Нашлось объяснение и таинственной табакерке из перлюстрированного письма: «Что же касается до золотой табакерки, обещанной г. Лошакову, то дар сей не состоялся, ибо хотя поверенный г-жи Ермоловой, Парижский, взяв у г. Лошакова, будто бы на память, бумажную табакерку, обещал ему, взамен оной, прислать золотую, но доселе того не исполнил, а г. Лошаков, негодуя за это, говорит, что Парижский обманул его»[372].
Дальнейший ход дел имел весьма серьезные последствия. О результатах проверки информации, изложенной в письме, и выявленных злоупотреблениях чиновников шеф жандармов доложил императору. Помимо увольнения с должности товарища председателя рязанской гражданской палаты Лошакова министру юстиции было сообщено секретно о монаршей воле — «дабы чиновник сей не был принимаем на службу». А. Ф. Орлов прибавлял, что «о не определении в службу ст. сов. Лошакова я известил г. статс-секретаря Танеева[373] с тем, чтобы означенное повеление имелось в виду по секрету, на случай представления от какого-либо начальства об определении г. Лошакова в службу и за тем полагаю возможным не сообщать другим гг. министрам и главноначальствующим, дабы более сохранить упомянутое означенное повеление в тайне»[374].
Кроме того, А. Ф. Орловым были доложены императору подготовленные В. Н. Паниным предложения «относительно общего руководства насчет чиновников увольняемых от службы по их неблагонадежности», получившие высочайшее одобрение. В представленной Николаю I записке перечислялись существующие сложности преследования таких чиновников по нормам права. Прежде всего, «при всем убеждении о неблагонадежности сих чиновников, начальству редко представляется возможность обнаружить действия их в той мере, чтобы повергнуть их взысканию по суду, для которого необходимы установленные законом доказательства». Такие чиновники действуют «с особенною осторожностью ограждая себя единственно на случай ответственности перед судом»[375]. Сведения о них доходят до министерства не в виде жалоб или доносов, при представлении которых доноситель обязан представить доказательства своих изветов, а в виде отзывов, которые, «если они повторяются в течение известного времени и не ослабляются другими сведениями, внушают по роду и свойству оных сомнение в благонадежности чиновника», но говорящие о чиновниках с невыгодной стороны «затрудняются в представлении достоверных улик в неблагонадежности порицаемого чиновника»[376].
Тем не менее «для пользы службы […] чиновники сии увольняются иногда от службы без прошения по распоряжению начальства, которое, однако, при увольнении не может указать и не указывает причины оного. Меры сии неоднократно принимаемы были министерством юстиции, но при подобных распоряжениях увольняемому чиновнику представляется возможность по безгласности причин его увольнения относить оное к личному его преследованию, жаловаться на притеснения и просить суда, а суд, по неимению в виду доказательств неблагонадежности чиновника, то есть таких действий его по службе, которые могут быть обнаружены исследованием, вынужден оправдать его, тем самым и открывается ему снова путь для вступления на службу»[377].
Для достижения указанной императором цели — «освобождения службы от вредной для оной чиновников»[378] министр предлагал, чтобы в случае получения всеподданнейших жалоб, удаленных от службы по рас поряжениям начальств чиновников, Комиссия прошений до представления доклада запрашивала бы сведения с последнего места службы. Министры и главные начальники ведомств могли бы тогда сообщать Комиссии прошений те причины и обстоятельства, по которым последовало удаление чиновника, в случаях «особой тайны» такие сведения представлялись бы с высочайшего разрешения[379]. Император согласился с предложением В. Н. Панина. Канцелярская тайна и келейное рассмотрение участи «неблагонадежных» стало нормой.
Инициированный комплекс очистительных мер вызвал, в свою очередь, ответную реакцию чиновной касты, умело саботировавшей любое непопулярное решение. «Гонение или улучшение чиновников дело не бесполезное»[380], — отмечал К. Н. Лебедев. Предлагаемые действия, по его мнению, являлись полумерами, относились к лицам, не затрагивая служебных установлений. «Так например, частное правило о непринятии на службу уволенных и бывших под судом произвело то, что нынче менее предают суду (как будто это должно зависеть от произвола) и даже в тех мерах, когда должно предавать суду»[381], — рассуждал К. Н. Лебедев. Кроме того, «не предусмотрено, что делать с этими отставными. Они без средств и должны или бедствовать, или ябедничать, или искать способов жизни в преступлениях». По его мнению, «мера сия весьма часто лишает ведомство людей специальных, которые, при хорошем надзоре, могли бы с большею пользою оставаться на своих местах, нежели новобранцы, которых ручательство часто состоит в том, что они заменили исключенных»[382].
Для императора Третье отделение и корпус жандармов были трансляторами настроений сословий, источником сведений о язвах и бедах России.
14 октября 1848 г. А. Ф. Орлов сообщал В. Н. Панину: «Частным образом дошло до моего сведения, что в недавнем времени, при совершении в Полтавской гражданской палате раздельного акта имению, оставшемуся по смерти помещицы Базилевской, председатель палаты надворный советник Терещенко иначе не соглашался совершить упомянутый акт, как за 3 тыс. руб. сер., и наконец, только по убедительной просьбе наследницы означенного имения, окончил это дело за половинную сумму; что обстоятельство это не долго оставалось тайною в Полтаве и между жителями произошел сильный ропот; действия Терещенко называли разбоем, а его самого бичом Полтавской губернии»[383]. Указание высшей полиции на общественное недовольство побудило затребовать отчет о делах полтавской палаты гражданского суда, после рассмотрения которого министр юстиции принял решение освободить Терещенко от должности «с оставлением при министерстве»[384].
Еще один любопытный пример, уже из эпохи «оттепели» Александра II. Полученное в июне 1858 г. Министерством юстиции анонимное письмо послужило основанием для запроса В. Н. Панина в Третье отделение с просьбой «собрать негласным образом сведения о чиновниках ведомства […] председателе бессарабского гражданского суда коллежском асессоре Руссо, советнике того же суда надворном советнике Лоране, секретаре Крыжановском и секретаре уголовного суда Пахаловиче»[385]. Старший чиновник Третьего отделения Ф. Ф. Кранц подготовил требуемую информацию. Удалось выяснить, что Руссо «в исполнении служебных обязанностей усерден, в решениях дел […] справедлив, далек от всяких корыстных видов и ведет себя прилично своему званию», Лоран «не столько усерден к службе, сколько деятелен к изысканию средств к получению противозаконных приношений с просителей и лиц, имеющих тяжебные дела». По мнению чиновника, удаление Лорана «могло бы иметь благоприятное нравственное влияние на других членов оного и принесло бы пользу службе». Крыжановский «чиновник очень способный и мог бы быть весьма полезен, ежели бы не был руководим корыстолюбием, он слывет там за взяточника», Пахалович «к занимаемой им должности способен, но иногда позволяет себе также пользоваться противозаконными выгодами»[386].
На основании информации Третьего отделения министр юстиции принял решение об увольнении Лорана от должности «с причислением к департаменту министерства», вопрос о секретарях посчитал необходимым передать на усмотрение генерал-губернатора А. Г. Строганова. Последний, не желая в эпоху гласности ненужной огласки, «полагал бы достаточным предложить им немедленно подать просьбы об увольнении от службы по болезни и только в случае неисполнения уволить по распоряжению начальства»[387].
По словам современника, при Николае I «преследовались особенно взятки, и были люди, пострадавшие от малейшего подозрения»[388], однако позитивный результат не был достигнут. Ни судебные преследования, ни административные наказания, ни отстранение от службы «по подозрению» не останавливали мошенников от рискованных авантюр. Тайная жандармская «гласность» позволяла бороться со следствием, не замечая причин, консервируя правовую отсталость государственного механизма и особенно судебной системы. Судебная реформа 1864 г. изменила принципы и основы судоустройства, ввела гласность и состязательность в процессуальную практику, существенно потеснив сферу возможного корыстного влияния на ход дел. Утверждение принципов открытости и добросовестности в правовой системе способствовало переносу очагов коррупционной привлекательности в иные сферы, непрозрачные с точки зрения принятия решений (например, железнодорожное строительство[389] и др.).
Глава 3. За закрытыми дверями: семейные конфликты и происшествия
Семейная жизнь россиян регламентировалась как неписаными традициями, так и кодифицированными нормами гражданского и церковного права. Социальный контроль, духовный и государственный надзор не могли обеспечить семейную идиллию. В своей личной жизни россияне позволяли себе достаточно радикальные отклонения от идеальных отношений, зафиксированных в праве. Насколько такие вариации были существенны, многочисленны, как влияли на общий нравственный климат модернизирующейся России, позволяют судить материалы российской политической полиции — Третьего отделения.