. Отмечалось, что многократно представленная «фантасмагория», изображавшая государя, наследника и их свиту, а также портретное изображение императрицы «приняты были с восторгом и продолжительным восклицанием „Ура!“, при сем музыка играла „Боже, Царя храни!“». «Публика, в знак благодарности, вызывала Излера»[801], — особо подчеркнул управляющий Третьим отделением. 30 августа 1853 г. Николай I посетил увеселительное заведение Излера, «пробыл там ¾ часа и был доволен»[802].
С началом нового царствования популярность заведения не уменьшилась. Разнообразная культурная программа (цыганский хор, гимнасты-арабы, живые картины, фейерверки, иллюминации, хороший оркестр) привлекала туда большое количество публики, правда, нравы и поведение гостей существенно изменились. В 1858 г. об увеселительном заведении Излера говорили, что там «университетская молодежь и мелкие чиновники позволяют себе разные вольности с женщинами двусмысленного поведения», правда, посланный наблюдатель сообщал, что во время его визита все происходило «тихо и чинно»[803].
Летом 1861 г. петербургская публика обратила внимание на то, что И. И. Излер сосредоточил свой бизнес именно на Заведении минеральных вод. Третье отделение зафиксировало негативное отношение к этому факту: «Иван Иванович [Излер] добился таки всего (говорят с удовольствием в публике), перешел же наконец на свои минеральные [воды]. Находят, что ни „Café chantant“, ни другие затеи, предпринятые им в последние 3 года, когда владели тем заведением русские аферисты, Излеру были совсем не к лицу — тут же он как бы совершенно в своем поместье — да и ночная разгульная публика тут совсем как дома, в „Café chantant“ и „Monde Brillant“ ей было душно, тесно — она там слишком была на виду — на Минеральных же есть ей где разгуляться на просторе в дальних уголках и кусточках»[804]. Ясно, что от времяпрепровождения порочной публики «в дальних уголках и кусточках» ждать ничего хорошего не стоило.
Трудно сказать, что именно — полицейские придирки или коммерческая выгода заставили хозяина позаботиться о репутации заведения. Перемену сразу заметила петербургская публика, а следом за ней и политическая полиция, сохранившая скепсис в оценке нравственного облика заведения: «Петербургский потешник Иван Иванович уже объявил, что у него на Минеральных и впредь будут продолжаться по два раза в неделю танцевальные вечера со строгой благопристойностью, каковые уже и начались на днях, но слишком строгой благопристойности еще не замечено, да (как полагают в публике) от класса посетителей и посетительниц тех вечеров, кажется, никогда и ожидать нельзя»[805]. Новый подход Излера оказался правильным: «По окончании летних у него увеселений на Минеральных, вслед же за тем устроил там по два бала или танцовальных вечера в неделю, которые почти с месяц шли весьма недурно для него, так что он хотел продлить их во все зимнее время, с устройством при них еще и гор»[806].
Однако в бизнес вмешалась политика — студенческие волнения 1861 г. В ноябре 1861 г. в сводке агентурных донесений сообщалось: «Студенческие аресты, как слышно, весьма невыгодно отозвались и на Излере […] С давнего времени известно, что лучшую в своем роде и самую многочисленную публику на минеральных всегда составляли студенты и какой-то особенный класс молодых офицеров и мелких чиновников с так называемыми их дальними родственницами, внезапное же исчезание там большей части студентов и почему-то многих офицеров, сделало Излеру жестокий подрыв, так что он принужден был прекратить сии вечера, по крайней мере (как говорят), до Рождества, в надежде, что может быть к тому времени и освободят многих из главных его потребителей студентов»[807].
Анализируя городские толки, полицейский наблюдатель отмечал, что «этой разгульной ватаге» очень не нравилась установленная на балах «строгая во всем благопристойность, особенно в танцах», а также то, что «они не могли ныне, (как сами говорили), хорошенько там по-прежнему разгуляться, то есть производить любимую свою разбивательную систему, поканканировать как следует и вообще дозволять себе всякого рода вольности»[808]. Нарушители порядка при содействии полиции теперь немедленно удалялись.
Запрет привычных практик досуга едва не привел к физической расправе над Излером: «Этот придворный этикет, как они, будто, в глаза говорили Излеру совсем не к лицу ни ему, ни его минеральным, которых они в насмешку стали называть моральными, и будто бы незадолго до их арестования, между собой решили хорошенько отдубасить (любимое выражение студентов) Излера, так что в публике говорят: нет худа без добра, ибо заключение их помешало им произвести новый скандал на минеральных, а у почтеннейшего Ивана Ивановича, может быть, уцелели чрез это ребра»[809]. Как видно из пересказа студенческих настроений, низовая культура, значительный элемент которой составляла эротическая составляющая[810], решительно не принимала «придворную», «моральную», антисексуальную культурную компоненту.
Все же Излеру удалось добиться желаемого и изменить скандальную репутацию своего заведения. В записке чиновника Третьего отделения от 18 июля 1866 г. говорится: «Удовольствия и загородные увеселения шли своим чередом: в Лесном в субботу был спектакль любителей — публики много, немало также стрижек с папиросами во рту и длинноволосых грязных юношей, прибывших туда из Коломяи и Парголова. У Излера публика ведет себя прилично, разгуливаясь уже у Ефремова в Шато-де-флер»[811].
В 1830–1840-х гг. Крестовский остров был местом семейных идиллических прогулок. Г. Т. Полилов вспоминал, что там можно было спокойно отдыхать с детьми, брать самовар и чайную посуду для пикника, совершать прогулки на баркасе или «ялботе» с двумя гребцами, посмотреть на пляски молодежи, послушать роговой хор с дачи Нарышкина, гитарную игру[812]. В начале 1860-х гг. это уже место высшего праздничного разгула. Автор статьи «Крестовский сад» пишет: «Громадный, наполовину покрытый лесом и удаленный в сторону залива Крестовский прослыл любимым местом отдыха „среднего петербуржца“ […] Большой славой пользовался праздник, называвшийся Кулерберг — по небольшому холмику, бывшему центром всех игр и затей на Крестовском острове. Гулянье устраивалось в начале июля и продолжалось целые сутки. Свидетельства современников сходятся на том, что это был самый пьяный праздник старого Петербурга, — будто бы именно из-за него речка, протекавшая неподалеку, получила название Винновка»[813].
В 1863 г. канун Иванова дня[814], согласно полицейскому рапорту, отпраздновали на Крестовом острове более 29 тыс. человек. Хотя гулянье «продолжалось до 9 часов утра и только сильный дождь разогнал публику», обошлось «без важных приключений, хотя скандалов и драк было довольно»[815]. В том году у празднества была особенность, определившая характер веселья: «Так как ныне в первый раз дозволено было открыть временные кабаки, коих в Крестовском лесу насчитывалось 24, то конечно было множество пьяных, с которыми происходили разные смешные сцены, по милости ловких мазуриков. Многих в пьяном виде раздели донага, некоторых уговаривали купаться и когда они были в воде, то уносили их платье, между прочим, у одного писаря генерального штаба, с серебряными нашивками, сняли сапоги, брюки и постанники, так что он принужден был отправиться домой в рубашке и сюртуке»[816]. Агенты Третьего отделения наблюдали как обычно не только за гуляющими и выпивающими: «И с полицейскими было несколько замечательных случаев: так например, один городовой представил начальству другого городового, который за бесценок купил краденые вещи»[817].
В следующем, 1864 году все, по сути, повторилось: «Гуляние на Кулерберге и нонешний год, как и прежде, ничего особенного не представляло, обыкновенных скандалов и драк между пьяною публикою было не меньше прежних годов»[818].
Среди случаев, все же обративших внимание полиции, упоминался хулиганский поступок: «Одна женщина подняла подол, а какой-то пьяный бросил ей в известную часть спереди пустую бутылку, которая, однако ж, не попала в цель, а ударилась в лицо одному писарю и очень порядочно изранила»[819]. Надо полагать, что оба действующих лица инцидента находились в подпитии, хотя и пострадавший зритель вряд ли пребывал в трезвом состоянии.
Выпивкой соблазнялись не только отдыхающие, но и полицейские чины, находившиеся на службе. Неудивительно, что цитируемое агентурное донесение от 25 июня 1864 г. завершалось конфиденциальной припиской: «Некоторые из полицейских вели себя на Кулерберге так дурно, что возбудили ропот в порядочной публике […] Из городовых особенно отличились два с бляхами № 370 и 709. Они пьяные очень шибко, делали разные дебоширства больше гуляющих»[820].
Отчет о празднике от 25 июня 1869 г. более лаконичен и менее эмоционален, чем предыдущие: «Не видно было никакого широкого разгула, не слышно было ни веселого говора, ни песни […] простуда, болезни, воровство, вульгарные сцены — вот спутники этого гулянья»