Проблема, о которую все споткнулось, — проблема политики реверса от человеческого пространства к экономическому и мировому. Первое еще можно оживить — в людях и их отношениях, тех «великих малых делах», которые имеют спасительный смысл. Много неявных возможностей, отсчитывающихся от человека, не входят в патологически зауженный окоем «процесса реформ». Проблема деформации поля зрения — вообще одна из фундаментальных для человеческого сообщества.
Альтернативу, которую можно выразить словом неоинтегратизм, можно рассмотреть как вопрос исходных условий реформы. Концепция нового интегратизма — ее ядро. Безадресность наших усилий сегодня — это реальность. Но эта безадресность связана с ничтожностью российских «политических сил». Новая их демаркация только намечается. Вопрос «кому адресоваться?» решается не по нынешнему справочнику «вертушек», а способностью открыться проблемам большинства. Надо завоевать и расширить адресность до нового большинства!
То прежде сдавленное, что вышло наружу и болезненно распрямляется, — различия в образах жизнедеятельности предстают сегодня в виде невзаимного соседства. До сосуществования в ясных статусах дело не дошло.
В рамках старой логики нам эти потенции не реализовать. В свете этих проблем нынешний спектр политических партий с незначимыми различиями в интонациях отступает перед объединением разных на почве нового интегратизма.
196. Порча советской результативности
— Возьми советскую систему в свете освобождения советского раба. Эта система в классическом варианте сочетала в себе такие несочетаемые вещи, как страх, заботу и сумасшедший ежедневный патернализм. Проклинай «распределительную систему», но человек ощущал ее и как вериги, и как заботу. Советская система была еще и миродержавной — то хамски, то поинтеллигентнее. И благодаря гигантским жертвам она долго была результативной. Что органично для России власти — воспроизводя застрявшие экстремальные ситуации, саму себя она делала все необходимей. Становилась предметом общей жизни и заботы. Леонид Ильич довел это до бессмысленного предела, хотя он редко вмешивался в экстремальную ситуацию. При военных мощностях того уровня, которыми можно решать судьбы Мира, Брежнев был еще очень сдержан. Впрочем, Чехословакии с Афганистаном оказалось достаточно. Зато ничего нельзя было решить толком. Далее система в каждом из этих пунктов стала портиться: ее патернализм, ее миродержавность и ее сдержанность становились все более аритмичны и безрезультатны.
197. Демон «отмирания государства». Пространство лимитирует унификацию Евразии
— Вот известная ленинская формула: отмирание государства. Этакий теоретический парадокс, на слух приятно-либеральный. Но это же страшная вещь — отмирание государства. Оно предусматривает, что сперва государство стало всем, присутствуя в каждом моменте человеческой жизни от колыбели до могилы. А затем оно само себя упраздняет. Но какое же государство, став всем, будет себя упразднять? Да у нас и не государство вовсе.
Собственно, в истории России государства не было. Историки забывают, что в России даже правительства не было до октября 1905 года. Каждый министр входил с отдельным докладом к государю, и так велась государственная жизнь. После этого были, собственно, всего два заслуживающих внимания премьер-министра, и обоих устранили со сцены: Витте и Столыпин.
Идея отмирания государства внутри не-государства сыграла скверную роль. Эту идею ухватил Сталин, использовав в своих интересах. Именно на витке, когда псевдогосударство, а на деле власть нового образца, становилась всем. И в качестве таковой стремилась себя увековечить.
Советская система была по-своему уничтожающе героической. При начале войны Устинов[51] был наркомом вооружения, еще молодой. Вызвал Сталин, сказал, что какая-то важная часть самолета нужна, захвачен завод, который единственный это производил. Территория была под немцем, и станки уже повезли на Восток.
Сталин ему сказал: «Вы знаете, товарищ Устинов, что наши летчики не могут летать?» Тот говорит: «Меры приняты, товарищ Сталин, завод следует эшелонами и прибудет на место тогда-то. Площадка уже подготовлена». Сталин ему: «Товарищ Устинов, вы меня не поняли — наши летчики без этого не могут летать. Поняли, что вам сказано?» Тут же из остановленного эшелона по воздуху все перенесли на ту площадку. В считаные часы.
Можно так управлять сегодня? Нет. А отвыкнуть так жить смогли? Тоже нет.
Теперь мы вошли в ситуацию, где простых задач нет. Но есть руины системы, заточенной на решение простых задач любыми жертвами в уплотненные сроки. А самих этих задач нет, они стали сложными.
Эту систему сегодня рушат глупостью и коррупцией. Но система начала разлагаться еще тогда, когда простые задачи ушли и выдвинулись такие, которых эта машина по природе своей вообще не может решать. Теперь с ней может быть все что угодно.
Переход от простых задач к сложным пространственно лимитирован — включается лимит пространством. Унифицированное пространство советской Евразии не мешало системе, решавшей простые задачи безжалостным способом. Но когда задачи усложнились, само пространство говорит: «Стоп! На такой территории вы сложных задач единообразно не решите!»
— «На такой», в смысле — такой большой?
— На столь не сводимой к единому основанию. Такой неподатливой унификации. При той гамме цивилизационных различий и рвущихся наружу несовпадений.
198. Кейс унифицированной реформы: Рыжков, Алиев, кефир
— Знаешь, что значит унифицированная реформа? Вот Явлинский рассказывал. У него только начиналась карьера в Министерстве труда, и готовился закон о социалистическом предприятии. Явлинский написал собственный проект закона, разослал по всем адресам, и бумага каким-то образом попала Горбачеву. А в правительстве уже была группа по разработке закона во главе с Гейдаром Алиевым, он тогда был первый заместитель председателя Совета министров Рыжкова. Горбачев пишет: «Товарищу Алиеву — надо учесть». По этому поводу Явлинского вызывают в кабинет Рыжкова. Рыжков читает проект, сличает с алиевским, наконец ему надоело, и говорит: почему я этим занимаюсь, раз есть Алиев? Звонит Алиеву: «Зайдите». Тот: «Не могу». Рыжков: «То есть как это не можете?!» — «Не могу, здесь у меня член политбюро сидит!» Рыжков в ярости бросил трубку. Через полчаса появляется Алиев (а Явлинский еще не ушел). Рыжков почти кричит: «Вы мой заместитель? Когда я вас вызываю, вы должны прийти — чем вы там занимались?!»
«Вопросом о кефире», — отвечает Алиев. — «То есть как?! — Рыжков уже совершенно вышел из себя. — Вы издеваетесь — какой еще вопрос о кефире?» — «Готовим закон о запрещении производства кефира. В кефире, — говорит Алиев, — есть алкоголь». Идет антиалкогольная кампания, и в политбюро обсуждают запрет производства кефира!
А сейчас что, не так? Столь разные деятели, как Жириновский и Собчак, предлагают нарезать Россию на равномерные губернии по старому образцу. Что нереально и стало бы катастрофой, если б сделали.
То, что сейчас нужно, — не «реформа», а условия, чтобы начать реформы.
199. 1933–1993: две революции сверху. Гайдаровская машина люмпенизации
— Гайдар — Ельцин, это попытка осуществить антикоммунистическую революцию сверху в условиях, которые объективно ее уже не позволяли.
— В чем тут функция ельцинского антикоммунизма?
— Тот предполагает искоренение памяти Революции и всего, что она соорудила и ввела в человеческую жизнь. А вместе с Революцией искоренили Республику. Пустота таких масштабов по законам повторения, таящихся в людях, повела к очередной революции сверху, со всеми ее атрибутами, приметами и аксессуарами. В этой уродливой форме полубессознательно вышла наверх пародия на сталинского нового человека — россиянина.
— И в чем ты видишь сегодня революцию сверху?
— Уничтожая крестьянство, Сталин из этой уничтожаемой среды добыл социальную опору. Вот и люди Гайдара, уничтожая советский социум, провели свою революцию сверху. Одним ударом изменив все отношения собственности, они изменили основания власти. Казалось, если наносят удар по сбережениям и социальной безопасности людей, они принуждают их к экономической деятельности и получают опору. Но они вызволили монстра монополизма и подчинили ему жаждущего активности человека. Монополизм обрел новую мощь и многомиллионную клиентуру.
Январь 1992-го: гайдаровская обвальная реформа, призванная не столько убрать пресловутый «рублевый навес», сколько одним ударом вышибить советскую толщу из прежних локусов жизни. Принудить миллионы «совков» к полной и одномоментной смене стандартов поведения. Результат — обеднение при мгновенной поляризации на утрированно богатых и бедных. Отказ от демонтажа советского монополизма. Высвобождение монопольного монстра с опорой на него и поощрением его к захватам государственного имущества. Это приватизация власти, стремительно перешедшая в приватизацию собственности на криминально-бюрократический лад.
Простая мысль не приходит в голову ни одному человеку, но заслуживает быть обсужденной. Ведь безумное и, в сущности, бесполезное кровопролитие октября 1993-го произошло между людьми августа 1991 года.
Ситуация, как она сложилась после августа, в гигантской степени определяет поведение Ельцина. В августе и сразу после него им было возможно все. Момент, когда все доступно, все можно сделать. Чего нельзя? Конечно, это гипербола, но то, что трое людей, дабы устранить четвертого, упразднили Советский Союз — этот скверный анекдот имел глубокие основания в той ситуации всевозможности. Исчезновение Советского Союза обострило проблему удержания человеческого пространства Евразии — проблема, которую не осознали и не поставили. Власть в лице Ельцина шла навстречу суверенным поползновениям, одновременно стремясь удержать пространство в рамках единой и неделимой. Несовместимые политики, провоцирующие одновременно радикал-централизм и сепаратизм.