- Ну что же, Юнна Ружич, кажется, молодчина...
Калугин, не ожидавший, что Дзержинский начнет разговор об этом, не сразу нашелся с ответом.
- Да... - растерянно согласился он. - Но как же быть - отец у нее контра? Я вам докладывал.
Дзержинский положил руку на плечо Калугину,
улыбнулся той самой улыбкой, которая зародилась еще там, в лесу, и сказал, как говорят друг другу единомышленники и друзья:
- А что, Калугин, мы все-таки сделаем из нее настоящую большевичку? Сделаем, а?
И, не ожидая ответа, зашагал к машине.
14
В кафе "Бом" на Тверской всегда было весело, словно ни в Москве, ни во всей России не происходило тревожных событий, в опустевших, тоскливых деревнях голод не косил людей, а немцы не топтали Украину и словно все, кто только хотел, веселились сейчас в таких же злачных местах.
Мишель не спеша протиснулся между столиками.
Завсегдатаи кафе привыкли к нему и рацовались его появлению, предвещавшему остроумную беседу, темпераментную дискуссию, обилие свежих новостей, поэтических экспромтов и пикантных историй из жизни литературной богемы. Мишель держал себя здесь с достоинством и в то же время непринужденно.
Впрочем, Мишель лишь с виду казался веселым.
Кафе до остервенения надоело ему. По ночам он бредил приключениями, схватками с врагом. Эскадроны на полном скаку проносились перед его воспаленными глазами... Отстреливаясь от наседавших чекистов, бежали по крышам домов вспугнутые с потайных гнезд офицеры...
И все же не приходить в кафе Мишель не мог, не имел права: его задачей было обнаружить Савинкова.
То, что Савинков в Москве, не вызывало сомнения.
Но сведения о нем были необычайно противоречивы.
Одни утверждали, что Савинков, пренебрегая опасностью, появляется на многолюдных улицах даже днем.
Другие - что он непрерывно меняет конспиративные квартиры и покидает их лишь глубокой ночью. Третьи - что Савинков настолько преобразил свою внешность с помощью грима, что, столкнись с ним на улице нос к носу, - не признаешь. Одно было ясно: Савинкову удается скрываться, и чем дольше это продолжается, тем опаснее его тайные происки. Ясно было и то, что действует он не в одиночку и готовит свои силы к вооруженному выступлению.
Кафе "Бом" славилось на всю Москву не только тем, что в голодную весну восемнадцатого года в нем можно было, имея деньги, раздобыть натуральное виноградное вино и различные деликатесы, но, главное, тем, что сюда, едва город начинал погружаться в темноту, съезжались артисты, поэты, дельцы. Люди различных, часто противоположных убеждений схлестывались здесь в жарких перепалках, поднимали на щит какую-нибудь восходящую звезду или же без жалости отказывались от своих былых привязанностей; обделывали выгодные сделки, смаковали события. Драмы и комедии здесь потрясали своей обнаженностью, дикой необузданностью и пестротой.
Мишель понимал, что было бы наивно возлагать все надежды на то, что Савинков явится сюда открыто. И тем не менее такую возможность нельзя было начисто сбросить со счетов. Непомерное тщеславие Савинкова, его стремление производить кричащий эффект, наконец, личное мужество - все это могло толкнуть его на такой шаг.
Могли быть и другие причины: необходимость встречи со своими сообщниками, желание проверить свою неуязвимость, получив дополнительную возможность активнее и увереннее вести свои дела.
Но даже если Савин-ков и не рискнул бы заглянуть сюда, регулярное посещение кафе было для Мишеля небесполезным. Здесь рекой текла информация, которую нельзя было почерпнуть ни в газетах, ни в каких-либо других источниках. Пусть не все было в ней правдиво и достоверно - ценные крупицы содержатся даже в шлаке.
Многочисленные же знакомства, в том числе и с людьми, стоящими по ту сторону баррикады, могли помочь нащупать нити, ведущие к Савинкову и к тем, кого он собирал вокруг себя...
Мишель уселся за облюбованный им стол: отсюда была видна большая часть зала и, главное, вход.
Все эти дни Мишель ловил себя на мысли, что он де мог не думать о Юнне. То, что она существовала, уже само по себе было счастьем. Даже если бы on a жила за тысячи верст от него. Пусть на другой планете - лишь бы знать, что живет.
О чем бы он ни размышлял: о революции или о Бетховене, о солнце или о своем будущем - все незримо, но необычайно крепко связывалось с Юнной. Она жила во всем, чем жил он.
Омрачало лишь то, что он давно не виделся с ней.
Последняя встреча была такой короткой! Влюбленные, они и на этот раз не говорили о любви.
- Ты спала сегодня? - спросил Мишель, с тревогой вглядываясь в синеватые тени под ее глазами.
- Конечно! - Юнна почему-то покраснела.
- А я - нет.
- Почему?
- Думал о тебе. И еще о себе: уже девятнадцать, а ничего не сделал для истории!
- Ты читал мои мысли, Мишель! Я тоже корю себя за то, что ничего, ну совсем ничегошеньки не сделала еще для мировой революции!
- Мировая революция!.. Представляешь: вся планета в шелесте красных знамен. И - ветер!
- Да, да!.. - восторженно откликнулась Юнна. - Как ты думаешь, когда это будет?
- К моему двадцатилетию, вот увидишь! - убежденно воскликнул Мишель. К 25 октября 1919 года.
- Мы счастливые... Какие мы счастливые! Родиться в такое необыкновенное, неповторимое время!
Потом он проводил Юнну и долго смотрел ей вслед.
Она такла в темноте, а он все равно угадывал, что это она. Юнна сказала ему на прощание, что теперь не скоро увидится с ним: вместе с мамой едет на лето к тетке под Тарусу.
И вот ее все нет и нет...
Голоса посетителей кафе переплетались, смешивались, сквозь волны то нараставшего, то утихавшего гула прорывались выкрики, женский смех, перезвон бокалов, пьяные всхлипы.
- У меня в чернильнице сидит дьявол, - радостно объявил сидевший неподалеку от Мишеля густобровый человек с подвижным, по-обезьяньи вертким лицом. - Дьявол все время искушает меня писать наперекор установившемуся мнению.
- Бесполезно, однако, вбивать гвозди скрипкой, - уныло отозвался его сосед - бледнолицый массивный флегматик.
- Но я с гордостью скажу кому угодно: не суйте мне в рот оглоблю! Лучше посадите меня, чем отнимать свободу!
- И посадят, - спокойно пообещал флегматик. - Этот ваш дьявол выберется из чернильницы и притащит вас прямехонько по известному адресу.
- Что вы имеете в виду?
- Лубянку.
Густобровый оторопело заморгал ресницами.
- Вы что же... имеете отношение?
- Самое непосредственное, - пробасил флегматик.
Густобровый заерзал в кресле.
- То есть?
- Сидел. Был отпущен. Но не уверен, что не попаду снова. Потому и спешу уничтожать бифштексы.
- Барсук! - неожиданно взвизгнул густобровый. - Провокатор!
- Барсук? - рассеянно осведомился флегматик, смачно жуя жесткое с кровинкой мясо. - Какой барсук?
- Жирный! - противным дискантом уточнил густобровый.
- Господа, ананасиком пахнет! - плотоядно воскликнул сидевший у окна благообразный старичок в манишке, почуяв, что ссора принимает все более острый характер.
- Предполагал, у таких, как вы, фантазия богаче.
Опрометчиво! - изрек флегматик, аккуратно, со вкусом вытирая салфеткой лоснящиеся губы.
- Милостивый государь, в былые времена я потребовал бы от вас удовлетворения... - снова заерзал густобровый. - Я представляю солидную газету и, да будет вам известно, не позволю...
- Журналист! - фыркнул флегматик, - В ассенизаторы, батенька, в ассенизаторы!
- Нет, с этим бурбоном невозможно сидеть! - отчаянно воскликнул журналист. - Человек со смутной биографией! Отравляющий жизнь на полверсты вокруг...
Чека не ошибется, если...
- Катись ты, - благодушно прервал его флегматик. - Не мешай наслаждаться...
Журналист вскочил и, поискав глазами свободный столик, подбежал к Мишелю:
- Не смогу ли я предложить себя в качестве вашего соседа? - спросил он заискивающе.
- Сделайте любезность, - приветливо ответил Мишель.
Журналист поспешно схватил кресло и плюхнулся в него.
- Вас не возмущают такие типы? - ища поддержки у Мишеля, спросил журналист.
- Жизнь настолько прекрасна, что, право, не стоит омрачать ее думами о чем-то неприятном, - беззаботно ответил Мишель. - Выпьем лучше за жизнь!
Журналист оказался на редкость словоохотливым. Он скакал с одной темы на другую, ничуть не заботясь о том, чтобы довести до конца хотя бы одну из них.
- Вы, кажется, впервые в этом кафе? - спросил Мишель.
- Что вы, что вы! - замахал руками журналист. - Просто нам не довелось обратить друг на друга внимание.
Я часто хожу сюда. Хожу, чтобы сражаться с человеческой подлостью, тупостью и коварством, - провозгласил он, радуясь, что нашел внимательного собеседника. - Нет для меня слаще минут, чем те, в которые я, обличив подлеца, тут же представляюсь ему: "Я - Афанасий Пыжиков!"
- Пыжиков? - переспросил Мишель. - Читал, как же...
- Порой мне бросают упрек: "Что ты хочешь этим сказать? Ты знаменитость?" Я отвечаю: глупости, просто я не отношусь к породе флюгеров! Но послушайте, этот барсук пзрек умные слова: бессмысленно вбивать гвозди скрипкой. Какой философ! Я вижу его насквозь:
он жует свой бифштекс и спокойненько подсчитывает, сколько времени еще продержатся большевики.
- Что это вы его так невзлюбили?
- Он мне накаркает этой Чека... - зашептал журналист. - Вам не приходилось иметь с ней дело?
- Перед вами - комиссар Чека, - с очаровывающей улыбкой представился Мишель.
Пыжиков вздрогнул и сразу же истерически захохотал.
- Я сойду с ума от этих шуточек, - вытирая платком лоб, пробормотал Пыжиков и залпом опрокинул бокал вина. - Я воздаю должное любой шутке, по, ради бога, не произносите это страшное слово!
- Вам-то чего опасаться? - успокоил Мишель. - Вы - воплощение лояльности и осторожности.