е пятеро «крупье» тоже не избежали силовых занятий.
Хорошо бы, конечно, чтоб они не пригодились им вовсе, но мало ли.
О конечной цели из вызванных никто толком не знал. Лишь один раз я мимоходом обмолвился, что разведка бывает не только ближняя, но и дальняя, то есть за пределами Руси.
И все.
Да и то предупредил, чтоб об этой тайне не ведала ни одна живая душа.
Об остальном говорить было рано. Во всяком случае, до тех пор пока их не проверит на предмет излишней болтливости все тот же Игнашка Князь.
Ему такие вещи, коль он дознатчик у «сурьезного народца», — раз плюнуть, вот пусть и попыхтит.
Игнашка взялся за дело на совесть, используя совершенно разнообразные приемы, и спустя неделю решительно забраковал четверых, у которых «язык болтлив», а в отношении еще троих высказал некоторые сомнения.
Все семеро, включая одного из кандидатов на роль крупье, тут же укатили обратно в лагерь.
В очередной раз порадовавшись своей предусмотрительности, оказавшейся кстати, я прикинул, что четверки основных и девятки «подсобников» вполне достаточно, так что дополнительных вызывать ни к чему.
Лишь после этой проверки на бдительность и умение держать язык за зубами я раскрыл карты остальным.
Надо было видеть, как горели глаза у этих юнцов. Еще бы! Впервые в жизни они были приобщены к столь ответственному делу. Можно сказать, если судить по моим словам, в их руках была судьба всей державы — на громкие фразы я не скупился.
А ведь таких, как Емеля, то есть сыновей простых ремесленников, было не один и не двое, а почти треть первоначально отобранных мною парней. Да и остальные тоже… Трое из холопов, еще двое — дети крестьян, один — вообще беспризорник.
Ну а оставшаяся троица — купеческий сын Сысой, который должен был стать одним из казначеев, а также два романтично настроенных паренька из служилых.
Последних я выбрал на роли крупье не только из-за их высокой грамотности, но и благодаря их познаниям в польском языке.
Еще бы им его не знать, когда они оба, до того как уйти в Стражу Верных, начинали службу в Посольском приказе, где у одного из них, Андрея Иванова, помимо отца Василия, занимавшего достаточно солидное положение, служил еще и дядя, тоже Андрей.
То есть перспектива у сына и племянника имелась, тем более что оба — и отец, и дядя — ходили уже в дьяках, так что пусть не сразу, а лет через пятнадцать — двадцать дорос бы до этого чина и юный Андрей, но…
Мальчикам хотелось сражений, схваток, погонь и прочего, а какая в Посольском приказе романтика? Потому семнадцатилетние Андрей Иванов и Михайла сын Данилов оказались в полку Стражи Верных.
И вот теперь у них — недавних слуг, подмастерьев и пахарей — появился шанс в случае успеха всего дела не просто изменить свою судьбу, но развернуть ее колесо чуть ли не на сто восемьдесят градусов, взлетев наверх. Да не когда-нибудь в перспективе, спустя полтора десятка лет, как, например, в Посольском приказе, а чуть ли не через год-два.
Правда, разговорами о таких вещах, как награды, я их особо не баловал, делая главный нажим на патриотизм, на честь, которую нужно беречь смолоду, и на прочие идейные вещи.
Однако пару раз вскользь обмолвился, что все они без моего внимания не останутся и, более того, о каждом отличившемся мною будет лично доложено царю-батюшке, а уж он-то за наградами не постоит.
Но посылать вчерашних пацанов одних в чужую страну было нельзя. Все-таки отсутствие опыта невосполнимо никакими суперпупердостоинствами.
Воспользоваться опытными людьми из «аптечного»[7] ведомства боярина Семена Никитича Годунова? Можно, но тогда пойдет насмарку вся конспирация.
Тот непременно донесет обо всем царю и…
Словом, лишние заморочки.
Вот тогда-то я и положил глаз на Игнашку. Он мне подходил по всем статьям, начиная с обстоятельств нашего знакомства — как-никак «в одной зоне срок мотали».
Утрирую, конечно, но он действительно устраивал меня от и до. Тут тебе и житейский опыт, и смекалка, и умение разговорить любого человека, и прочая, прочая, прочая…
Глава 2Дублер
— Ты нынче на меня как-то эдак особливо взираешь, — сразу почуял он что-то не то в моем взгляде.
— Обыкновенно, — улыбнулся я. — Просто вспомнился наш с тобой разговор про «вольную птицу», которая и рада бы заняться чем-то иным, да вот беда — не ведает она такого занятия, чтоб и воля осталась, и…
Игнашка молчал, настороженно уставившись на меня одним глазом — второй, как и водится, заглядывал куда-то вправо от меня.
— Думается, что сыскалось для тебя такое занятие, — подытожил я и предупредил: — Только не спеши отказываться, если что-то вдруг тебе не понравится. Значит, говоришь, воли душа жаждет?
Он задумчиво поглядел на свою кружку со сбитнем, потом еще более задумчиво на меня и без лишних околичностей предложил напрямик:
— Ну сказывай, Феликс Константиныч, чаво ты для меня надумал?
— Я ж говорю: волю тебе дать, — улыбнулся я.
— Ишь ты, — хмыкнул он. — Так ведь я и так вроде бы живу как живется, а не как люди велят. Свое добро — хоть в печь, хоть в коробейку.
— Да разве в Москве воля? — возразил я. — Сам же сколько раз мне говорил.
— То так, спорить не берусь, — согласился он. — Но оно, вишь, как повернуть. Иному дураку воля, что умному доля: сам себя губит.
— Ты же не дурак, — усмехнулся я.
— Случается, что воля и добра мужика портит. Не зря ж в народе сказывают, что воля портит, а неволя учит. Опять же, не замоча рук, не умоешься. — Он хитро посмотрел на меня. — За настоящую волю платить надобно по-настоящему. Хватит ли у меня серебреца-то?
— А не хватало бы, и разговор не завел бы. У тебя голова на вес серебреца.
— Никак случилось что, потому и Игнашка тебе занадобился? — с притворной ленцой в голосе осведомился он.
— Не случилось, — вздохнул я, — но без твоей помощи может и случиться. Куда мои орлы едут, ты уже знаешь, так?
— А пусть кой-кто не болтает попусту, — проворчал он. — Сам же сказывал, чтоб я их проверил да все выведал.
— Не все, — возразил я. — Кое-что ты еще не знаешь.
— Быть такого не может! — взвился он на дыбки. — Про молчунов не скажу, но твоего тощего Кострюка я наизнанку вывернул. Да и Прошку тоже. — Обвинение в непрофессионализме так сильно его задело, что он даже покраснел от возмущения.
— А они до поры до времени и сами ничего не знали, — пояснил я. — Лишь вчера я им все рассказал, после того как с твоей помощью избавился от говорливых.
— А-а-а, ну тады ладно, — успокоился Игнашка и полюбопытствовал: — Так мне чего теперь, сызнова у них выведывать?
— Не надо. Что они теперь знают, я и сам тебе расскажу. Но вначале нужно согласие с тебя получить. Сам пойми, не хотелось бы постороннего человека в свои тайны вовлекать, — пояснил я. — Да и тебе оно спокойнее. Меньше знаешь — крепче спишь. Иное дело, если ты согласишься. Тогда уж, как своему человеку, я все как на духу, и даже то, о чем и моим ребяткам неведомо.
— На службу к себе хошь взять, — задумчиво протянул Игнашка. — Идти внаймы — принимать кабалу. Тута я живу не тужу, никому не служу, хочу смеюсь, хочу плачу. Опять же смотря какое дельце, а то сам знаешь, сколько утка ни бодрись, а лебедем ей не быть. Что, как не по зубам оно мне придется? И рад бы взять, да силы не занять. Это ведь бог творит как хочет, а человек — как может.
— Осилишь, — успокоил я его. — Потому и предлагаю, что дельце это, как ты говоришь, не только тайное и опасное, но еще и как раз твое. Я уже примерял его по тебе — сидит так, словно на тебя и шито.
— Загадками сказываешь, княже, — вздохнул он, — а я человек простой, мне в лоб надобно.
— Был бы ты простой, я б тебе даже и заикаться не стал, не то что предлагать, — парировал я. — А раз говорю, стало быть, подходишь ты мне и по уму, и по… ремеслу своему.
— Никак дознатчик занадобился?! — изумился он.
— А зачем бы я их в дальние страны засылал? — вопросом на вопрос ответил я. — Мед-пиво пить? Так этого добра и на Руси хоть отбавляй.
— Дознаться до тайны — ремесло тонкое, — покачал головой Игнашка. — Тут и впрямь без навыков не обойтись. А они у тебя хошь и бодры-веселы, ажно горят от нетерпенья, да к таковскому не свычны. Хотя погоди-ка, — встрепенулся он. — Вот Емеля, ежели его подучить чуток, могет управиться… со временем. Пару-тройку лет поднатаскать его, так он, глядишь, и вровень со мной станет. Да и еще двое-трое тож смышленые. Чрез пяток годков и с их толк может получиться.
— Нет у меня пятка годков, — мрачно ответил я. — И двух-трех тоже нет. А самое плохое, что я и года не имею. От силы половинку.
— Вона как. — И он вновь задумался.
— А что, сейчас они совсем никуда? — поинтересовался я.
— Воля твоя, — пожал плечами он. — Можа, и выйдет что, коль повезет и они вовсе на дураков нарвутся. А скажи-ка мне, что с ими сотворят, ежели поймают?
— Смерть, — коротко ответил я.
— И не жаль? Молодые ведь совсем.
— Не было бы жаль, я сейчас с тобой разговоры бы не разговаривал. — И спросил: — Давай впрямую, как… князь князю: согласен вместе с ними поехать? Старшой мне нужен, чтоб с опытом и с навыками.
Игнашка весело засмеялся:
— Ну ты уж и придумаешь, Феликс Константиныч. — И повторил, смакуя: — Ишь, яко князь князю. — Он вновь усмехнулся и заметил: — Тута вот чего. Дельце и впрямь сурьезное, потому враз ответ давать не годится — обмыслить все надобно. Вота, к примеру, с кем мне гово́рю вести доведется? Я ведь привык все больше с простым народцем растабары вести, а там, мыслю, занадобится с людишками иного помола встречаться. Али не так?
— Все так, — согласился я.
— А коль так, то в моих ли силах с ними управиться — о том подумай. Есть в горшке молоко, да рыло коротко. Не дал бог медведю волчьей смелости, а волку медвежьей силы.
— Управишься. Не боги горшки обжигают.