- Хорошо, - после некоторого молчания с досадой согласился Иосиф. Только, ради всего святого, быстрее...
Никитина поцеловала его в покрытый нервной испариной лоб и вышла из спальни, плотно прикрыв за собой дверь.
Она вернулась в гостиную, когда Калугин и Мишель еще завтракали.
- Вот теперь я со спокойной душой могу присоединиться к вам, - Голос Валентины Владимировны звучал почти нежно. - И перво-наперво поднять тост за успех нашего дела.
Они чокнулись.
- Как говорят у нас на Кубани: давай выпьем, кума, тут - на том свете не дадут, - ввернул Калугин.
Валентина Владимировна расхохоталась.
- Поговорка ваша, господин Свиридов, откровенно говоря, не ласкает слуха, но в ней - истина! - воскликнула Валентина Владимировна и осушила рюмку.
- Итак, господа, я сведу вас с нужными вам людьми.
Вам придется отправиться на правый берег Волги. Там живописнейшее дачное место...
- Пейзажами не интересуемся, - с иронией сказал Калугин.
- Но с приятными людьми куда приятнее встречаться на природе, - шутливо возразила Никитина. - Трамваем вы доедете до перевоза. Там от шести утра до восьми вечера ходит пароход через каждый час пятнадцать минут. Переезд продолжается около получаса. Обогатитесь незабываемыми впечатлениями. Она назвала адрес и добавила: - Я тоже появлюсь там. Но, разумеется, хотя и смертельно жаль расставаться, нам придется добираться туда раздельно.
Мишель, перед тем как покинуть гостиную, попросил:
- Не будете ли вы, милейшая Валентина Владимировна, столь любезны, что позволите мне притронуться к клавишам вашего пианино? Всего две минуты...
- Вы играете? - крылатые дуги бровей Валентины Владимировны радостно встрепенулись. - Прошу вас.
Мишель полистал ноты. Чайковский, Григ, Шопен...
Ну конечно, он сыграет Шопена!
Мишель тихо, будто к чему-то нежному и хрупкому, прикоснулся к клавишам. Они ответили благодарно и искренне, как старому, доброму другу.
Он играл, а перед глазами всплывала апрельская ночь, Дзержинский в нетопленой комнате, его слова:
"Честное слово, с октября семнадцатого я еще никогда так чудесно не отдыхал, как этой ночью..." Всплывало сияющее лицо Юнны...
Калугин слухгал и думал о том, что он не ошибся, согласившись взять Мишеля с собой. Крепнущее чувство дружбы сейчас становилось незаменимым и нерасторжимым, каким оно бывает у людей, знающих, что от каждого шага зависит не только их собственная жизнь, но и их дело.
- Божественно... - прошептала Валентина Владимировна, и ее глаза засверкали. - Божественно...
Она сопоставляла сейчас Мишеля с Иосифом и думала о том, что Иосиф бледнеет и меркнет в сравнении с ним.
И еще у нее мелькнула мысль: конечно же, этим людям можно довериться. Разве может кто-либо из заводских парней, из лапотников, пришедших работать в Чека, разбираться в музыке, так вдохновенно исполнять Шопена?!
"И все же нужно проверить, проверить, проверить..." - упрямо нашептывал ей внутренний голос.
Через три минуты в гостиной снова царила тишина.
Калугин и Мишель, не мешкая, направились к перевозу.
Пристань встретила их оживленным гомоном людей, ждущих парохода, свежестью воды, острым запахом соленой рыбы. Пароходишко был дряхлый, скрипучий. Он долго, будто нехотя, причаливал к пристани, пыхтел и жалобно, по-детски беспомощно вскрикивал тоненьким гудком.
Мишель видел Волгу впервые, но любоваться зелеными берегами, солнцем, льющим в воду золотой поток расплавленных лучей, песчаным бархатом оголенных отмелей было некогда. Он, не показывая виду, что кого-то хочет приметить, искал глазами Ковалькова. У него отлегло от сердца, когда увидел молодого чекиста на корме, в самой гуще торговок и дачников.
- Все в порядке, - шепнул он Калугину.
Дача, на которую их направила Никитина, была и в самом деле живописной. Она стояла на крутом берегу небольшого пруда. Сосны и березы смотрелись в воду, и чудилось, что их верхушки упираются в самое дно.
К изумлению Калугина и Мишеля, их встретила Никитина. Трудно было попять, как ей удалось опередить их. Видимо, она успела уехать предыдущим рейсом, пока они тащились трамваем и искали пристань.
В просторной, небрежно обставленной комнате с большим голландским окном их ожидал толстый, обрюзгший человек с бесцветными бровями и округлым подбородком с ямочкой. Круглое, доброе лицо его дышало благодушием. Он заботливо осведомился, как московские гости доехали, как они себя чувствуют и не нуждаются ли в отдыхе. Тенорок его булькал ручейком надоедливо и усыпляюще.
И вдруг он, не меняя доброжелательного выражения своего пухлого лпца, тем же заботливым, почти ласковым, приторным голоском спросил:
- Итак, господа, сколько вам платят в Чека за вашу работу?
Мишель не успел что-либо сказать, как Калугин рывком выхватил из кармана маузер.
- Провокатор, мать твою... Русских офицеров позорить!..
Толстяк попятился, закрываясь поднятыми на уровень лица пухлыми ладонями, будто ото могло спасти его от пули.
- К чертовой бабушке эти провокации, к черту шантаж! - вскипел Калугин. - Мы не позволим... Полковнику Перхурову будет доложено...
- Господа, миленькие, к чему эти распри, - елейно проговорила Никитина. - Иван Ннканорович, что это вы?
Вам надобно извиниться.
- Но вы же... вы же сами...
- Сейчас не время оправдываться, - резко оборвала его Никитина. Послушайте лучше, что рассказывают паши дорогие гости.
- Я с удовольствием отрекаюсь от подозрений... Это пе более чем шутка... Примите, господа, мои уверения...
Мишель почти слово в слово повторил то, что рассказывал в гостиной. Толстяк удовлетворенно кивал головой.
- Вся беда наша в разногласиях, - подчеркнул он. - Одни трубят сбор и зовут к оружию сегодня, сейчас, сию же минуту. Вторые настаивают на тщательной подготовке, а третьи ждут, пока рак на горе свистнет.
- Рак не свистнет, господа, - пробасил Калугин, стукнув рукояткой маузера по столу. - И мы не позволим лежать на печи и ждать этого свиста. Надо трубить сбор - и немедля, пока в Казани Чека не сделала то, что сделала в Москве.
- Вы, конечно же, господа, не раз встречались с Борисом Викторовичем, утвердительно сказал толстяк, выслушав Мишеля. - И потому мы с должным уважением отнесемся к тем инструкциям, которые вы нам передадите. Кстати, мы все так переживаем за состояние его здоровья. Вероятно, он за эти мучительные дни поседел еще более, чем прежде?
- Мы привезли не инструкции, а приказы, Иван Никанорович, или как вас там величать, - рубанул Калугин. - Не надо забывать, что мы с вами состоим, пардон, не в бардаке, а в военной организации. Эти приказы я обязан немедленно передать главному штабу, а вы нас маринуете вот уже целый день. Если так и будет продолжаться - адью, господа! Но вся ответственность ляжет на тех, кто ставит нам палки в колеса.
- Что же касается Бориса Викторовича, о котором вы столь трогательно заботитесь, - добавил беспечным тоном Мишель, - то он, как всегда, бодр, крепок, и, как прежде, так и теперь, в его волосах нет ни единой сединки.
- Благодарю вас, господа, за исключительно обстоятельную и ценную информацию. И, ради всевышнего, пе гневайтесь на нас: это не болезненная мнительность, а всего лишь естественный инстинкт самозащиты. - Толстяк становился слащав до приторности. - Ваша добрая фея Валентина Владимировна сегодня же вечером сведет вас с людьми, от которых зависит судьба казанской организации, и вы получите полную возможность исполнить данное вам поручение.
Калугин и Мишель встали, по-военному вытянулись в струнку и откланялись.
- Подождите меня в саду, - проворковала Валентина Владимировна. - Я приду к вам тотчас же.
Едва они вышли, как Валентина Владимировна горячо и зло зашептала толстяку:
- Ванечка, нельзя же так по-топорному, я рассчитывала на тебя, а ты выплеснул свои подозрения, едва завел разговор. Тоньше все это надобно, батенька, тоньше...
Но, разрази меня гром, я в восторге от этого Свиридова.
Он жесток, властолюбив, непреклонен. У такого рука не дрогнет. Такие, как он, спасут Россию...
- Во второго, этого а ля Дантес, вы уже, разумеется, втюрились? - не без ехидства спросил толстяк, надеясь хоть бестактностью отплатить ей за то, что она отчитала его, как мальчишку.
Но Валентина Владимировна не смутилась, в ответ она иронично заметила:
- Вы, как всегда, провидец. Но не о том речь сейчас.
В десять вечера я приведу их на заседапие штаба. А до этого проверять, проверять и проверять...
В саду ветер бился в листьях, на пруду скрипели уключины лодок, с Волги долетал басовитый гудок буксира.
Калугин покосился на Никитину. Она успела сменить свой наряд и в легком ярком платье выглядела девчонкой.
- Уже вечер, а как жарко и душно! - вздохнула Валентина Владимировна, обмахиваясь японским веером.
Солнце садилось. Кровавый закат горел в пруду и медленно угасал.
- Дождемся полной темноты и пойдем, - шепнула Никитина. - Покурим?
Они сидели на берегу, курили. Калугин и Мишель думали о том, что наступает самый ответственный момент в их поездке. Не передумает ли Никитина, не заподозрит ли неладное?
- Как все-таки здесь чертовски скучно, - заговорила Никитина. Петроград милее моему сердцу. Родные улицы, родные люди. Столько знакомых и близких! Вы знаете Бредиса?
Калугин сосредоточенно молчал, будто занятый своими мыслями. На самом деле оп старался вспомнить, знает ли он Бредиса?
- Арнольда Святославовича, полковника? - наугад спросил Мишель.
- Нет, Фридриха Андреевича, - сказала Никитина. - Какой это душевный и волевой человек! Вот у кого учиться ненависти к большевикам!
Она еще долго с упоением рассказывала о Петрограде, о тройках, мчащихся в снежном вихре, об ослепительных балах, о красавцах мужчинах, неизменно влюблявшихся в нее.
Взглянув на часы, она объявила, что пора идти. Тихими, безжизненными переулками, тонувшими в темных объятиях деревьев, они пришли к перевозу. Стало свежо.