Как видно из раздела «По семейным несогласиям» отчета Третьего отделения за 1865 г., «московская почетная гражданка Боткина жаловалась, что муж ее после 10-летней супружеской жизни, подвергшись влиянию проживавшей у них гувернантки, девицы Бурбовской, поставил ее, Боткину, в униженное, ничем не заслуженное положение. Озадачиваясь участью троих малолетних детей, на нравственность которых поступки отца не могли не оказывать вредного действия, Боткина просила дозволить ей удалиться навсегда из мужниного дома, с возвратом для содержания и обеспечения детей принесенного ею в приданое капитала 60 т. р., находящегося в распоряжении мужа»[520]. Специальная комиссия в составе московского военного генерал-губернатора, городского головы и начальника второго округа корпуса жандармов пыталась привести к «миролюбному окончанию дела на справедливых основаниях», но тщетно. После чего Боткина получила фактически разрешение проживать отдельно от мужа.
В докладе отмечено: «По высочайшему повелению предоставлено московскому генерал-губернатору не тревожить Боткину в отдельном жительстве от мужа, и по общему совещанию их родственников, под руководством московского городского головы, обеспечить ее содержание в той мере, какая будет названа справедливою, а также постановить относительно нравственного воспитания детей Боткина и сохранения их состояния»[521].
Только «высочайшее повеление» могло разрешить отдельное проживание супругов. Подобная практика все более вторгалась в жизнь, как альтернатива долгому судебному производству. В материалах Третьего отделения сохранились сведения о семейной ситуации полковника Еропкина: семейное несогласие, дошедшее до раздельного проживания, длилось около 20 лет. В основе — супружеская неверность и связь с вдовою штабс-капитана Поповою, которая «по бесхарактерности и нетрезвому поведению приобрела над ним влияние и постоянно вооружала против жены»[522]. Сначала он снабжал супругу видами на жительство и выдавал на содержание 600–1000 руб. в год. Однако, видимо испытывая денежную нужду, в 1862 г. он не дал согласия на ее поездку за границу для лечения и прекратил выдачу видов и содержания. По соглашению с Поповой, Еропкин подал в 1863 г. в Санкт-Петербургскую духовной консисторию иск о разводе. Как утверждалось в записке: «…для оклеветания жены прибегал к самым предосудительным средствам, не успев в этом удалился из Санкт-Петербурга и переезжал в разные губернии для того, чтобы, замедляя окончание бракоразводного дела, уклониться от обеспечения жены средствами к жизни»[523]. По жалобе законной супруги последовало высочайшее повеление, вменявшее Еропкину в обязанность впредь до окончания начатого им судопроизводства выдавать ей на содержание по 1000 руб. в год.
Не случайно в вышеупомянутом «Обзоре деятельности Третьего отделения» признавалось: «Закон наш, по-видимому, предвидел только счастливые браки и потому направлен лишь к тому, чтобы сделать эту жизнь неразрывною», а бракоразводный процесс идет в консисториях «при крайних затруднениях и злоупотреблениях»[524].
По действующему законодательству основанием для прекращения брака могло быть доказанное прелюбодеяние другого супруга или неспособность его к брачному сожитию, а также осуждение к лишению всех прав состояния или ссылке на жительство в Сибирь с лишением всех особенных прав и преимуществ. Брак мог быть расторгнут только формальным духовным судом. Но даже собственные признания, если, по мнению суда, они не согласовывались с обстоятельствами дела и не сопровождались доказательствами, несомненно его подтверждающими, могли не учитываться. Признание в прелюбодеянии, нарушении «святости брака», зачастую не могло привести к искомому освобождению от семейных уз.
Материалы дела «По просьбе разведенной жены подполковника Елены Берновой урожденной гр. Буксгевден о снятии с нее осуждения на всегдашнее безбрачие за преступную связь с юнкером Самаржи» представляют тому доказательство. Как видно из документов, 7 марта 1858 г. подполковник Бернов обратился к тверскому епархиальному начальству с ходатайством о расторжении брака. Основанием для положительного решения было представлено собственноручное письменное сознание его супруги «в непозволительной связи». На суде Е. Бернова не созналась в измене и заявила, что писала признание «будучи принуждена к тому жестоким его с нею обращением и угрозами». Свидетелями со стороны мужа выступила прислуга, под присягой подтвердившая, что «действия, происходившие между Берновой и Самаржи в спальне, доказывали, что они, несомненно, прелюбодействовали». Причем горничная свидетельствовала, что признание написано при ней без принуждения, а дворовый человек показал, что застал Бернову «в самом действии прелюбодеяния с Самаржи». Кроме того, следствие установило, что «Самаржа посещал ее в отсутствие мужа поздно вечером, когда она уже находилась в постели, а иногда проводил в ее спальне целые ночи». Результатом стал тот самый вердикт о «всегдашнем безбрачии», который и обжаловался в обращении к императору[525].
На стороне Е. Берновой выступил ее дядя, отмечавший в письме, что суд необоснованно доверился свидетельским показаниям, так как все выступавшие были либо крепостные обвинителя, либо служащие истцу за плату; что его племянница была введена в заблуждение, запугана, не знала русского языка и написала признание, чтобы добиться развода и освободиться от притеснений мужа. Однако итоговый доклад Третьего отделения от 10 февраля 1860 г. венчала резолюция императора: «Решение Святейшего Синода принять к исполнению»[526].
Не удалось добиться скорого внесудебного рассмотрения ходатайства о расторжении брака и жене генерал-майора Софии Зотовой. В своем обращении к шефу жандармов князю В. А. Долгорукову она сообщала, что вышла замуж по принуждению родителей, желавших поправить имущественное положение: «Постоянные преследования Зотова, оскорбления, его невыносимо тяжелый, ревнивый и подозрительный характер довели меня до совершенного изнеможения»[527]. В результате чего она вынуждена была возвратиться в дом родителей. С. Зотова признавалась, что «отец из писем усмотрел, что я еще в девичьем состоянии», и потому было решено подать иск о признании брака недействительным. Сам Зотов «средств на содержание не дает», а «согласен дать свободу, если заплатить 35 тыс. руб.», кроме того, он всячески «замедляет и затрудняет ход дела»[528].
Молодая женщина, отмечая, что «ждать судебного рассмотрения долго», просила об административном решении ее дела. Адресовала она свои письма и императрице Марии Александровне. Однако было «Высочайше повелено объявить просительнице, что она должна действовать обыкновенным судебным порядком»[529].
После принятия Судебных уставов 1864 г. подобная практика получала все большее распространение. Но по признанию руководства Третьего отделения, разбор семейных дел «даже в новых судебных учреждениях, не стесненных в своих приговорах неизбежною в прежнее время формальностью, тем не менее не всегда приводит спорящих супругов к такому судебному решению, которое вполне соответствовало самой строгой справедливости и сколько-нибудь примирял ссорящихся между собой»[530].
Главную причину жандармские чины видали в «несовершенстве наших законоположений, касающихся внутренней жизни супругов […], законоположений неопределяющих с достаточною точностью взаимные их отношения в случае каких-либо между ними столкновений, личных или имущественных». Рассмотрение бракоразводных дел духовным судом было долгим, связанным с многочисленными трудностями в доказательствах оснований развода[531]. Кроме того, по словам В. Михневича: «Те же немногочисленные случаи, которые закон признает уважительными для развода, обставлены юридически требованием таких позорных для семьи и для личности условий, что очень немногие супруги решаются ценою их добыть себе свободу»[532].
Практика разъездов супругов реально существовала и широко использовалась, но законом не была разрешена[533]. Третье отделение хорошо знало, что довольно часто бывали ситуации, когда «при неимении достаточных по закону причин к формальному разводу, отношения между супругами тем не менее таковы, что делают совместное сожительство положительно невозможным и даже опасным»[534].
В цитируемом «Обзоре деятельности Третьего отделения» подчеркивалась значимость существовавшей практики внесудебного административного решения дел: «Неоднократно встречались случаи, что мировые судьи, видя неизбежность дозволить одному из супругов отдельное проживание от другого и затем определить их права на детей и не усматривая на этот предмет никаких указаний в нашем законодательстве, сами обращали спорящих для разбирательства их дел в Третье отделение, которое, являясь в подобных случаях единственным прибежищем для терпящей стороны, принимает в ее защиту экстренные меры, а при обстоятельствах особой важности доводит о них до сведения вашего величества»[535].
В одной из записок Третьего отделения приводились примеры судебной практики, основанные на нормах, «которые сами по себе далеко не удовлетворяют требованиям строгой справедливости, но к которым суд наш должен прибегать, чтобы не отклониться от буквального смысла закона»