому порочному обогащению. Способы борьбы по прошествии многих десятилетий не изменились: «Давали шпиону пачку ассигнаций, которых нумера были записаны, что и служило уликой», — рассказывал мемуарист[277]. Эффективность подобных действий была невысокой: «По методе жандармов попадались не все и не главные взяткобратели, а только те, которые подвертывались случайно, или те, на кого шпион был сердит». Автор воспоминаний приводил пример с купеческим сыном Н. И. Золотаревым, который, желая досадить одному архимандриту, во время посещения его дома подложил под клеенку стола пронумерованных 500 руб. ассигнациями. Затем явился с жандармским офицером и стал требовать денег, указав, что архимандрит убрал их под клеенку, таким образом, «улика для офицера была налицо»[278].
При этом М. А. Дмитриев подчеркивал, что он противник подобных репрессивных, жандармских методов борьбы со взятками, потому что «взятки должно прекращать в их корне, то есть: устроить таким образом судебную часть, чтобы и нельзя было и не за что было брать взятки»[279].
Интересно проанализировать общественную реакцию на резонансные коррупционные скандалы того времени, в частности на дела чиновников Спасского и Дьякова.
Задержания, проведенные в Москве и Санкт-Петербурге, не на шутку переполошили столичное общество. Управляющий Третьим отделением М. Я. фон Фок информировал А. Х. Бенкендорфа, участвовавшего в коронационных торжествах в Москве: «Эти дни общественное внимание занято, почти исключительно, последними арестами. Во что бы то ни стало, стараются угадать их причину. Если, говорят, это простое лихоимство, — к чему та строгость, с какою производится следствие? […] Значит, дело идет о заговоре против правительства. Другие, напротив, думают, что делу этому придано особенное значение для того, чтобы, неожиданно напав на обвиненных, поймать их на месте преступления»[280]. Решительность антикоррупционных действий властей воскрешала параллели с недавними арестами участников и последователей антиправительственного выступления.
В то же время перечень имен арестантов не внушал опасения добропорядочным гражданам. «Надо заметить, что все арестованные личности известны за отъявленных взяточников и что все те, которые громче других кричат против их ареста, — одного с ними поля ягода. Это зловредное отродье вовсе не скрывает своего бешенства и явно выражает его в публичных местах. Пусть себе кричат, это даст возможность лучше отметить их», — отмечал М. Я. фон Фок, акцентируя внимание на поддержке правительственных мер большинством и именовании их мздоимцами[281].
Не зная деталей совершенных проступков, общество щедро конструировало последствия резонансных событий. 8 сентября 1826 г. М. Я. фон Фок вновь писал А. Х. Бенкендорфу: «Дело Спасского причинит, говорят, много неприятностей Министерству юстиции; следствие по этому делу поручено лицам, которые пойдут прямою дорогой и, вероятно, сделают новые важные открытия в судебном мире. Дельцы этого министерства не могут скрыть своего беспокойства: они сильно боятся, чтобы не были выведены на чистую воду все тайные происки коалиции. В среде бюрократии — общая тревога; пора и ей испытать на себе, что всему существуют пределы, и что, наконец, надо отдавать отчет, а это — вещь очень затруднительная для многих!»[282]
В последующие дни М. Я. фон Фок неоднократно обращался к резонансному делу, докладывая шефу жандармов различные мнения столичного мира. С одной стороны, звучал бесспорный тезис о том, что «обуздать лихоимство и воровство — дело столь же справедливое, как благоразумное и необходимое; кто не преступен сам и не слеп, тот должен согласиться с этим», с другой — опасения, что «чем строже будут наказывать […] тем больше будет людей оскорбленных и, следовательно, затронутых личных интересов»[283] (9 сентября 1826 г.). Почти через две недели: «Некоторые говорят, что придется слишком много наказывать, и что самая многочисленность виновных будет причиной их безнаказанности. Вздор! Говорят другие: тот, кто творил зло, должен быть выведен на чистую воду и заклеймен позором. Для подобных людей не должно быть никакого снисхождения, так как и они не оказывали его для общего блага»[284] (22 сентября 1826 г.).
Общественные настроения были не только реалистичны в оценке ситуации, сложившейся в чиновном мире, но даже конструктивны в способах ее разрешения. М. Я. фон Фок писал о столичных разговорах: «Виновные будут постоянно повторять один и тот же припев: „Дайте нам обеспеченное положение, соответствующее той службе, какую от нас требуют, и тогда удвойте строгость во всем, что касается точности исполнения наших обязанностей“. В то же время всеми понималось, что средств для повышения окладов в государственной росписи нет, поэтому выдвигались идеи, как найти средства (обложить 10 %-м сбором пенсии свыше 1000 руб., увеличить судебные пошлины, взыскивать налог с отдельных видов земельных пожалований и др.)»