— Но как обсуждать могилы?
— Начну с того, что утверждаю — да, убийство показано человеку. Отсюда могилы, и среди них — самых мне близких людей. А теперь скажу, что под этим понимаю. Я не буду размазывать манную кашу по столу. Я устал, мне недолго жить, и я не хочу с этим тянуть. Я готов это обсуждать вслух.
— Все-таки не понимаю, где переход от ценного тезиса про кашу к тезису о показанности убийств человечеству?
— Он внутри типа мышления, что выработался у людей, прошедших холодную войну, так и не выйдя из нее, цепляющихся за возможность уничтожения мира. Такой человек, даже желая доброго, и если хочет избежать смертей, все-таки исходит из предположения, что пан убийство политически возможно. Особенно в здешней ситуации, где никто не выпускает из рук возможность тотального уничтожения, на словах порицая тоталитаризм. Я хочу рассмотреть, откуда все это выросло.
Как вышло, что век, который, казалось, навсегда отменил рабскую заданность человеческого существования, загнал себя в ловушку коллективного самоубийства? Я хочу это понять. Ленин меня бы не понял, а я его таким образом надеюсь понять. Я должен бы вступить на путь двойной рефлексии, рассказывая о себе, вступившем с Лениным в отношения, которые сами по себе проделали эволюцию. Он человек, который занял кусок моей жизни и расположился в нем.
— Ты говоришь о Ленине, но ведь у истоков смертоубийства стоял не один он.
— Совершенно верно. Дальше надо говорить по существу, развертывая мысль. Я не могу облегчить себе ситуацию вопроса или ее упростить, отрекаясь от Ленина. Сказав, что «пришли негодяи и все испортили». Я тоже сумел бы твердить: извратили, испортили, исказили. Но не хочу. Ленин дал возможность это сделать. И не только тем, что создал партию и его политический предмет, в сущности, не имел субъекта…
— Да, сегодня ты решил быть беспощаден ко всем.
— Ладно, поговорим о чем-то веселом — о кино. Ах, эти послевоенные трофейные фильмы! Боже, с каким восторгом мы ходили на «Девушку моей мечты»[55]! Испытывая легкую дрожь поколебленных основ мировоззрения и самой повседневности: гляди, как живут нормальные люди. Удовлетворенные, если их не обижают, не задумываясь о Мире и довольные даже тем, что у них кое-что житейски не ладится — муж пьяница или что-то еще.
Мы другие люди, советский народ. В нас бес недовольства, русский бес перемен. Между двумя породами русскости легла межа, и есть какая-то трудность. Временами обе наши породы сливаются в гремучую смесь — в народ, но тут же опять расходятся. И сейчас у меня нет больше веры в то, что русская человеческая «двухпартийность» сохранится.
В конце концов, советское превосходство неотъемлемо связано с представлением о том, что Мир можно изучить, понять и благоустроить по единому образцу. Даже топча «космополитизм», советское было универсально мировым и с Миром связано. А если к единому Миру пройти нельзя, как я убежден сегодня? Не думаю, что у русского выйдет жить, как живут люди на Западе, разделенно-совместно. Такое здесь не пройдет и, по сути, пройти не может.
Значит, скоро жди преткновения. Значит, с человеком опять что-то случится. Может, не в последний раз, а может, на этот раз Homo sapiens’у уже не удастся выскользнуть.