В России бывают ситуации, когда все можно сделать. Тогда много зависит от нескольких людей, которые, разгадав это, действуют слаженно, не претендуя на театральность. Просто двинув надежных людей в нужный момент, они перехватывают рычаги власти. И оказывается, что это отвечает обстановке, допускающей успех автономного действия. Вот что существенно — действовать автономно в ситуации, запущенной как стохастическая машина. Абсолютно неустойчивая, без защитных механизмов на этот случай. Величайшим образцом такого является Октябрьское восстание, устроенное Троцким.
— Но это недалеко от взгляда Малапарте, что власть просто выпала из рук, за ней нагнулись и подняли.
— Выделяя момент технологии и преувеличив его, Малапарте отчасти верно обращает внимание на новую ситуацию в ХХ веке. Но в Петрограде все было несколько сложней. Власть не выронили, но из нее ушла содержательность, и любые уже принятые решения откладывались.
Прийти к власти тогда уже почти ничего не стоило. Подлинная проблема пришедшего к власти была в том, как ее удержать? Удержать под своей властью Россию — задача с множеством неизвестных. Еще и усугубленная отсутствием связи, нарушением транспорта, безграмотностью населения. Империя еще воюет, а распад ее идет полным ходом. Так что вовсе не в том дело, как в Петрограде занять мосты, Зимний и музей Эрмитаж!
В этой ситуации для Ленина вопрос двояк. Хорошо, брать власть можно — это не начало июля 1917-го. Но выученный 1905-м годом, где он себе места не нашел, Ленин теперь мыслит масштабней. Он знает, что Петербург за Россию не решит. Но тут, кажется, и сама Россия на подходе. Не менее важны симптомы надлома Германии, на которую его внимание всегда направлено прежде прочего. В резолюции 10 октября 1917-го о восстании оценка состояния Германии поставлена перед положением в России! Но деградация власти обновляет проблему: когда власть так легко взять, что, собственно, ты берешь? Взяв ее, останешься ли собою, или выступишь уже в чужом интересе? Второе — государство. Не думаю, что государство было для Ленина делом всей жизни. Проблема власти оставалась для него коренной всегда; все вращалось вокруг вопроса о власти и к нему возвращалось. Но концепции государства в прямом смысле, как системы учреждений, обеспечивающих связность целого, у Ленина нет. Вот почему он ухватится в конце, как ты помнишь…
— Зацивилизацию?
— Да, и цивилизацией он мысленно уточняет свой «госкапитализм».
— Меня это интересует с точки зрения предстоящей нам здесь политической работы. Вопрос о 1917 годе важен практически как вопрос о государственной альтернативе. Присутствовало ли государство в 1917 году как проект? Как замысел связать гоголевское пустое пространство государственным образом? Была ли в спектре вариантов 1917 годаидея государства вообще?
— Да, тогда она у Ленина появилась — как решение вопроса о содержании будущей власти. Цель: неутопически связать воедино рассыпающийся русский Мир. Вот где спасительная формула, вписываемая в мировую революцию: общая связность без всеобщего обобществления, Ленин это различал. И тут-то он вводит государство: государство Советов реализует эту общую связность, минуя приобретение в собственность наличных ресурсов хозяйства. И одновременно вводит революционизированную и противогосударственную массу — во власть.
— Это о какой модели говоришь, модели 1920 года или о модели 1917-го?
— О модели осени 1917 года. Только тогда вопрос о том, как заработает новое государство, орудийно, кадрово и аппаратно, приобрел для Ленина значение. Его концепция госкапитализма 1917 года, хотя в ней он ссылается на Германию, не слепок с немецкого образца.
— А что государственного противопоставляют Ленину его враги в 1917-м? У меня к ним упрек, что они, искренне пытаясь сдержать хаос, не использовали революцию для строительства государства. Все лето 1917 года остается двусмысленность, Россия — это что, империя или республика? Даже акт 1 сентября 1917-го о создании Республики был еле замечен.
— Республика опоздала либо была преждевременна. Ни к чему важному ее не приурочили — ни к войне, ни к земле, ни к миру.
— Итак — большевистская революция. Условно большевистская, включая военный заговор и так называемое восстание в Петрограде. Она самоорганизуется, сложным путем наследуя что-то от интеллигентов от XIX века, а отчасти возобновленный Лениным универсализм. Но в совершенно другой редакции, чем представлял Маркс. Как приземлить универсализм, сделать его повседневным, ввести его во власть, учредить? Навстречу идет стихия народной революции в деревне, которая с лета 1917-го развертывалась параллельно. Смежность энергий человеческих типов.
Вся коллизия Ленина в том, что в какой-то момент и непостижимым образом, где, можно сказать, превалировала Божья воля, он соединил большевистскую революцию, ее коммунистический мессианизм с народной крестьянской революцией. Соединил собой и в себе как вожде обеих!
Бывают странные сближения, говорил Пушкин. Ленин отчасти борется с народной революцией в качестве лидера-демиурга большевистской, универсалистской коммунистической революции. А поскольку большевистская сама растет из народной, то в какой-то момент он начнет бороться и с народным большевизмом.
Вот это революционное наваждение, то народное, то коммунистическое — оно не делится на полочки и вот-вот рухнет! Эту проблему Ленин находит возможным решать странным способом, выводящим за пределы той и другой, стравливая две Революции между собой. Здесь советский исток кардинально расходится с фашистским истоком.
— Разве в истоках фашизма низовая стихия не значима?
— Понимаешь, надо бы ввести некоторые новые категории. Привычные категории — народ, общество… Сказать, что «народ — это стихия», неправда. Я вообще не понимаю, что такое «народ»? Если «народ» значит просто «не-общество», то в России все творится из других элементов.
Здесь нужна категория множества. Запад как-то растерял эту категорию, потому что там выстроилось общество. Хотя война нанесла ужасный урон, общество в Германии все-таки было. Ленин начинает, берясь за полуфабрикат множества. Гениальная выдумка формирования множества путем его введения в структуру власти! Поскольку обстоятельства позволяли с этого сразу начать. Такой тигель был в России 1917-го, где возникло множество, по Андрею Платонову, и стихия народной революции была сразу вводима во власть. Этот момент очень интересен — смычка большевистской революции с народным множеством.
Вводимая во власть, революция множеств стала руководимой! Как иначе использовать ее напор, ее поддержку, держа ее под контролем, — что значит «под контролем»? Это же революция! Апеллировать к ней и одновременно держать под контролем — как? Сталин и Троцкий могли каждого десятого расстреливать, но это же не рецепт. Такое действует, пока Колчак наступает, а пятая армия бежит.
Ленин находит гениальную идею государства Советов. Я считаю, ленинская идея государства Советов гениальна для того времени как идея управления революцией и ее обуздания. Причастность к власти останавливает людей, отчасти табуизируя их.
88. Десуверенизация государства Советов. Военный коммунизм. Конфедерация республик Европы и Азии как альтернатива сталинизации
— Революция разнуздывает страсти и с неизбежностью порождает страшную гражданскую войну. Но ведь революция, мотивированная безвластием 1917 года, добровольно отказываясь от части Империи, большую ее часть удержала. Да еще в такой форме, что РСФСР приняла на себя правопреемство всей бывшей Российской империи! Этот трюк еще тогда большевики проделали. Когда ныне кремлевские настаивают на «правопреемстве», они не оригинальны: эту новеллу сочинили Ленин с Чичериным в конце 1917-го.
Но вскоре военно-коммунистическая стихия подчинит, втянет и растворит в себе лидера революции. Ленин надолго становится рабом чуждого ему по концепции «военного коммунизма». В котором утонет и государство Советов.
— Снова — рабом?
— Втягивается он, видишь ли. Это он, который в 1918 году с левым коммунизмом сражался по всем линиям, включая экономическую. Но в 1920 году Ленин уже ярый «безденежник», человек, который действительно думал: ну а вдруг? Не проскочит ли капитализм? Не прорвется ли Россия к коммунизму на-фук?
Удивительно, как он и другие капитулируют перед ходом революции, как все они следуют ее стихии. Возьми «Декреты советской власти», любопытное издание — адская смесь проработанных декретов, вариантов, черновиков. Явилась откуда-то делегация рабочих — и первый отловленный в коридоре нарком подписывает им декрет о национализации их фабрики, где якобы саботаж. Затем добавляется казус Брестского мира: немцы требуют возврата секвестрированной в войну немецкой собственности. Иоффе шлет истеричные шифровки в Москву — отклонить это требование можно только через всеобщую национализацию! Ее и провели поначалу как фикцию, ради отклонения немецких требований. Но далее мотор завелся и пошел работать.
Эта старая русская песня: управление несводимым к единству пространством Евразии так, чтобы, имея вид целостности, оно давало власти пользоваться собой в внеположных людям интересах. В тот момент — в интересах мировой революции. Парадигма, которая далее сама упадет в руки Сталину. Уже в 1922-м понимание, что вопрос о суверенности советских республик — это вопрос государственного принципа Республики, ушло и не было общим мнением. Первый акт трагедии очень ранний.
— А в чем был первый акт?
— Понимаешь, уже первый акт был двоичен. Особенность вновь созданной власти Советов (оставляя в стороне чисто идеологический лозунг «государства типа Парижской коммуны») — что та свяжет всех воедино, не превращая их в государственных работников. Зато она дает право вторгаться, утилизировать, задает курс, пропорции потребления и производства. Гигантский эксперимент, кончившийся многоактной катастрофой, растянувшейся во времени. Говоря о двоичности, я говорю, что была и другая возможность. Но без всевластья даже нэп невозможно было бы начать.