ПРОРОЧЕСТВО НИКОЛЫ САЛОСА
В Пскове его встретил обманщик или волшебник,
которого считали оракулом, святым человеком.
1.
Псковский воевода Юрий Токмаков встретил царя у городских ворот. Поклонясь до земли, подошёл к царю с поднятыми кверху руками, пал ниц.
— Пожалуй в свою вотчину, великий государь.
Красным звоном встретил царя Псков. У каждого дома накрытые столы, возле них празднично одетые горожане. Царь спешился, отведал хлеба-соли. Воевода просиял.
— Хитры вы, скобари, харчами за измену хотите откупиться, — угрюмо усмехнулся Малюта.
— На Пскове измены нет, — твёрдо возразил Токмаков.
— Али тебе то ведомо? — вскинулся Малюта. — Ты, воевода, лучше помалкивай, государь сам знает, кого казнить, кого миловать...
Вдруг невесть откуда возник перед царём возник босой старец. Из-под мрачно сдвинутых седых бровей глядели пронзительные угольные глаза. В руках старец держал медную тарелку, накрытую рушником.
— Что за нечисть! — изумлённо воскликнул Грязной, кидаясь вперёд, чтобы заслонить царя.
— Блаженный Николка Салос. У нас его святым почитают, — потея от волнения, объяснил Токмаков. — Не гневайся на него, государь. Он с виду страшон, а так безвредный, чистое дитя. Раньше скотиной торговал, а как громом его в поле ударило, не в себе стал. Пророчествует, людей лечит. Псковские бабы его особо боятся. Которая согрешит, так он ей на улице беспременно юбку задерёт и плюнет в это самое место.
Царь захохотал.
— Чем царя потчуешь, Николушка? — ласково спросил он юродивого.
Салос с поклоном протянул ему блюдо. Царь с благодушным видом приблизился. Блаженный откинул рушник, и все увидели лежащий на блюде окровавленный кус мяса.
— Отведай мясца, Ивашка, — раздался надтреснутый голос юродивого.
— Нынче пост, — покачал головой царь, — нельзя мяса.
— Пост вспомнил?! — изумился юродивый. — Ты же человеками питаешься. Эвон сколь народу пожрал! Уходи из Пскова, Ивашка, не пей безвинную кровь. За грехи твои скоро покарает тебя Господь!
Услышав зловещее предсказание, все оцепенели.
— Дозволь, государь, — шагнул вперёд Малюта. Но царь остановил его. Сутулясь, пошёл к своему коню и уже вздел ногу в стремя, когда снова прозвучал надтреснутый голос:
— Пришёл ты сюда, Ивашка, на коне, а уйдёшь пеший.
Весь день царь не выходил из мрачной задумчивости. Грабежи и казни велел отложить, несмотря на уговоры ближних.
— Подстроили, государь, как Бог свят, подстроили, — возбуждённо доказывал Малюта. — В сговоре они! И юродивого науськали. Они тут все изменники!
— Старцы печорские письмами с Курбским пересылаются, — подлил масла в огонь Грязной.
— Точно знаешь? — потемнел царь.
2.
Утром следующего дня царь с частью войска уехал в Печорскую лавру. Оставшись в Пскове, Малюта, не мешкая, принялся за дело. В первый день обезглавили сорок человек. Пограбили ризницы монастырей, забрали чудотворные иконы, кресты и прочую утварь. С парящего над городом Троицкого собора сняли колокола.
...Царь молча ехал на своём белом арабском скакуне, подаренном ему персидским шахом Тамагаспом вместе с диковинным чудом — индийским слоном.
— Двадцать вёрст прошёл, а даже не вспотел, — кивнув на араба, сказал Грязной. Он тоже запомнил странное пророчество юродивого про коня и хотел успокоить царя.
...Монастыри на Руси исстари ставили на высоком месте. Печерский возвели в котловине, но он от этого не проиграл, а напротив, дивил несравненной красотой, казался драгоценным резным ларцом в ладонях Господа. Славен монастырь святыми пещерами, за великую честь почитается быть в них погребённым.
У белой монастырской стены встречал царя игумен Корнилий со всей братией. В перезвоне колоколов величаво шествовал владыка, чертя ризами снег, навстречу государю, но вдруг остановился как перед невидимой стеной: царь жёг его яростно-ненавидящим взглядом.
— Отвечай, Корнилий, правда ли, будто тебе Курбский письма пишет?
— Так он всем пишет, великий государь, — просто ответил игумен. — Сказывали: и тебе письма шлёт.
Царь дёрнулся. Ничем нельзя было оскорбить его сильнее, чем напоминанием о письмах беглого боярина, в которых он издевался над великим государем, рисовал его кровожадным деспотом и дурным правителем. Выходит, и здесь уже ведомы эти письма?!
— На колени! — глухо взревел он. Корнилий опустился на колени, покорно склонил шею. Выхватив из рук Грязнова обнажённую саблю, царь зашёл сзади и, взяв тяжёлый клинок двумя руками, смаху рубанул им по стариковской шее. Срубить голову с первого раза он не сумел, клокоча от ярости и придавив ногой дергающееся тело старца, рубил снова и снова до тех пор, пока отделившаяся голова не скатилась в окровавленный снег.
Тяжело дыша, обернулся к остолбенелой монастырской братии. Разъятые ужасом глаза монахов слились в одну блестящую полоску. И царь вдруг увидел себя их глазами: полубезумного, с окровавленной саблей. Припадок прошёл. Царь нагнулся к обезглавленному игумену, взвалил на плечо лёгонькое тело и медленно побрёл со своей страшной ношей к монастырским воротам. Пузырящаяся кровь стекала на снег, алой дорожкой отмечая последний путь игумена по этой земле.
Хоронили Корнилия в знаменитых пещерах. В умилении раскаяния брёл царь в прохладной тьме средь сонма блуждающих свечных огней под тихое погребальное пение печорских старцев. Стоя у древнего пещерного алтаря с распятым Христом, тихонько подпевал заупокойному молебну. А когда открыли пещерную нишу и задвинули в неё поверх старых чёрных домовин гроб с телом Корнилия, царь вдруг похолодел до озноба. Ему почудилось смерть, затаившаяся в чернильной тьме пещеры ...
Воротившись в Псков царь был смутен и молчалив. Доклад Малюты о свершённых казнях слушал вяло, думал о чём-то другом. Отходя ко сну, молился особенно долго и истово. Первое о чём спросил наутро: как конь?..
— Кажись, сап у него, — отводя глаза, буркнул Малюта. — Ей-же-ей, государь, юродивый этот — он же знахарь, скотину лечит. Сразу сап у коня углядел, потому и напророчил.
Белый араб пал вечером. На следующий день царь повелел прекратить грабежи и казни и возвращаться назад, в Слободу. Уговоры Малюты и Грязнова довершить расправу над изменниками, отобрать у города укрытые сокровища на царя не подействовали.
... В Москву возвращались победителями. Обозы с награбленным растянулись на десяток вёрст. Слухи о погроме чёрной волной катились впереди. Страна никла в страхе.
Сидя в тёплом возке, царь строил планы. Теперь с новгородскими деньгами можно продолжить войну. Перво-наперво надо разбить шведов. Самозванца Иоганна, укравшего у Эрика корону, а у царя невесту, повесить на главной площади Стокгольма. Потом заняться Ливонией. Прямо присвоить её вряд ли удастся, восстанут все европейские дворы. Придётся создать малое королевство, поставив во главе верного вассала-того же датского герцога Магнуса. А чтобы привязать покрепче, женить его на ком-то из своих сродственниц, скажем, на старшей дочери Старицкого... Кстати, и самому о женитьбе пора подумать. Негоже царю вдовствовать. Заодно можно и наследника женить. Вот только кого взять в жёны?
Малюта ехал за царским возком верхом. Покачиваясь в седле, перемалывал тяжёлыми жерновами неторопливых мозгов свои расчёты...
Поход закончился. Но не закончился розыск. В застенках Слободы ждали своей участи три сотни новгородцев и их поверженный владыка.
Глава четырнадцатаяХОРЬ В КУРЯТНИКЕ
1.
Месяц в ожидании царя показался Афанасию Вяземскому годом. Когда первый раз шёл во дворец на большой пир по случаю возвращения государя из похода, думал, что тут и схватят. Но царь встретил своего оружничего как ни в чём не бывало, допустил к руке, посадил за стол. Был оживлён, шутил. Шутки, правда, получались зловещие. Вдруг ни с того ни с сего вылил огненные щи на голову шуту Гвоздеву, а когда шут завопил от боли, саданул его насмерть ножом. Потом подозвал старого боярина Титова. Хочу, молвил, наградить тебя за верную службу, да не знаю чем. Поманил старика поближе, отсёк ему ухо ножом да ему же и вручил. Возьми, дескать, от меня в подарок.
Рассказывали и про иные царёвы шутки. Давеча встретил на дороге жену боярина Тулупова. Высунулся из кареты и крикнул: чтой-то я тебя, боярыня, в лицо не признаю. А ну покажься иным местом! Тотчас охальники выволокли боярыню из колымаги, задрали подол на голову. Вот теперь признаю, заржал царь, здрава буди, боярыня Тулупова, мужу кланяйся!
...Пир затянулся заполночь. Возвращаясь домой, Афанасий гадал как дальше поведёт себя царь, в сотый раз повторял свои оправдания. Эх, кабы знать, что всё так обернётся! При мысли о Скуратове туманился разум от ненависти и досады на самого себя, за то, что подпустил к царю, вовремя не углядел в нём матерого зверя. Но тяжелее всего было думать о Ловчикове. За меньшого брата почитал и вот поди ж.
Спешившись у ворот, Вяземский постучал кольцом. Никто не отзывался.
— Эй, тетери! — закричал он. Дом молчал.
— Схлопочете вы у меня, — с угрозой крикнул Афанасий и пошёл к калитке. Она оказалось не заперта. Лунный двор был пуст, не лаяли псы, не отозвались ржанием кони в конюшне. Афанасий взбежал по крыльцу и стукнулся головой в колени повешенного над дверью слуги. Войдя в дом, трясущимися руками вздул огонь и почувствовал, что у него на голове зашевелились волосы. Горница была заполнена трупами челяди. Кто-то с дьявольской насмешкой рассадил убитых за обеденный стол, поставив перед ними миски. Конюх с раскроенным черепом чинил хомут, старуха с перерезанным горлом сидела у прялки, псари с торчащими под лопаткой ножами играли в зернь. Превозмогая ужас, Вяземский заставил себя обойти дом, флигеля, дворовые службы. Все были мертвы: люди, животные, перебили даже кур. Князь кинулся наверх в опочивальню и остолбенел. Вся его семья: отец, мать, жена, трое детей были задушены, аккуратно сложены на постель и закрыты до горла атласным одеялом.
Он всё понял. Так вот как отомстил ему царь! А напоследок решил поиграть с ним как кот с мышью. Хочешь жить — делай вид, что ничего не произошло и жди своей участи. Кому-кому, а князю Вяземскому эти сатанинские игры известны доподлинно, сколь раз сам в них участвовал. Только теперь мышью стал он.
... — Как почивал, Афоня? — благодушно спросил на следующий день царь.
— Спаси Христос, великий государь, — поблагодарил Вяземский.
— Ну и славно, а то вроде с лица побледнел. Ты из дома-то не отлучайся. Позову, коли понадобишься.
Он выдержал четыре дня. Стояла летняя жара, и скоро в усадьбе стало не продохнуть от трупной вони. Он пробовал спать во дворе, но и сюда достигал тошнотворный запах тлена.
На пятый день Вяземский исчез. Малюта поставил на ноги весь сыск, сам толкался по городу, пугая людей своим видом, но всё было напрасно — оружничий как в воду канул...
2.
Алексея Басманова ещё не взяли, но все признаки скорой расправы были налицо. На пирах у царя его сажали на худшее место и обносили блюдами. Малюта при встрече нагло и внимательно рассматривал боярина, будто увидел впервые. Вдруг захотели местничать с ним те, кто раньше боялся как огня. Потом один за другим стали исчезать его люди. Сына Фёдора отправили в дальний гарнизон, но скоро отозвали назад. Почуяв неладное, Фёдор стал сторониться отца. Когда на юге зашевелились крымцы, Басманов просил отпустить его в войско, но царь не велел. Он понял, что ждать осталось недолго.
Схватили его сонного, подмешав на пиру в вино зелья. Зная тяжёлую басмановскую длань, побоялись схватить открыто. И правильно сделали. Он уже решил для себя погибнуть при аресте, порешив при этом как можно больше людей Малюты. За великое счастье почёл бы прихватить с собой на тот свет и самого Скуратова, но знал, что тот не посмеет сойтись с ним один на один.
Когда волокли в пытошный подвал, Малюта склонился в издевательском поклоне:
— А помнишь, боярин, как ты меня вперёд пропустить не хотел? Теперь, изволь, проходи первым.
Пытали Басманова с особой свирепостью. Царь сам присутствовал при пытках, домогаясь признания, о чём они говорили с Вяземским в лесной сторожке. Прислуживавший им тогда егерь Вяземского Никита на дыбе показал, что оба худо говорили про государя, а что и как, воспроизвести не мог. Когда терпеть стало невмочь, признал Басманов, что Пимена упредили они с Вяземским, ибо не верили в измену владыки. Ещё признал, что худо говорил про государя в обиде за сына, склонённого им к содомскому разврату. Услышав про разврат, царь оживился и велел привести схваченного накануне Фёдора.
Даже избитый Федька был дьявольски красив. При виде царя он взволновался как красная девка, стал охорашиваться и бросать на него томные взоры. Висящий на дыбе Алексей Басманов застонал и поник головой.
— Поди ко мне, Фёдор, — поманил царь.
Обольстительно улыбаясь, Федька проворно подошёл к царю, опустился у его ног, обнял колени.
— Вишь ты, Фёдор, — поглаживая его шелковистую голову, задумчиво промолвил царь. — Родитель твой простить мне не может наших с тобой сердечных дел. Говорит, будто я тебя в грех ввёл. Ради этого измену затеял, через Пимена новгородского с Сигизмундом ссылались. И вот хочу я тебя спросить, Фёдор, как мне с родителем твоим поступить?
Опустив пушистые ресницы, Фёдор молчал. Пальцы царя на его голове вдруг хищно сжались, захватив волосы.
— Что молчишь? Выбирай: кого больше любишь — меня или родителя?
— Тебя, государь, — превозмогая боль, ответил Федька.
— Чем докажешь?
— Чем пожелаешь, государь!
Царь на мгновение задумался, потом снял с пояса кинжал, протянул Фёдору, значительно мигнул. Взяв усыпанный драгоценными камнями царский кинжал, Фёдор исподлобья поглядел на царя, потом как бы в раздумьи перевёл взгляд на отца и вдруг резко взмахнул рукой. Пущенный с огромной силой кинжал вонзился в горло Алексея Басманова. Боярин захрипел. Тело его дёрнулось и обвисло. Онемели даже все видавшие палачи.
— Ловок! — усмехнулся царь. — Ну коли так — живи!
И подумав, добавил:
— Ежели сможешь.
Наутро Фёдора Басманова в оковах отправили на Белоозеро. Вместе с ним везли его жену, племянницу покойной царицы Анастасии, и их детей. В белозерской тюрьме Басманова держали в строгости, охрана отцеубийцу сразу невзлюбила, кормить не кормили, а раз в день кидали краюху хлеба. Избалованный Федька от тоски и голода то выл зверем, то ласковым речами пытался умаслить тюремщиков, но всё без толку.
Спустя четыре месяца он умер.
3.
Царь стоял у окна и с интересом наблюдал, как во дворе опричные стрельцы дерутся с литовскими посольскими людьми. Дрались без оружия голыми руками. Паны отмахивались отчаянно, но стрельцов было больше, и вскоре посольских загнали под крыльцо и принялись месить кулаками.
Это была уже вторая стычка с посольством Речи Посполитой, приехавшим для заключения перемирия. Третьего дня при вручении царских даров литовский посол Талваш дерзко отказался их принять, заявив, что наши были дороже. Подаренный царю Сигизмундом Вторым чистокровный скакун и впрямь стоил немало. Наутро на посольский двор явились опричники, ведя скакуна в поводу. Спросили у посла, сколь отдал король за скакуна, аккуратно отсчитали за него деньги, и тут же на глазах Талваша изрубили коня на куски.
Драка кончилась полной победой опричников. Стуча сапогами, они ввалились в царские покои, и стольник Булат Арцыбашев бросил к ногам царя военные трофеи: жупаны и шапки. Царь со смехом надел шапку с пером на заменившего убитого Гвоздева нового шута князя Никиту Дурного Прозоровского и приказал ему преклонить колено на литовский манер.
— Да не умею я, Вань, — отнекивался шут.
— Гляди, бестолковый!
Надев литовскую шапку, царь преклонил колено и принял спесивую позу. Опричники захохотали, заорали «Гойда!»
За всем этим с молчаливым неодобрением наблюдал глава Посольского приказа печатник Иван Михайлович Висковатый. Приметив это, царь снял шапку, с неудовольствием спросил:
— Что, печатник, аль не любо?
— Не любо, государь. К нам и так послы ехать не желают после того, как в Новгороде шведов пограбили.
— Литовцев пожалел? — потемнел царь. — Нам, значит, нельзя. А им заговоры против меня устраивать, моих людей сманивать, лазутчиков подсылать — можно? А кто Андрюху Курбского, змею подколодную, пригрел? Опять же Сигизмунд. Они в нас плюются, а я утираться должен. Так, по-твоему?
— Сам знаешь, государь, нам ныне мир с поляками да литовцами позарез нужен, — не уступал Висковатый. — Ты, вон, опять Ливонию хочешь воевать, со шведами война на носу. А хуже всего: крымцы на нас снова зубы точат.
— Крымцам по весне воевода Хворостинин добре навтыкал. Теперь они долго не сунутся, — подал голос сидевший тут же дьяк Щелкалов.
— Может и не сунулись бы, кабы за ними турок не было. Нет, государь, со всеми разом нельзя враждовать.
— И кого ж ты виноватишь? — с прищуром спросил царь. — Не ты ли посольским приказом ведаешь?
— Да, похоже, уже и не я, — горечью ответил Висковатый.
— Ну коли сам так считаешь, видно, придётся замену тебе приискать, — отрезал царь.
Висковатый низко поклонился и пошёл к двери. У порога обернулся.
— А всё ж, подумай, государь. Народу передышку надо дать. Обнищаем вовсе.
— Народ браде подобен, — усмехнулся царь, — чем чаще стрижёшь, тем гуще растёт.
— Ежли мне не веришь, государь, спроси казначея Фуникова. Пусть он скажет, что не сдюжить казне две войны разом.
— Слыхал я про ваши с Фуниковым дела, — со значением сказал царь. — Дай срок, разберусь и с вами!
— Видал, обнаглел?! — разгневанно обернулся царь к Малюте, когда дверь за Висковатым закрылась.
— Задёргался печатник, — усмехнулся Малюта. — Ниточка-то от новгородской измены к нему потянулась. Давеча брата его взяли.
— Третьяка взяли? Меня почему не упредил? — нахмурился царь.
— Не успел, великий государь, — спокойно ответил Малюта, — боялся, что убегит.
4.
Высоко взлетел после новгородского похода Малюта Скуратов, кажется, уж выше некуда. Получил думный чин и огромные пожалования, стал у царя первым советником, а верней сказать, царской тенью. Где царь, там и Малюта. Только из его рук царь брал пищу, только Малюте доверял охранять себя. Думали, что теперь-то чёрная малютина душа успокоится. Ан, нет, ещё свирепей выгрызал всех, кто мог повлиять на царя, всюду раскидывал сети, искал заговоры.
Уже полгода прошло после возвращения из Новгорода, а Малюта всё продолжал розыск по новгородской измене. Грязной, к этому времени уже признавший его главенство, только дивился его размаху. Убрав Басмановых и Вяземского, рыл теперь подкоп Малюта под самого печатника Висковатого и казначея Фуникова, первых после царя людей в государстве. Заодно собирал доносы на глав Поместного и Разбойного приказов Степанова и Шапкина. Не брезговал и людишками помельче, даже и среди опричных.
«Он как хорь в курятнике, не уймётся, пока всех кур не передушит, — думал Грязной. — А ведь когда-нибудь и мой черёд придёт. Слишком много про него знаю. Нешто упредить?» Но тут же гнал от себя эти мысли, слишком опасен стал Малюта, чтобы с ним тягаться.
Между тем суд над Пименом всё откладывался. Тянул Малюта, используя новгородского владыку как камень для утопления своих врагов. Но и царь колебался. После того, что натворил он в церквах и монастырях и так уже отшатнулось духовенство. Казнь Пимена расширила бы трещину, а этого уже опасно. Но и точку в деле Пимена тоже надо ставить. Не надумав сам, собрал опричную думу. Прямо вопросил: как будем с Пименом? Отвыкшие советовать царю, думцы растерянно молчали. Ляпнешь не то — в изменники запишут! Нарочно погодив, чтобы царь убедился в бестолковости прочих, поднялся всё тот же Малюта.
— Дозволь молвить, государь! Негоже тебе архиепископа судить. Пускай его сами святители судят. И не за измену государю, а за другие вины.
— За какие другие? — недоумённо воззрился царь.
— А за то, что безвинно оклеветал он благонравного митрополита Филиппа, мир его праху, чтобы самому стать митрополитом на Руси.
Думцы ошеломлённо переглянулись. Все знали, кто задушил Филиппа. И теперь тот же Малюта берёт святого старца в союзники. Ну бес! в который раз с невольным восхищением подумал Грязной. Лицо царя оживилось. Ай да Малюта!
Неделю спустя собрался святительский суд. Рядили недолго. Святители ненавидели Пимена за былое богатство, за белый клобук, за похлебство перед властью. Суд признал Пимена виновным по многим винам, лишил сана и приговорил к смерти через сожжение. Но тут царь явил церкви своё великодушие. Вместо публичной казни Пимена отправили в ссылку в Венёвский монастырь. Там он вскорости умер.
...Розыск по новгородскому изменному делу подошёл к концу.
— Ну вроде всех перебрали, — с облегчением потянулся донельзя измотанный Грязной.
— Всех да не всех, — загадочно ответил Малюта. — Ништо. Опосля доберём.
Казнь была назначена на 25 июля.
5.
Хотя распорядителем назначен был земский дьяк Василий Щелкалов, однако эту казнь царь готовил самолично, как хороший повар готовит своё коронное блюдо. Хотел устроить зрелище дотоле невиданное, подобное римским казням, дабы устрашить Москву, отбить охоту устраивать заговоры, а себя явить народу правителем грозным, но справедливым. Две недели убил на приуготовления. Во всё вникал до последней мелочи, по пунктам расписывал: кого за кем казнить, кому казнить и каким способом, какие слова должны быть при этом сказаны, где стоять земским, где опричным, где иноземцам, а где простому народу. Сам запарился и помощников запарил.
От Лобного места сразу пришлось отказаться. Там было тесновато, ибо одновременно предполагалось казнить около двухсот человек. Поэтому местом казни выбрал царь рыночную площадь в Китай-городе, по народному прозванию Поганую лужу. По краям площади вкопали двадцать больших кольев, к ним прибили длинные брёвна. Накануне приволокли огромные котлы, навезли дров.
День казни совпал с праздником святого Якова. В означенное время царь выехал из дворца, сверкая на солнце доспехами, с копьём и секирой. За царём ехал наследник также в полном боевом облачении. Далее в строгой последовательности двигались свита, земская и опричная дума, иноземные гости. Замыкали процессию полторы тысячи опричников, конвоировавших осуждённых.
Подъезжая к рыночной площади, царь с удовлетворением отметил, что она до отказа запружена народом.
Дальше случилось непонятное.
При виде царя народ кинулся врассыпную. В молчаливом ужасе, пробиваясь локтями, сбивая торговые прилавки, давя рассыпавшиеся яблоки, оступаясь и падая, люди в панике бежали прочь. В мгновение ока площадь опустела.
Царь растерянно обернулся к Малюте. Бегство народа рушило весь тщательно продуманный ход казни. Царь чувствовал себя обиженным и оскорблённым. Он потратил столько усилий для того, чтобы устроить народу небывалое зрелище, а те, для кого оно предназначалось, не захотели его смотреть. Что случилось с московским людом? Ведь ещё недавно эти люди охотно сбегались поглазеть на казни, злорадными воплями отмечали очередную голову, вздетую рукой палача. Это было как если бы он приготовил пир, а гости отказались от его приглашения. Москва предала его, и с этой минуты царь возненавидел Москву так же, как раньше ненавидел Новгород.
Малюта всё понял без слов. По его знаку опричники погнались за разбегавшимися, но этим только усугубили панику. Люди обезумев, шарахались прочь, лезли через изгороди, прятались в подвалах. Кто-то истошно вопил:
— Царь Москву казнит!
Совсем растерявшись, царь сам стал ездить по городским улицам, уговаривая народ пойти поглядеть на казнь, божился, что ничего худого против москвичей не затевал, сулил невиданное зрелище. Но всё было напрасно Люди отворачивались, ускользали из рук опричных, бабы закрывали платками лица, косоротилась даже распоследняя чернь. Силком загнанные на площадь рассыпались как овёс из худого мешка, и площадь пустела сызнова.
С великим трудом удалось собрать редкую толпу. Половину её составляли люди Малюты, постоянные доносчики, работавшие в людских скоплениях.
Царь спешился. Тяжело ступая в боевых доспехах, вошёл в расступившуюся перед ним толпу. Смиряя гнев, стал расспрашивать москвичей про житьё-бытьё. Кивал, сочувствовал, жаловался на тех, кто мешает ему править с пользой для простого народа. От них, злоумышленников, всё зло на Руси, кабы не они — жил бы народ в довольстве и радости.
— Так отвечайте, православные, — возвысил голос царь. — Верно я делаю, что казню злых изменников, моих и ваших врагов?
В ответ раздалось нестройно:
— Верно! Живи, всеблагий государь! Карай изменников!
Кричали, в основном, люди Малюты. Боязливо косясь на опричников, им вторили горожане.
— А чтобы видели вы моё милосердие, — царь щедро махнул рукой. — Отдаю вам половину изменников. Я их милую, забирайте, делайте с ними, что хотите.
Из толпы приговорённых отделили половину и передали в руки стоящим тут же земским боярам. Это были уцелевшие новгородские дворяне. Их потом рассовали по ссылкам и дальним монастырям.
Царь снова взобрался на коня и дал знак начинать.
6.
Первым вывели печатника Ивана Михайловича Висковатого. Двадцать лет тянул Висковатый на себе государственный воз, много раз доказывал преданность царю. Когда тот был при смерти и даже самые верные не хотели присягать «пелёночнику» Дмитрию, это он, Висковатый, сумел убедить всех выполнить последнюю волю государя. Но воистину ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. За преданность, за ум великий, за служение беззаветное наградил царь печатника по заслугам — позорной казнью. Обличать Висковатого должен был дьяк Василий Щелкалов, давний его завистник, сам метивший на место печатника.
Выступив вперёд, Щелкалов взял в левую руку бумагу с перечнем обвинений, а в правую плеть. Откашлявшись, зычно воскликнул:
— Иван сын Михайлов! Писал ты королю польскому. Обещал ему предать Новгород и Псков. Это первый знак твоего вероломства.
Ударив печатника плетью по голове, продолжал:
— Писал ты царю турецкому, увещевал его послать войска к Казани и Астрахани. Это вторая твоя вина.
Последовал новый удар плетью.
— В-третьих, писал ты царю перекопскому или таврическому, чтобы он опустошил наше царство огнём и мечом. За это будешь ты казнён. Если имеешь оправдание — говори!
Звучно и твёрдо вознёсся над площадью голос Висковатого:
— Великий царь! Бог свидетель, что я невиновен, что всегда верно служил тебе. Дело моё поручаю Богу, он нас и рассудит в ином мире. Ты хочешь моей крови? Пей!
Подбежал Малюта, просипел:
— Покайся, Иван Михайлов, перед смертью.
Вместо ответа Висковатый плюнул Малюте в лицо. Выговорил с омерзением:
— Будьте вы все прокляты! Вы и ваш царь!
Малюта довольно осклабился. Этих слов он и ждал от печатника. Теперь царь не будет скорбеть о нём.
С Висковатого сорвали одежду, привязали спиной к бревну.
— Кому доверишь казнить изменника, государь? — спросил Малюта.
— Тому, кто мне самый верный, — ответил царь.
Малюта первым подбежал к печатнику и ножом отрезал ему нос. Подбежавший следом Грязной отрезал одно ухо, Зюзин — второе. Подъячий Иван Ренут, думая отличиться, отсёк половые органы. Печатник вскрикнул и испустил дух.
Царь пришёл в ярость — Висковатый слишком легко отделался. Ренута схватили, оттащили к осуждённым.
Вторым вывели казначея Фуникова. Его обличал сам царь.
— Казню тебя не за твои вины, а за то что ходил ты в товарищах у Висковатого. Всем ему угождал, одного его слушался. Посему велю казнить вас обоих.
Фуникова сварили живьём в котле с кипящей водой.
Затем вывели дьяка Григория Шапкина с женой и двумя сыновьями. Всем им отрубил голову князь Василий Темкин. Дьяка Ивана Булгакова царь казнил собственноручно, шестнадцать раз пронзив дьяка копьём. Наследник заколол жену дьяка.
Казнь длилась четыре часа. Царь изощрялся, стремясь превзойти себя самого. Одному отрубали поочерёдно руки и ноги, у другого вырезали из кожи ремни, с третьего сдирали чулком кожу чулком, у четвёртого вытаскивали кишки, наматывая их ему на шею, пятого сажали на кол.
Наконец все приговорённые были умерщвлены. Тела их оставили на площади до вечера, а ночью увезли за город и свалили в общую яму.
В ту ночь в Москве мало кто уснул.
7.
Пока Малюта в поисках Вяземского обшаривал Москву, тот находился совсем рядом. Лейб-медик Арнольд Лензей пожалел Афанасия и спрятал его в своей аптеке в опричном дворце на Неглинной. Доступ в аптеку был строжайше запрещён, дабы злоумышленник не подсыпал отравы в царское снадобье, которое лейб-медик всякий раз самолично пробовал, прежде чем подать царю. К аптеке примыкала кладовая, в которой врач держал свои препараты. В этой кладовке Афанасий безвылазно отсиживался уже несколько суток. Еду ему приносил помощник лекаря. Для малой нужды князь использовал реторту.
Лунными ночами Вяземский покидал свою каморку, разминая затёкшее тело, бродил в полутьме среди таинственно поблескивающих колб, сосудов и спиртовок. Осторожно приоткрывая окошко, с наслаждением пил ночной воздух. Глядя на спящий город думал про свою жизнь, про убитую семью, молился. В эти дни страшные для него дни он уверовал заново, ибо понял, что всё случившееся с ним есть кара Господня, которую он заслужил вполне. Он знал, что жизнь кончена, знал, что рано или поздно Малюта найдёт его. Иногда ему приходила соблазнительная мысль о самоубийстве, аптечные яды были под рукой и Лензей не отказал бы ему в последней просьбе. Но Вяземский гнал от себя эту мысль, его отягощённая преступлениями душа не принимала последнего греха. Оставалось ждать...
Иногда Афанасий виделся с Лензеем, и тот сообщал затворнику последние дворцовые новости. Царь лютует. Малюта добивает старую опричную думу. На место казнённых повсюду рассовал своих. От Лензея Афанасий узнал о судьбе своей сестры, вдовы казначея Фуникова, первой на Москве красавице. Её посадили голую верхом на жёсткий канат и протащили по нему несколько раз. Потерявшую сознание от дикой боли отвезли в монастырь, где она вскорости умерла в мучениях. Сестру Вяземский любил больше жены, они вместе выросли. Снова мелькнула мысль о яде. Эх, кабы напоследок дотянуться до Малютиной глотки! Уже не оторвали бы.
...Выдал Афанасия кто-то из слуг. По приказу царя оружничего поставили на правёж, определив для взыскания сумму несусветную. Били палками с утра до вечера. Отдав всё, что имел, оружничий стал оговаривать разных людей, которые будто бы были ему должны. Тех тоже хватали и выколачивали несуществующий долг в пользу казны. Целый месяц продержав Вяземского на правеже, сослали в Городецкий посад, где и уморили в тюремных оковах.