Подобную практику подтверждает отношение шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа к министру юстиции Д. Н. Блудову, направленное 23 февраля 1839 г.: «До сведения государя императора дошло, что по делу о снятии запрещения с имения Курского помещика Полторацкого, дано одному из обер-секретарей Правительствующего Сената 4 тыс. рублей, и сверх того обещано еще столько же, по окончании дела»[334]. Он просил обратить внимание на ход дела и «стараться по возможности самым негласным образом обнаружить истину» для последующего доклада императору[335].
28 февраля министр юстиции информировал, что первый департамент Сената постановил «признать жалобу его [Полторацкого] не уважительною и в домогательствах его [Полторацкого] отказал»[336]. С определенной гордостью Д. Н. Блудов мог отвечать шефу жандармов: «Следовательно, такое противное желанию Полторацкого решение не возбуждает подозрения на обер-секретаря, производившего дело. Если, однако же, ваше сиятельство имеет во ввиду какие-либо более положительные по сему предмету сведения, то покорнейше прошу вас […] сообщить мне оные для дальнейших изысканий и обнаружения истины»[337].
Назначение графа В. Н. Панина управляющим Министерством юстиции было положительно оценено в отчете Третьего отделения. Указав на «хорошее направление» дел в Сенате и ожидание «много полезного в будущем», А. Х. Бенкендорф отмечал: «Лучшим доказательством его деятельности и распорядительности служит то, что мелкие чиновники и стряпчие вопиют против него»[338]. Подтверждением слов отчета о том, что «новая деятельность» графа Панина не могла еще «достигнуть до провинций, где по-прежнему совершаются многие несправедливости»[339], являются сохранившиеся в архиве многочисленные записки, содержащие информацию из перлюстрации и жандармских донесений, которые посылались руководством высшей полиции в министерство.
11 января 1840 г. А. Х. Бенкендорф направил управляющему Министерством юстиции В. Н. Панину на «усмотрение» выписку из таких сведений: «Воронежская па лата гражданского суда обращает на себя внимание с весьма дурной стороны, ибо дела в оной производятся большею частию пристрастно и из корыстолюбивых видов. Таковые противузаконные действия главнейше происходят от того, что по неимению в сей палате председателя, исправляющий должность эту товарищ его коллежский советник Попов, будучи человек не знающий своего дела, слабый и руководимый очень способным, но неблагонадежным и пристрастным заседателем от дворянства Катаевым позволяет себе много дел недобросовестных»[340].
Следом «из полученных частным образом достоверных сведений» графу В. Н. Панину было сообщено о злоупотреблениях саратовских чиновников: губернский прокурор Селивачев, «будучи человек несведующий в делах, исправляет должность свою под руководством других лиц; корыстолюбив и в публике пользуется весьма невыгодным мнением»; уголовных дел стряпчий Головачев, «при весьма ограниченных сведениях в делопроизводстве замечен неблагонамеренным»; заседатель уголовной палаты Ступин «корыстолюбив и в публике вообще пользуется весьма невыгодною репутациею»[341].
6 февраля 1840 г. В. Н. Панину направляется записка А. Х. Бенкендорфа со сведениями, «полученными из достоверного источника». Правда, переданная информация была очень абстрактна: «По случаю Высочайшего указа о представлении дворянам Западных губерний в Герольдию доказательств на носимое ими звание, из тех губерний отправляют в Санкт-Петербург значительные суммы, для получения посредством оных покровительства со стороны чиновников герольдии»[342].
7 февраля 1840 г. вновь с указанием «из полученных частным образом достоверных сведений» присылается информация о харьковском губернском прокуроре Первове и советнике тамбовской гражданской палаты Ярцове.
По сведениям информатора, Первов «замечен в корыстолюбии по занимаемой им должности и непозволительном ходатайстве со стороны его в присутственных местах по частным делам, для извлечения в пользу свою выгод»[343]. Второй фигурант записки — Ярцов «поведения не трезвого, корыстолюбив до крайности и посредством непозволительных выгод по службе приобрел себе недвижимое имение и значительный капитал, частные же лица, имеющие по Тамбовской палате дела, в заведывании его Ярцева, терпят проволочку»[344]. Подобные обращения требовали незамедлительной реакции. В делах министерства сохранились сведения о ведомственной проверке. На запрос В. Н. Панина о личности Первова тамбовский вице-губернатор 21 марта 1840 г. косвенно подтвердил выдвинутые обвинения: «Не смею умолчать перед Вашим Сиятельством, что репутация г. Ярцева в губернии не много приносит ему чести»[345]. Несколько позже уже тамбовский губернатор писал об этом чиновнике: «Слухи на счет корыстолюбия и лихоимства нисколько не преувеличены и совершенно справедливы. Впрочем, формальных жалоб на лихоимство этого чиновника ко мне не поступало и достаточных к обвинению его в том законных фактов в виду не имею»[346]. Тем не менее решено было перевести его на службу на Кавказ. В отношении харьковского чиновника, по согласованию с генерал-губернатором Н. А. Долгоруковым, было решено перевести его из Харькова губернским прокурором в Курскую губернию, а курского прокурора — на его место в Харьковскую[347].
28 февраля 1840 г. из Третьего отделения вновь поступили полученные «частным образом достоверные сведения»: «Состоящий на службе в Херсонской губернии в Бобринецком уездном суде судья Крусер и заседатель Маковеев, отлучаясь самопроизвольно каждый месяц от должностей, живут в своих имениях по неделе и более, а секретарь того суда Фетисов, неоднократно замеченный в неблаговидных и вредных по службе действиях, через кои и приобрел имение в 40 тыс. руб., ложно показывает означенных чиновников по журналам на лицо присутствующими. Сверх того судья Крусер присваивает себе из опек принадлежащие сиротам деньги»[348]. Проведенная проверка вскрыла существенные упущения в делопроизводстве уездного суда. В результате новороссийский генерал-губернатор информировал министра (18 апреля 1841 г.), что «за сокрытие в Бобринецком уездном суде от начальства и ревизии дел и показание их в числе 7, тогда как оказалось действительно 131, судья Крусер и секретарь Фетисов удалены от должности и преданы суду уголовному»[349]. Как видно, уволенным чиновникам в вину были поставлены не корыстные, а служебные нарушения.
Следом из Третьего отделения была направлена записка, полученная от полковника корпуса жандармов К. Влахопулова о беспорядках, происходящих в Екатеринославской гражданской палате[350], затем еще одна. На них В. Н. Панин ответил 19 апреля 1840 г. довольно раздраженной репликой: «О беспорядках сих получено в Министерстве юстиции еще в феврале сего года от местного начальства донесение, почему и предложено о том Правительствующему Сенату на рассмотрение и законное постановление»[351]. Негодование управляющего министерством могло вызвать настойчивое вмешательство высшей полиции в обычный, правовой порядок ведения дел, не требовавший оперативного реагирования.
Постоянные указания высшей полиции на реальные или мнимые злоупотребления требовали обязательной реакции, рассмотрения по существу, выяснения обстоятельств и установления важных деталей инкриминируемых действий, что еще больше затрудняло деятельность перегруженной системы правосудия. 14 октября 1841 г. министру юстиции В. Н. Панину была направлена А. Х. Бенкендорфом «записка о полученных частным образом сведениях». В ней сообщалось, что служащий в Правительствующем Сенате в Москве чиновник И. С. Ивановский получил из г. Суджи от А. Кривошеина деньги «для устранения препятствий по делу, и ему, Ивановскому, сделан Кривошеином вопрос: сколько еще нужно выслать?»[352]. В ходе внутренней проверки было выяснено, что этот чиновник служил в канцелярии 7-го департамента Правительствующего Сената младшим помощником секретаря. По уверению обер-прокурора, «несмотря на достаточное время, употребленное им, для собрания сведений о Ивановском, он не открыл никаких предосудительных его действий по службе; что же касается до поведения его, то оно всегда было безукоризненным». Никаких дел А. Кривошеина в департаменте «не производится, и не производилось с 1834 г., за каковое время собраны им справки»[353]. Поэтому было решено переписку оставить без дальнейших последствий, так как полученные об И. С. Ивановском неблагоприятные сведения ничем не подтвердились.
Еще один документ, показывающий, что «достоверные сведения» не всегда таковыми являлись, а могли быть средством сведения личных счетов. 20 января 1842 г.
А. Х. Бенкендорф писал министру юстиции «о доходящих слухах» о том, что «председатель черниговской уголовной палаты статский советник Михно человек корыстолюбивый, но старается прикрывать свой порок смирением, на дела же имеет весьма малое влияние. Товарищ его коллежский асессор Гримбецкий играет главную роль в палате, он человек не глупый, но хитрый, пронырливый и имеющий самую невыгодную репутацию в губернии»