«Ты тоже дрался на дуэлях?» – спросила однажды Наташа, при этом дрожа как от лихорадки.
«Конечно, – не смутившись, ответил Нумихразор, но без гордости. – Только я никому первым не отправлял вызова. Даже однажды, рискуя опозориться, попытался отклонить оскорбление, но мой противник вошел в раж, и пришлось драться. Не люблю я это дело», – признался он наконец.
Наташа не посмела углубляться в тему. И сейчас, на пороге уличной разборки она хотела спасти своего друга от опасности зашибить какого-нибудь идиота, который и жизнь-то зря переводит. Девушка решила уберечь душу друга от смертельного греха убийства, нимало не заботясь о прущих на рожон жертвах. Она вцепилась мертвой хваткой в его локоть, жарко и путанно упрашивая про себя Деву Марию испросить у своего Младенца милости и вразумления несчастных кретинов, по безмерной глупости своей вставших на дороге у дракона. Как-то ум ее обходил очевидный и страшный вопрос – а какое дело Господу до души змея, разве не сатанинское дракон исчадие?
Один из угрюмой цепи сделал шаг вперед. Девочка узнала Вовика Ходькова.
– Ты, Балевская, можешь идти, – сказал мрачно он. – Мы девчонкам на первый раз поблажку делаем.
Кто-то из корешей отверженного Володи захихикал. Это почти взбесило Наташу. «Уноси ноги, козел несчастный», – ящерицей по раскаленному валуну пронеслось в ее голове. Успела даже удивиться: «Ну как мне мог нравиться этот паршивец?» – когда с ужасом ощутила, что локоть Нуми твердеет, и из него высовывается турецким ятаганом кривой коготь, а за плечами расправляются крылья демона.
– Не надо, милый! – зашептала она. – Прости им, они ведь жалкие перед твоим умом и силой!
В следующий момент она увидела его улыбку, полную преклонения и обожания.
– Как ты права, премудрая моя царевна, – одним дыханием ответил он. – Не бойся, я знаю, что делать.
Наташа поверила ему и дала себя отстранить нежным, но решительным жестом. Нуми шагнул вперед. Цепь напряглась. Презрение в голосе дракона было едким, как аммиак:
– Значит, я вижу настоящего мужчину, решившего бросить мне перчатку?
– Ишь ты, разговорчивый… – пробормотал кто-то в цепи.
– Нечего на наших девок зариться, – ответил сипло Ходьков.
– Ваших? – удивился драконий мальчик. – Каждое мыслящее существо принадлежит только и единственно себе. Но вот ты под определение мыслящего, насколько я вижу, не подходишь. Твой разум кипит бесформенной злобой, разочарованием и трусостью. Ты хочешь меня ударить, но, несмотря на свиту драчунов, некоторые из которых отважнее тебя, не решаешься этого сделать.
Цепь обалдело молчала.
– Послушай, ты хочешь турнира из-за Наташи, но почему же незаметно, чтобы ты испытывал к ней что-либо хорошее? Во имя чего ты идешь на поединок, не пойму… Лучше уединись ненадолго и разряди, усмири свою ненависть. Нельзя идти в битву без возвышенного в душе, самому же лучше, не то гнев задушит тебя. Это опасно, рискуешь превратиться…
Нуми умолк, потому что взбешенный почти сочувственными нотками в голосе противника Ходьков замахнулся и врезал кулаком в нос чужака. В последний короткий миг перед ударом Вовик увидел оранжевый блеск глаз странного пацана из Заречинского района, где находилась известная своей шпаной 17-я школа. А потом у него искры посыпались из глаз, угасая в слезах.
Нуми даже не пошатнулся. Особенностью гибридного его организма являлось, в частности, наличие в носу кости вместо хряща. А кости драконов, кои пока учатся до столетнего возраста летать и имеют привычку частенько падать на гранитные скалы, крепки. Так что Вовик с таким же успехом мог испробовать джеб в чугунную рельсу. Вопль его парализовал цепь добровольческой зондеркоманды.
– Не бей меня больше, – посоветовал Нуми, – дольше в гипсе будешь ходить.
Ирония, как и понятие о рабстве, весьма смутно находило пристанище в драконьих мозгах. И тут со стремительностью Первой Конной налетела Настя Диденко в накинутом на плечи мужском пальто и в мокрых домашних тапочках. Не обращая внимания на стонущего и держащего на весу правую руку Вовика, она довольно выпуклой грудью, как броней Т-34 надвинулась на пятившегося, несмотря на численное свое превосходство, агрессора, при этом сварливо крича, словно базарная Матрена:
– А ну пошли вон, добры молодцы! Марш отседова, кому говорят? Я Сереге Кирюхину позвонила и Саньке Бесшабашному, коли руки чешутся, можете их обождать, вам потом маманьки йоду и зеленки на хари помажут! Че стоишь, як быдло, драпай, бо портки опосля Саньки стирать будешь! Сопляки! – крикнула она вслед ретировавшемуся в беспорядке противнику. И рассеяв таким образом «орду поганую», повернулась к Наташе и дракону, чуть не выронив пальто в лужу: – У вас все в порядке, ребятки-козлятки? Кто же так волков не боится, по лесу ходя! Хорошо, я этих мародеров у подъезда заприметила. Ошивались, ошивались, а потом юрк – и нету. Папашин бинокль хвать – позырила и обмерла: не иначе как Наташку с хахалем бить будут! Я сразу шасть сюда…
Взволнованная Настя бывала жутко красноречивой. Кроме того, раньше, пока телом не стала напоминать женщину, в школе ее прозвали БМП. Было за что. Дракон с удивлением взирал на Настю.
– Валькирия, – сказал он одобрительно и повернулся к Наташе. – Я правильно тебя понял, солнышко мое?
Наташа, поднявшись на цыпочки и почти плача от радости, гладила мягкие чешуйки его щек:
– Правильно, правильно, милый, – шептала она. – Не больно тебе, хороший ты мой?
– Знаешь… булавой больнее, – попытался отшутиться Нуми.
Настя, вспомнившая наконец значение слова «валькирия» и этим польщенная, прокашлялась тоном если не матери, то старшей сестры:
– Пойдемте ко мне на хату целоваться, молодые люди. У меня ноги мокрые, простужусь.
Идя к подъезду, Наташа спросила:
– Ты что, правда Сережке с Санькой позвонила?
Настя махнула рукой.
– Да куда там! Саньке по пустякам звонить накладно, а Серега со своей подругой в кино ушел.
– Так я и догадался! – воскликнул то ли восхищенный, то ли недоумевающий Нуми.
Наташа захихикала.
Укатил март, за ним потянулся капелистый апрель. Набухли и, лопнув, распустились почки. Нерка скинула крошево ледяного наряда большой реке, которая так и не донесла его до моря. Воды медленно убывали, речка худела, но аж до следующей зимы была обязана таскать на себе баржи и катера. Теплело и веселело. По черной земле проклевывалась прической полубокс молодая травка. Прилетали стаи птиц. Иногда, ничем пернатых путешественников не беспокоя, сопровождало их в небе нечто, что ночные рыбаки-браконьеры с похмелья определяли как дельтаплан. А один мужик даже увидел в клине журавлей ни много ни мало, а саму Жар-птицу[26] (после этого случая перепуганный рыбак бросил пить). А Наташина весна продолжалась на более зрелом этапе. Все чаще молодая, нацеловавшаяся как следует пара спорила, чудом избегая глупых ссор. Все крепче привязывались они друг к другу. Так и взрослели вместе – каждый по-своему.
– Что-то есть гнилое не просто в Дании, а вообще во всем вашем мире, – моргая говорил Нуми нахмуренной Наташе, которая жевала травинку и постукивала ногтями по стопке книг, прочитанных драконом со скоростью ЭВМ. – Огромная часть человечества живет хуже зверей в берлогах. То, что вы называете Западом, погрязло в культе денег и высокомерия. В здешней части света встречаются прекрасные люди, но порядки в твоей Империи дики и… – Он с трудом выплюнул незнакомое слово: – Несвободны…
– Ты не понимаешь! – горячо возражала ему Наташа под рокот горного водопада среди скал цвета грозы. – Мы строим новую жизнь! Без нас все обречены! И потом, сколько раз тебе повторять – не Империя вовсе, а Союз Советских Социалистических Республик.
– Да? Наверное, я в самом деле еще не разобрался… Но вот чего совершенно не могу понять, так это страсти к построению из металла и всякой всячины груд различных сложных механизмов, словно никто в этой вселенной уже не верит в себя, в свой дух. Вот возьмем Диск… А знаешь, полетели туда, тебе там так нравится, правда? Ну вот, как раз покажу, что я имел в виду, так будет наглядней…
В другой раз девочка пыталась растолковать дракону, почему нельзя убивать.
– Грех? – отреагировал Нуми. – А-а-а… Имеешь в виду заповеди Богов. Так с чего же они тогда вымерли в этом мире? Значит, искренне никто в них не верил…
– Бог один, – поучала, внутренне ужаснувшись, Наташа.
Дракон внимательно ее выслушал. И ошарашил, когда раскрыл рот:
– Понял. Ты говоришь про Творца Миров. Но знаешь, ему нет особенного дела до любой из разумных рас. Он продолжает творить. Ни на что больше времени ему не хватает. А что касается Ешуйа из Насаретта, он в конце концов отказался стать богом, хотя очевидно находился в прямой трансцендентальной связи с личностью Творца Всего… Да и если жить в гармонии с природой, не испытаешь нужды в богах.
– Животные так живут. Поэтому они чисты и невинны. А люди согрешили, послушав Сатану… Да перестань прикидываться, я же давала тебе Евангелие!
– Наташа, милая, звери и так называемые неразумные твари просто стоят вне границ людского понимания о добре и зле. Однако невинность? Вспомни разбойничка Бонапарта. Сколько времени он играл с той бедной крысой, прежде чем задушить ее? Это что – не жестокость? Но скажи мне другое: Судный день – ладно, Единственный Творец – общеизвестно, только вот как можно верить в Сатану, раз это антипод самого Демиурга?
Тут задумалась Наташа.
– Бог, он творец, – медленно сказала она, – значит, личность, а дьявол… антиличность, или, иначе говоря…
– Стихия, – подсказал Нуми.
– Стихия, – повторила девушка. – Стихия только разрушает. Выходит, Сатаны нет!
– Абсолютно верно, – обрадовался дракон ее выводу.
– Но Нуми, – посмотрела на него серьезно Наташа. – Тогда дьявол – в каждом из нас. А где же «образ и подобие»? Во что верят люди? Куда мы уходим после смерти?