Некогда процветавшее поместье под его управлением приходило в упадок. «Имение он получил от своего отца, от сестры Кирилловой и дяди Гринева имения незаложенные с большим количеством лесов и крестьянами весьма зажиточными». Сам Телепнев «жил почти постоянно в деревне, в уединении, окруженный собственными крепостными развратными девками и бабами». Автор записки считал, что цель его «угнетать и во зло употреблять власть свою везде, где только он может». В доказательство он приводит тот факт, что «приобретя только на 4000 руб. [земли] Телепнев роздал своим крепостным девкам из родового имения до 300 десятин и долгу сделал тысяч на 100 руб. сер., между тем как хлеб гниет в огромном количестве, дворовые грабят крестьян, доведенных до нищеты, жена и дети нуждаются в самых обыкновенных необходимостях»[653].
С хорошим знанием обстоятельств, деталей описывается частная, точнее сказать, интимная жизнь Н. В. Телепнева. При живой законной жене г. Телепнев «имеет формальный гарем в особливо устроенном здании. Из числа наложниц, с которыми Телепнев имеет постоянное беззаконное сожительство суть: бывшая его крепостная, а в последней ревизии показанная вольною Анисья Карзеева, переименованная Уваровою и записанная в купчихи 3-й гильдии, ей отрезано от родового имения 160 дес. земли. У Анисьи от безбрачного сожития с женатым Телепневым 6 человек детей. Ефросинья Елисеева, коей от родового же имения отрезано земли, имеет детей от Телепнева в числе трех. Наконец, Аксинья Николаева недавно в первый раз родила от г. Телепнева, а сожительствует с ним с незаконного возраста»[654].
Если содержание таких гаремов было делом преступным, но часто практикуемым помещиками[655], то обвинения в инцесте придавали особо изуверское звучание нравственной распущенности помещика. По словам автора записки, «одна из наложниц гарема г. Телепнева, именно Аксинья Николаева, сожительствующая с отцом своим с незаконного возраста. Действительно дочь Телепнева, в том может свидетельствовать: а) сама мать Аксиньи; б) Мария Тихоновна Волкова. Ныне жительствующая с дочерью в здании гарема, а лет 6 тому назад Марья была отвезена силою и в цепях на хутор Грачевку за то, что желала взять с собой малолетнюю дочь свою Аксинью и потом настоятельно, но безуспешно требовала этого, понимая замыслы своего барина — прежнего любовника; в) голос целого села, что Аксинья точно дочь Телепнева; г) собственное убеждение». Он пояснял, что Н. В. Телепнев «с колыбельного возраста содержал Аксинью и снабжал ее хорошею одеждою точно так, как поступает […] и теперь с другими малолетними побочными детьми», и — второе, что в то отделение гарема, где помещена Аксинья, он «всегда пробирался украдкой, воображая, что никто его не видит», к другим наложницам «ходил и ходит без всякого стеснения и встреченный ими на крыльце, он при всех днем целуется с ними и, говорят, целует сам у них руки без зазрения совести»[656].
В такой атмосфере семейству Телепневых нелегко было жить. Безымянный автор буквально восклицал: «Поступки Телепнева в отношении своего семейства суть дела вопиющие, о которых и камни не должны умалчивать»[657].
Приводимые примеры убедительно подтверждают тезис о самодурстве помещика. «Добродетельная супруга Телепнева и дочь его круглый год днем не смеют не только пройтиться в сад, но и выйти и походить в зал, а с 9 час. вечера ключник, под названием буфетчика, запирает беззащитные жертвы и с ключами уходит ночевать за полверсты на дворовое поселение, так что если случится пожар или болезнь, требующая немедленного медицинского пособия и духовного напутствования, в обоих случаях должно будет сгореть или умереть без помощи медика и покаяния»[658], — сетовал осведомленный наблюдатель.
Не остался без отцовского внимания и сын Николай: «30-летний сын г. Телепнева штаб-ротмистр Николай Николаевич, по крайней неволе живущий в доме отца своего, еще в более сжатом положении, нежели мать и сестра, разница только в том, что вместо запоров, вероятно полагаемых отцом недостаточными для удержания в заключении мужчины — за сыном смотрят бдительные дневные и ночные караулы под названием дневальных, а ночью дежурных, наряжаемых с тех пор, как сын вышел в отставку. Для должного же успокоения неимоверно ревнивого нрава отца сын никуда не выходит из определенной ему комнаты, не смеет отворить окна, в годовые праздники показываться в церковь и даже говеть, отпрашивается в город, преодолевая множество затруднений, оскорблений и неприятностей от отца своего к исполнению этого священного долга Христинина»[659].
Все свои суждения автор подкреплял фактами, примерами: «В Орле во время выборов и во всякое другое время Телепнев так же, как и дома, не оставляет преследовать и ревновать сына и по ночам сам ездил выспрашивать у коридорных лакеев санкт-петербургской гостиницы, нет ли и не было ли у сына (там остановившегося во время выборов) кого-либо из женского пола. Сын холостой и имеет за 30 лет». «Злонамеренность и коварство» отца не знали границ: «Невзирая на таковую свою ревность г. Телепнев допускает одной грамотной крепостной девке развратного поведения входить после ужина к сыну для шпионства о его намерениях и занятиях, также и для того, чтобы сказали, что и сын имеет любовницу. С шпионкой этой Телепнев почти никогда не говорит, а сведения от нее о сыне своем получает через посредство любовницы своей Анисьи Карзеевой и так у Телепнева до последней мелочи все замаскировано»[660]. Тайные намерения Телепнева-отца анонимным автором были замечены и раскрыты.
Судя по записке, непростой и даже трагичной оказалась судьба двух других сыновей Н. В. Телепнева. Старшему сыну было в то время 45 лет, «служивший с приличною честью в польской кампании, за которую получил саблю за храбрость и на грудь 4 знака отличия в избежание ужаса наводимого неукротимым и придирчивым нравом отца и нестерпимостью затворнической жизни, лишенной самого необходимого моциона и свежего воздуха, [он] удалился в убогую хижину, принадлежащую матери своей за 70 верст […] Не взирая на жестокую свою контузию, полученную в сражении, больной сын в течение 15 лет, ежегодно раза два ездил почтительно молить отца о предоставлении ему приличных способов жизни и даровании средств к излечению своей болезни, но отец […] постоянно отвечал язвительною насмешкою, нестерпимо-неделикатным вымышленным упреком или, наконец, площадными угрозами». «Нищета больного человека заставила Валериана Николаевича сойти с ума»[661], — заключал автор.
Второй сын Федор «собственно за красоту лица своего, нестерпимую для высшей степени азиатски ревнивого и завистливого характера отца, был им без всякой причины жестоко наказан шпицрутенами в манеже и изгнан без пощады из родительского дома». По утверждению автора записки, Ф. Телепнев умер в бедности, получив это известие, его отец «улыбнулся и с самым веселым выражением лица поехал на охоту»[662].
Замужние дочери Телепнева особым сочувствием автора записки не пользовались. Он сетовал, что жена сына орловского прокурора Маслова, получив от отца всего 150 душ крестьян, не имела возможности нормально жить и «сама приезжала продовольствоваться к отцу». Аналогичным было положение и ее сестры, в замужестве Казаковой, любимой дочери отца, получившей 200 душ крестьян[663]. Более того, автор записки особо отмечал, что после того, как Н. В. Телепнев серьезно занемог, именно Казакова, которая отцу «симпатизирует по сходству в зверских душевных качествах» и «подсказывает ему делать зло, на которое он всегда охотно готов» «из видов корысти силится поссорить его со всем семейством, в особенности с сыном, думая этим похитить все сыновнее наследство»[664].
Обилие приведенных в тексте деталей семейной жизни, закрытой для посторонних и тщательно оберегаемой отцом семейства и его шпионами, изложенные в записке опасения за здоровье и имущественный достаток сына Николая позволяют предположить, что автором столь откровенной рукописи был именно Н. Н. Телепнев.
Этот документ не донос в чистом виде. Николай Телепнев защищался. Пока разбиралось его официальное обращение с просьбой защитить от действий семьи Масловых, от имени больного отца поступила жалоба на поведение сына к орловскому военному губернатору. И следом по инстанции к военному министру было отправлено отношение «об определении сына в службу на Кавказ за его предосудительное поведение и непочтительность к отцу и с прибавлением, что Телепнев действительно ведет себя неодобрительно, непочтителен к своему отцу и делает ему нестерпимые неприятности»[665]. Буквально через неделю, 19 декабря 1852 г., из Военного министерства в Третье отделение поступило уведомление о высочайшем повелении, по которому Н. Телепнев определялся рядовым на Кавказ[666].
Казалось, что анонсированный заговор Масловой-Казаковой удался. Но к московскому военному генерал-губернатору графу А. А. Закревскому обратилась 75-летняя мать Н. Н. Телепнева, просившая о помиловании сына, которого муж ее «при престарелых летах и в слабом состоянии рассудка» «безвинно оклеветал». Она же просила о наложении опеки на имения[667]. Отправка была приостановлена, а в Орловскую губернию был направлен для следствия старший адъютант при дежурном генерале главного штаба Огарев.