Вскоре Н. Телепнев напомнил о себе. В Комиссию прошений поступила его «всеподданнейшая» просьба от 7 мая 1849 г. Из этого ведомства она была направлена в Третье отделение для доклада императору.
Отставной штаб-ротмистр Телепнев просил государя «о дозволении […] действовать за границею в качестве тайного Русского политического волонтера, без инструкции, но с обязательством непременно оказать ощутительную услугу государству»[634]. Для этой миссии ему необходим был «полугодовой заграничный почпорт, куда укажет надобность и, для большего удобства, под предлогом излечения болезни и под немецкой фамилией»[635]. Кроме того, для помощи в задуманном действе, он просил «даровать» ему в сотрудники чиновника Министерства иностранных дел: «Сметливого, осторожного в словах, знающего основательно язык французский и немецкий, при этом в таком чине, который не мешал бы ему быть моим товарищем с запасом тысяч десяти руб. серебром и хорошим почерком для переписки секретных донесений»[636].
При успешном выполнении плана Телепнев «ручался только за то, что, частным образом […] буду уметь тронуть некоторые пружины Франции и завязать сильную борьбу между нею и Англиею, а между прочим сниму голову Дембинского[637] и привезу ее на родину, или положу и свою там же, рядом с головою этого врага России»[638].
Весь этот авантюрный план был доложен императору, находившемуся в Варшаве. Через главного начальника Третьего отделения было объявлено высочайшее повеление: «Поблагодарить за добрые его намерения, но при открытии военных действий и другим обстоятельствам предложения Телепнева не могут быть приняты»[639].
В данном повелении любопытно не только признание «добрым намерением» обещания лишить головы деятеля польской эмиграции, но и серьезность отношения Николая I к патриотическому порыву отставного военного. Безрассудно-наивная готовность к героическому подвигу была альтернативой рутинной военной службе[640] или унылому заточению в поместье отца.
Отказ не остановил прожектера. В сложных внешнеполитических условиях он вновь обратился к государю, теперь Телепнев просил «назначить его в Действующую армию и дать ему хотя бы 10 казаков для партизанской войны, обещая впоследствии сформировать отряд даже из мятежных жителей, а если обстоятельства войны потребуют, то собрать ополчение из Русских охотников»[641].
Новый отказ заставил его искать личные интриги противников. «Видимо, причина чье-то злонамеренное на меня донесение», — писал он 24 августа 1849 г. Л. В. Дубельту, которого и подозревал в противодействии. Управляющий Третьим отделением, видимо, был удивлен таким домыслом. «Чем же я виноват, если не приняли? Хорош должен быть!»[642] — написал он карандашом на письме отставного офицера.
Письменные рассуждения Телепнева, отчаявшегося в своих попытках занять себя и принести действенную пользу государству, показательны и в какой-то степени поясняют его последующие поступки.
Он признавался Л. В. Дубельту: «С горя простой народ пьет, а я пустился на отчаянное волокитство»[643]. Апеллируя к случаю с «милой, доброй Эльснер», он просил «не обращать никакого внимания на те слова сумасбродной фантазии, которым, по оригинальной системе моего волокитства — я нередко пишу дамам без оскорбления их личного самолюбия, а когда оне жалуются, то это не иначе как по приказанию тех из моих соперников, от которых они зависят по прежним, непредусмотрительным залогам постоянной верности»[644].
Это виртуальное общение было сублимацией сексуального влечения одинокого офицера, выдумывавшего себе женский круговорот и славные победы: «Способ моего странного волокитства я употребляю, чтобы сократить время необходимое для достижения цели, и нередко способ этот приносит мне прекрасные плоды любви, а горячечный бред мой, изливаемый на бумагу (дамам), несколько не мешает Вашему Превосходительству быть твердо уверенным, что на самом деле я никогда не делал и не сделаю ничего беззаконного»[645].
О невинности своих не столько поступков, сколько слов он и предупреждал управляющего Третьим отделением, предвосхищая обращения к стражу нравственности, утомленному приставаниями особ: «За всякое слово неправды пред Вашим Превосходительством, я буду отвечать моею честию и головою, так же как и за то, что каждое слово, адресованное мною дамам: совершенная ложь, химера, бред воображения, поэтические цветы бурной, необузданной фантазии, но не писать им писем галиматьи — с моею пылкостию и слепою влюбчивостью я воздержаться не могу»[646].
Его личная неустроенность провоцировала, как было показано выше, не только безобидный любовный флирт и эротические фантазии, но и криминальные действия.
В июне 1852 г. вновь Телепнев обратился в Третье отделение, на этот раз надеясь найти защиту от своих родственников. Он жаловался, что «зять его, сын Орловского прокурора Маслова равно и сам Маслов, стремятся всеми силами и путями расстроить его с отцом, ослабевшим в рассудке от паралича, дабы похитить значительное его законное дедовское наследство, состоящее из 1500 душ крестьян и 14 тыс. десятин земли». Телепнев просил «предписать секретно орловскому жандармскому штаб-офицеру следить за поступками тех людей, которые стремятся всевозможными пронырствами поссорить его с отцом, для того чтобы он лишил его наследства, передал оное им»[647].
Управляющий Третьим отделением Л. В. Дубельт обратился к орловскому губернатору Крузенштерну с изложением обстоятельств дела. Аналогичное поручение разобраться дано было и местному жандармскому штаб-офицеру. В конце июля 1852 г. подполковник Слезкин сообщал начальнику 2-го округа корпуса жандармов генерал-лейтенанту Перфильеву, что помещик Н. В. Телепнев известен «по дурной деспотической жизни в своем семействе». Однако «при всем желании познакомиться с г. Телепневым, чтобы убедиться, в какой мере справедливы общие неблагоприятные о нем слухи — это оказалось невозможным, по той причине, что он, с давнего времени удаляясь от общества, ведет жизнь совершенно уединенную»[648]. В конце рапорта Слезкин прибавил, что им получено секретное письменное сведение о безнравственной жизни г. Телепнева.
По линии гражданских властей в октябре 1852 г. поступила информация от мценского предводителя дворянства Александра Минха. Ответ был очень осторожным. Признавалось, что образ управления крестьянами «не подпадая собственно укору в нарушении помещичьей власти не может быть назван и благонамеренным». В отношении же развратного образа жизни отмечалось, что есть подобные слухи, но если подобные действия «и совершались им, то в тесном только семейном кругу или между преданными ему дворовыми людьми, почему поступки те и не могли проявляться в обличительном для него виде»[649]. Деликатность суждений вполне объяснима. По мнению В. И. Сафоновича, у предводителей дворянства главной целью их действий была защита личности и интересов помещиков от жалоб и обвинений: «Они стояли за них горою, несмотря на очевидность дурных дел их, и надобно было долго бороться с предводителями, чтобы убедить их в необходимости предать дворянина следствию и суду. Предводители держались ложного правила, что, будучи выбраны дворянами, они обязаны отстаивать их от нападений администрации, на которую всегда смотрели как на нечто враждебное дворянским интересам»[650].
Губернский жандармский офицер должен был быть свое образным «всевидящим оком» государя. Секретная жандармская инструкция предписывала штаб-офицерам «наблюдать, чтобы спокойствия и права граждан не могли быть нарушены чьей-либо личною властью или преобладанием сильных лиц, или пагубным направлением людей злоумышленных»[651]. Негласный характер действий облегчал сбор информации. Поэтому записка, представленная Слезкиным, более интересна. Ее неизвестный автор образно, с легкостью суждений и оценок, характерной для жанра анонимного доноса, повествует о семейных тайнах Телепневых.
Первая часть документа обличала Телепнева-помещика. Его крестьяне «разорены до крайности, так что большая часть не имеет пропитания и крестьянские жены ходят просить милостыню, тогда как у помещика их десятки тысяч пудов сгнившей от времени муки и целые хлебные скирды вывозятся в поле в виде удобрения или просто сваливаются в овраги. Около трех сотен душ обоего пола дворовых людей, особо поселенных на полном барском содержании, служат г. Телепневу вроде подкупной пропаганды, распространяющей большею частью ложно-хорошие про Телепнева слухи и ложно-дурные про его семейство, за то с них не взыскивается никакая работа; они подобно волкам среди смиренных овец угнетают крестьян всеми мерами, собирают с них вовсе не следуемое количество подушных денег […] не дают никого доступа к помещику, занимающемуся единственно блудодеяниями, варварским наслаждением в угнетении крестьян и собственного семейства». Сочинитель утверждал: «Телепнев угнетает кре стьян даже не из видов корысти, а потому только, что находит в том наслаждение»