Поводом для негативных оценок популярного времяпрепровождения стали результаты полицейской облавы: «На днях […] взято на месте самого разврата несколько девочек, из коих большая часть от 15 до 10 лет, последнего возраста пока еще одна и кажется еще нерастленная, все другие лишены уже невинности, две из них в возрасте 11 годов»[951]. Сексуальная составляющая низовой культуры вновь заявляла о себе и входила в противостояние с полицейской репрессивной практикой.
Современник-петербуржец оставил описание нескольких танцклассов, которые он посетил зимой 1862/63 г. По его словам: «В залах, освещенных керосиновыми лампами, стоит сизый, тяжелый воздух, пропитанный запахом табаку, кухни, духов и человеческих испарений; прифрантившиеся кавалеры, порою в заношенном белье, но с яркими цветными галстуками, неуклюже отплясывают фигуры кадрили, выкидывая самые сильные „колена“; дамы с подрумяненными лицами стараются не уступать им в развязанности. Среди танцующих проталкиваются люди, отдающие предпочтение буфету, причем случаются и перебранки с задетыми локтем танцорами. А над всем этим, покрывая шарканье ног по пыльному полу и отдельные возгласы танцующих, завывает дешевый струнный оркестр, поместившийся на эстраде. Еще два-три „легких“ танца и потом перерыв, во время которого „артистки“ в коротеньких юпочках, оставляющих движению ног полную свободу, исполняют более чем пикантные куплеты, а „артисты“ либо рассказывают сцены из народного или еврейского быта, либо тоже поют куплеты»[952].
Отметив, что сам он не танцевал, автор дал ясное понимание цели своих визитов в подобные заведения. Если считать насаждение подобных заведений попытками отвлечения от политических вопросов повседневности, то современники полагали этот опыт негативным, ибо в качестве альтернативы гражданской позиции предлагался набор безнравственных удовольствий.
Еще более дешевый вариант получения запретного удовольствия давали загородные гулянья. В записке агента о гулянье на Кулерберге докладывалось (1864): «Кабаков и вообще разного рода питейных заведений было множество, публичных домов (борделей) — 2 и то низшего класса. Нового только то, что в „Русском трактире“ устроены номера, главное назначение которых — представление возможности желающим иметь сообщение с женщинами. Плата в них по 1 р[ублю] в час»[953].
Публичные дома привлекали внимание политической полиции в случаях их отклонения от заявленного профиля.
Незаконное содержание публичных женщин (хозяйка поставляла их в ближайшую гостиницу), а также организация у себя карточной игры привели Авдотью Исаеву к тюремному заключению. После первого анонимного доноса ее квартира была «накрыта» столичной полицией, а хозяйка подпиской обязалась прекратить незаконную деятельность. Однако после нового доноса проверка показала, что Исаева продолжала прежнюю деятельность, которая теперь уже была окончательно пресечена ее задержанием. Внимание политической полиции к этому делу объясняется еще и неподтвердившейся информацией о том, что «у нее каждый вечер бывает человек, который, по словам доносчика, кажется, агент Герцена»[954].
В сентябре 1860 г. из Третьего отделения санкт-петербургскому обер-полицмейстеру была направлена записка о том, что вопреки запрещению открывать «непотребные дома» близ церквей, школ, дворцов, иностранка Гейдер содержит публичных женщин в помещении, окна которого обращены на дворец великой княгини Марии Николаевны. Любопытно, что директива тайной полиции не была безусловной истиной и руководством для исполнения для столичной полиции. Ответ обер-полицмейстера содержал ссылку на действующие правила, дозволявшие содержание публичного дома, упоминание, что в этом здании подобные заведения были и раньше, при других хозяйках, и заключение: оснований для закрытия нет[955].
В конце 1864 г. шеф жандармов распорядился проинформировать санкт-петербургского обер-полицмейстера о лотерее, организуемой в кафе-ресторане Ефремова «содержательницею развратных женщин — еврейкою, известною в некоторых кругах под именем „Соньки воровки“, ибо она, как говорят, скупает, сбывает краденые вещи и даже сама не прочь присвоить себе чужую собственность»[956]. Разрешения на проведение лотереи она не получала, да и само это действие являлось безусловным обманом. «Есть, правда, на выставке и несколько ценных вещей, но их никогда и никто не выигрывает. Цена билету 50 коп. сер., и заплативший деньги вынимает по большей части пустой билет или с выигрышем далеко не стоящим 50 к. Содержательница лотереи имеет своих подручных женщин, которые заставляют молодых людей брать билеты, а они выманивают выигрыш, если таковой бывает, и передают его обратно хозяйке»[957].
Традиционное для публичных домов пьянство здесь дополнялось еще одним способом обирания подвыпивших «молодых купчиков» при помощи лотерейного азарта.
В сводках агентурных сведений о происшествиях в столице периодически появлялись любопытные, курьезные истории о любовных приключениях горожан. В одном из донесений (1857) сообщалось, что в городе говорят о том, что будто бы по приказанию полицейского начальства будочники[958] забирали в разных местах «самых простых публичных женщин»[959]. В одном из этих «отвратительных сходбищ» якобы застали нескольких плотников, «которые в энтузиазме вина и любви стали упрашивать и даже препятствовать будочникам исполнять их долг». Разгоряченный страстью, один даже стал отбивать любовницу, за что был арестован, и «его будут судить как возмутителя, ибо произнесенные им слова были в высшей степени преступны»[960]. Показательно, что в общественном сознании путь в политические преступники («возмутитель») представлялся достаточно легким, а само возможное наказание виделось незаслуженно суровым.
Другой забавный случай касался распространившихся в октябре 1858 г. слухов «о какой-то новоучрежденной полицейско-врачебной комиссии, на которую будто бы возложена обязанность врасплох, так сказать, свидетельствовать здоровье девок, промышляющих легким своим товаром в номерах гостиниц, называемых для приезжающих — ибо весьма хорошо известно, что главную выгоду сии гостиницы получают […] от людей, приходящих в сии номера для временного свидания с добрыми своими приятельницами»[961]. Весь город обсуждал случай, когда два мужчины напоили шоколадом и накормили ужином двух девиц, а их увели на обследование. Этот слух «навел такой страх на бедных невинных девок, тайно посещавших сии номера, что оне со слезами теперь должны отказываться от любимых своих гимнастических упражнений, (говорят) теперь ни одну из них и калачом не заманишь в номер»[962].
В августе 1860 г. сообщалось о происшествии с иностранцем Юлием Мазингом. Он «попал случайно, а может быть и нарочно, в дом непотребных женщин», где «одна из обитательниц этого заведения и, бросившись на него с большим перочинным ножом, намеревалась отрезать ему детородные части»[963]. Тогда же обратили внимание на творчество приезжих вокалисток в пригороде Санкт-Петербурга: «В воксале Петровского парка поет хор скандинавских певиц. Девицы эти почти все из публичных домов и, как рассказывает воксальная прислуга, начали и здесь уже сильно заниматься развратом. В прошлые годы содержатель воксала купец Тайвани строго за ними надзирал, и заметив одну из них, девицу Jenny (которая ныне тоже поет), в распутном поведении, тотчас же удалил ее, теперь же он на все смотрит сквозь пальцы, ибо чем более оне развратничают, тем более у него бывает посетителей кутил, от которых главный доход»[964].
Коммерциализация развратного промысла, его широкое распространение, видимо, породили слух (запись 17 февраля 1861 г.) о том, что шеф жандармов В. А. Долгоруков предложил «в Государственном совете [ввести] налог на публичных женщин, как источник увеличения государственных доходов»[965].
Все «бесчинства» творились на виду. Никто особо не таился. А. В. Никитенко в дневнике описал свое посещение публичного сада на Крестовском острове (7 июля 1863 г.): «Два оркестра музыки, канаты для плясунов, цирк, какие-то декорации странного вида — все это аляповато и грубого свойства. Гулявший народ весь состоял из разных мастеровых, всероссийского мелкого купечества, немцев-ремесленников, девиц несомненного поведения (курсив мой. — О. А.) и проч. Все это, впрочем, вело себя благопристойно и прилично, что, как говорят, продолжается до 12 часов»[966]. Второй период веселья продолжался до утра. «Героями этого периода выступают уже лица, сильно вкусившие даров Бахуса, или, как говаривал Петр Великий, Ивашки Хмельницкого. Тут уже начинается всякое коловратство, и человечество начинает превращаться в свинство»[967]. Этому эволюционному процессу никто не мешал, его как бы не замечали.
При всех попытках регламентации проституции (публичные дома, желтые билеты) оставались и неорганизованные, не контролируемые полицией «ночные нимфы», «кои по вечерам на Невском проспекте бесстыдным обращением и словами завлекают в свои сети молодых неопытных людей, особливо несчастных молодых чиновников, вечных спутников сих развратниц — и за порочные эти наслаждения платящие потом или болезненною жизнию, или мучительною смертию»