неисполнимого.
19. Действие смерти, переоткрывающей жизнь. Спасение мертвых
— Но сказано же, что смерти больше не будет?
— Возьми исходный пункт — идею сопряженности спасения мертвых с шансами всех на спасение. Шансы каждого человека на спасение, не исключая из спасения никого, сопряжены с возвращением в жизнь всех мертвых.
Величественная идея! Исходный пункт Иисуса-Павла и кокон всемирной истории. Потом историю разводит в стороны, дробит и заново сводит — но на каждом рубеже легко проследить действие смерти, переоткрывающей жизнь. Неверно, что мертвые синоним косности, и неверно, что смерть препятствует исторической жизни.
Смерть — союзник жизни в борьбе с обреченностью и геноцидом.
Часть 3. Политика и теология альтернативности
20. Октябрьская революция и коммунистический акт спасения. Предшественники превращаются в «пережитки»
— Привыкли считать, что главная цель революции —создать нового человека. Это не восходит к 2000-летней попытке христианства обновить человеческую натуру?
— Проще пересотворить человека. Новая тварь — новый человек. Это значит, что на человеке есть долг. Он должен переначинать себя, значит, обязан отказать себе прежнему. Он участвует в коллективном действии самоотрешения, где каждый призван к этому действу, — откуда появится новый человек, как не из тебя самого? Вот почему, когда Павел вводит формулу: «Все мертвые воскреснут», этим он ведет к компромиссу. Решающим является, что в этом действе человек не смеет опереться на прежнее — переначиная себя, он прошлое пересоздает. Воскрешение мертвых — это пересоздание предшествований с их обращением в свои прологи. Мертвые люди уже не где-то в геенне сами по себе — они мои пропилеи, они мой пьедестал! Тогда все выстраивается.
— Но революция началась с того, что мы отреклись от старого мира с его историей.
— Из известных нам классических революций (которые, регионализируясь, пространственно отграничивают себя, затвердев в нациях) только Октябрьская революция притязала на буквальную планетарность. Она отрешает всех и каждого от всего, что было. Она берется пересоздать все вообще — буквально всякое прошлое обратить в свой пролог и преддверие! Конкретно же действует суженно: из преддверий отбирается Французская революция как момент исторической кульминации.
Но Октябрь обещает, что в России все не закончится, как у Конвента. Отсчитывая себя от Великой французской, русская революция рассматривала ее как то, чем она не станет. Советская Россия с буквалистской горячностью рухнула в катастрофу 1930-х только потому, что русский Термидор в 1920-е не удался. В России не нашлось основной посылки термидора — отринуть пограничность духа, буквализм прямого вхождения в человечество.
Ничего не понять вне замаха русской революции на пересоздание человека, совершенствование его одномоментным коммунистическим актом. Сгущение во времени проливает свет на одноактность перемены. Ее планируют буквально в планетарном масштабе — в прологе у Октября все прошлые. Все истории революций сжаты до одноактности, и мы всюду их обнаруживаем как свои предпосылки. Все реформы, все революции — все якобы «уже было», раз все они в нашем сознании. Измеряя революцией результат всемирной истории, мы злоупотребляли словом предпосылка, — изобличая операцию обращения былых существований только в наши преддверия, в наш пролог.
— Изменяя людей живьем, советские не желали принять мертвых просто такими, какие те есть?
— Прочитай «Чевенгур», читай Платонова 1930-х — тот в ужасе. Он видит, как, всех загоняя в прологи к себе, мы их всех обратили в мертвых вместо оживления! Вместо того чтобы оживить их, отсекаем их в «пережитки» — мертвим. Мертвого прошлого в жизни скапливается все больше.
Мы омертвляем прошлое, допуская его лишь в качестве континуума предпосылок. Уже в 1930-е прошлое — наш упорный враг. Он растет из сломанности старых бойцов, из коварных намерений противников, и мы к этому привыкаем. Как еще в 1937 году всякого человека можно было изобразить врагом? Это результат первопосылки: раз прошлое только преддверие данного настоящего, оно то, чем ты не вправе быть. Тогда прошлое надлежит устранить вместе с живыми его носителями — с нами!
Возьмем «дело врачей» — передовую «Правды» 5 января 1953 года, куда Сталин вписывает сокровенную фразу: мы думали, что пережитки капитализма что-то абстрактное, но нет — это живые люди, которые бродят среди нас. Что это означало? Они живые, они хотят нас убить — и нам, чтоб остаться в живых, следует убивать первыми. Так развернулась каверза, заложенная в первопосылке, что «все мертвые воскреснут, а живые — переменятся».
— Неожиданный сталинский вывод из Послания к коринфянам.
— Обрати внимание на распрю людей августа 1991 года. Их первонастроение, когда они взяли верх, — им подарен успех, им дарована власть, теперь сделать можно все. Но так же думали все — Ельцин, что ему теперь все можно, Хасбулатов с Руцким думали, что могут все, Дудаев тоже, и еще биржевики и журналисты, и твои солнцевские бандиты. В какой-то момент все противоборство претензий собиралось в точку, где выход один: убить!
— Почему только убить?!
— Остановить революцию — значит дать ей термидором новую альтернативу, либо утопить в крови. Гекатомбы трупов либо вторжение извне. Хорошо тому, кто вовремя терпит поражение, кому Ватерлоо и ссылка на Святую Елену — а каково победителю? Тому, кто вернется с парада Победы?
21. Эпоха Голгофы и Великой французской революции. Термидор как человеческая попытка остановить себя средствами революции
— Человек исторический, в общем, всегда готов себя переначать. Цепь событий, в которую он встроен, и наследований, которым подчинен, стимулирует утопический мотив — начать все сначала, свободным от всех зависимостей. Человек в истории освобождается от своей заданности и очень сильно, глубиннейшим образом задает себя снова. Привязываясь к чему-то в прошлом как к своей предпосылке или прологу.
— История повернута к нему расколом сознания?
— Не только раскол сознания, но и движение расколом. Движение неосуществимостью, создающее собой нечто новое, незаданное.
Движение нелинейно и выражено рядом: История-Человечество-Утопия-Революция. В революции оно фокусируется, обретая самую духоподъемную, но и наиболее мрачную ипостась. Люди в истории долго дотягивали себя до состояния, которое можно разместить между ситуацией Иисуса и Французской революцией. Поскольку мы говорим в конце ХХ века, эпоха от Французской революции до сего дня представима как один отрезок. Единая эпоха, где уплотненно, с предельной интенсивностью, взлетом и с наибольшим падением разыгрывается желание превзойти самое себя. Осуществить неосуществимое и в нем воплотиться.
Но этот же мотив предстанет перед нами как Термидор. Накапливаясь веками, от парадигмы компромисса, заданной Иисусом и Павлом. Опуская гигантское Иисусово предварение, можешь поставить в начало эпохи странное событие — штурм пустой тюрьмы в Париже 14 июля 1789 года, а завершить Всеобщей декларацией прав человека 1948 года. Но можно завершить иначе, например Беловежскими соглашениями. На этом двухсотлетнем отрезке развернулась не только цепь восстаний, ересей и оборотничеств, что очевидно. Столь же развернута и той же напряженности цепь попыток человека остановить себя в этом. Самообузданием взыскуя новую упорядоченную действительность.
Если история реальна, то здесь она достигает максимума интенсивности. Никогда прежде практикующее сознание до такой степени не соучаствовало во благе и в кошмаре. Не бывало такого, чтобы сознание в той же степени дирижировало всем процессом бытия, как в фильме Феллини. Потому сей двухвековой отрезок (с Иисусовым его предварением, как я уже говорил) можно рассмотреть как предел сбыточности неосуществимого — но и как попытку человека уйти, выскользнуть из исторического кошмара. Кошмара, который и есть взлет.
— Но роль термидоров в этом мне непонятна.
— Попытка бегства из истории, которая также сама по себе исторична, носит имя Термидора. Потому что Термидор обращен и против Революции, и против Утопии, и против Человечества — на каждую из ипостасей истории он дает основательный ответ.
Против Революции — Термидор направлен тем, что объявляет ее вне закона, противопоказанной добрым людям, обещая, искоренив ее, сделать так, чтобы та больше не повторилась. Впрочем, та продолжается, но уже в формах Термидора.
Против Утопии — Термидор направлен попыткой ее рационировать, заместив политикой текущих задач. От целеутверждающих скачков переходят к учету проблем. Проблема получает вид задачи и решается либо нет, за ней — следующая проблема. Это царство Поппера, его «открытое общество», где люди просто озадачены, а не пророчествуют о будущем. Изучая, как проблемы решались раньше, они решают новые. Но действительно ли это? Так ли это даже в пределах Запада, а тем более планеты, расселенной в разных мирах?
Против Человечества — Термидор выдвигает нацию, а Истории предписывает концепт национального развития. Возвращаясь к принципу древних: Мир завершен, но не закончен. Полноценная жизнь возможна и в раз навсегда завершенном Мире, разве нет? Я когда-то говорил Сереже Чеснокову — не назад к Платону, а вперед к Платону!
Революция-Утопия-Человечество-История, принадлежащие нам, заставляют отнестись с тем же уважением к Термидору, который — противореволюция, антиутопия, нация вместо человечества и «конец истории». Тогда и к людям начинаешь относиться иначе. Термидор, представленный в людях, уравнивает их. Вот Французская революция и Дантон, с его великой формулой отказа эмигрировать, — отечество не унести на подошвах сапог! Вот Робеспьер, который снес голову Дантону и далее посек столько голов, домогаясь равнодействующей по Руссо, что по