Краснов сдержал бешеное желание ударить Листравого. Он видел хмурые лица сидящих людей и знал, что они будут на стороне машиниста. И, вслушиваясь в его слова, Краснов понимал, что тот говорит от имени всех. Он постоял с минуту, помешкал-ся. потом, сделав вид, что чем-то озабочен, спешно ушел.
Комендант разговаривал с Фроловым о внезапных обстрелах. Ему попало от «Березки» за большие потери людей на Единице. Кроме того, сами железнодорожники вели себя подчас, по мнению коменданта, беспечно (он назвал фамилии Краснова и Пилипенко). В связи с этим Мошков решил выступить перед людьми — так посоветовали из «Березки».
Начальник политотдела собрал в комендатуру — просторнее помещения не нашлось — коммунистов и комсомольцев.
— В октябре сорок первого я был под Москвой, — громко говорил Мошков. — Беспечность и растерянность тогда нам дорого стоили. Мы кровью платили. Пора и вам понять. Мы тут с товарищем Фроловым обсудили и считаем, что нужно расселиться по два, самое большее по три человека. Надо каждому зарубить себе на носу: враг сильный, враг хитрый, враг беспощадный…
— И мы не лыком шиты! — выкрикнул Пилипенко.
— Вот-вот. Ура, шапками закидаем! Нет, не выйдет. Командование «Березки» возлагает на нас с вами большую задачу, очень большую…
Мошков, многозначительно помолчав, продолжил:
— Огромные перевозки на наших плечах, а сюда идет только одна колея. Все грузы придется возить нам. Поэтому против силы ставь нашу русскую смекалку, ловкость. Нам всего этого не занимать. Да работать с умом — на рожон не переть.
Комендант разгорячился. Оглушенный в дневной бомбежке, он кричал:
— Никаких костров! Группами на виду не собираться! Делать все скрытно и смело. Мы их сильнее. Два месяца глушит он Единицу, пашет бомбами вдоль и поперек, а она живет. Живет! И будет жить!
Мошков говорил о приближении дня наступления на их фронте, стойкости и выдержке советских людей. Тут же передал приказ командарма об увеличении военных перевозок.
— Мы будем наступать! Будет и на нашей улице праздник! — закончил он.
— Стоило ли так заявлять? — усомнился Фролов.
— Видишь ли, Павел Фомич. — Мошков замялся, смущенно отводя глаза. — Насчет наступления я сам придумал. Точно не знаю, но наступать, конечно, будем.
Слова Мошкова заметно ободрили людей. Теперь они с жадностью перечитывали газеты: не упоминается ли наш участок? Атаковывали солдат, вернувшихся с передовой: что слышно?..
В те дни неожиданно для многих отличился Краснов. Ему надоело каждый раз при выгрузке техники рисковать своей головой. Фролов именно его вызывал на маневры. От постоянного страха Демьян Митрофанович похудел, осунулся, нос у него заострился, вытянулся. И он невольно стал искать способ обезопасить выгрузку, чтобы больше не падать при бомбежке, не кланяться каждому снаряду.
Краснов обследовал подходы к станции и нашел в одном месте удобную выемку. Немного подровнять, соорудить помост, и разгрузочная площадка окажется вне обстрела. Его предложение было горячо одобрено и Мошковым и Фроловым. Он стал героем дня… Но Листравой разгадал причины его изобретательности.
— Шкуру свою спасает, — сказал он как-то Пацко, когда тот расхваливал Краснова. — До техники ему нет дела. Своя голова дороже. А придумано хорошо, ничего не скажешь.
За инициативу Краснову была объявлена благодарность «Березки». И Фролов предупредил Листравого о том, чтобы тот не подрывал авторитета командира: в трудных военных условиях недопустимы личные счеты.
7
Усталым вернулся Илья с дежурства. Трудный выдался день: они беспрерывно убирали и подавали вагоны. Таких дежурств становилось все больше: эшелоны теснились к Единице, особенно ночью. Наступление, наступление, наступление… Вот что видел Илья в каждом вагоне, в каждой новой платформе.
Теперь Пилипенко лежал на топчане: болела голе ва. Листравой, примостившись у коптилки, писа; жене письмо. Илья не раз заставал машиниста за этим занятием и всегда сочувственно поглядывал на него: что-то не клеится у старика, гложет его какая-то мысль.
Батуев был в наряде — охранял городок. Фролов переселил железнодорожников на край поселка, почти к самому лесу: это безопаснее. После работк восстановители сами несли охрану.
Илья с теплотой подумал о Цыремпиле: хороши парень. Сейчас дежурит где-то вместо него. Сам по просился в наряд, узнав, что друг болен.
Пост Цыремпилу достался далеко, почти у самог: леса, между развалинами, где в подвалах жили вое становителй, и дорогой, ведущей к фронту через лес Было темно. Оставшись один в гнетущей тишине заснувших руин, Цыремпил почувствовал, как стра: сдавливает сердце. Он старался преодолеть его и и мог. Кругом было темно и тихо. Черная глуха! ночь окутывала все. Чтобы забыться, Батуев вспоы нил о далеком доме, представил себе старенькую заботливую мать. Хоть и плохие у нее глаза, она по-прежнему вяжет шерстяные рукавицы для фрон товиков. Так писал отец… Еще сообщал, что в чест, — погибшего брата улусники собрали деньги и передал! на постройку танка…Послышался шорох. Батуев притаился, кровь бросилась в лицо, пальцы невольно потянулись к спусковому крючку автомата. Но он убедился, что, цетясь, даже не видит мушку, и похолодел от страха.
Началось мучительное ожидание. Напрягся слух Чувства обострились настолько, что уши слышал! даже ранее не уловимые звуки. Легкое вздрагивание листьев в лесу, прыжок лягушки, падение капли росы — все настораживало. Не топот ли? Не голос ли слева? Не ползет ли в темноте диверсант, готовьк внезапно ударить сзади?..
Он чуть не поднял тревогу, но опасность показаться смешным остановила его. Батуев опустила на колени, прислонился плечом к щербатой кирпичной стене. Ему почудилось, что прошли длинные-длинные часы, его забыли.
Но вот и шаги, осторожный шепот на дороге.
— Стой! Кто идет?
Шаги притихли. Страшное молчание. Гремит сердце. Снова хриплый крик:
— Кто иде^?
Щелк взведенного автомата.
— Не стреляй, дяденька… Мальчик у меня.
Голос испуганный, женский, просительный:
— Жилье ищем, притомились…
«Обман! Обман! Обман!» — стучит сердце.
Автоматная очередь рассыпалась по разбитым улицам, плеснулась на дорогу, затихла, повторившись в лесу.
— Ой! Очумел…
И снова мягкая тишина. Приглушенный детский плач. Потом спешные шаги разводящего, начальника караула, солдат…
В свете фонарей на земле лежит женщина, прижав к груди мальчика в рваном пиджачке. Живая, но испуганная.
Ушли люди, и опять Цыремпил один со своими мыслями и непроницаемой темнотой.
Дождался смены и в «караулке» узнал, что задержанная женщина — местная жительница, возвращалась домой с мальчиком Петей.
— Вот он, твой пугальщик, — сказал Пацко, указывая на Цыремпила.
Мальчик грыз сухарь, сердито косил глаза из-под солдатской пилотки, плотнее прижимался к матери.
Вошел Фролов: все встали по команде «смирно». Начальник политотдела объявил Батуеву благодарность за димерную службу.
В подвале стояла приглушенная тишина. Только Александр Федорович изредка шуршал бумагой да за дверью вкрадчиво скребло железо о камень. Илья все собирался как-нибудь днем отбросить это железо, но забывал, и оно нудно дребезжало при малейшем дуновении ветра. И как ни старался Пилипенко, ему не удавалось уйти от мыслей. Представлялось, как они маневрировал! и как проворно работала Наташа… Она осталась во вторую смену, другого стрелочника ранило.
Илья ревниво присматривался к ней. Было неприятно, что дерхится она строго, сухо, не улыбается ему, как раньше, в первые дни знакомства. Что все это значи"?
Сегодня она дежурит в ночь. Наверное, очень страшно. Думает ли она о нем?
Через открытую дверь вливался свежий ароматный воздух. Пладя коптилки колебалось, уродуя тени на стенах. Вдруг оно угрожающе затрепетало.
Александр Федорович поднялся, закрыл дверь, снова принялся за пигьмо.
Сразу стало жарко, душно, запахло подвальной сыростью. Илья стремительно вышел за дверь.
Ночь была прохладная, темная и звездная. Илья посмотрел вверх: синим росчерком падала звезда. Исчезла. «Почему так бывает? — задумался он и вдруг обиделся на себя. — Не нашел времени прочитать. Ну ничего, вэт кончится война…»
Он осторожно гробирался в темноте, мечтая о том дне, когда стихнут выстрелы, кончатся бои, улыбнется эта девушка с гордыми глазами.
В стороне, у тешой стены, скатился камень, звякнуло так, будто убегал человек и уронил что-то металлическое.
— Эй, кто там? — Илья пошел навстречу шороху, сожалея, что не шихватил с собой автомата.
На серой стеге отчетливо заскользила черная тень человека, растаяла за углом. Илья кинулся за призраком, сжал \ пояса рукоять ножа. Врт и угол. Никого. Тихо. В стороне леса загудел паровоз, где-то там, в темной дали, вспыхнул прожектор, тотчас испуганно вильнул у погас. Илья, затаившись, постоял немного у стены I, встревоженный, вернулся в подвал. За каждым выступом ему мерещился лазутчик врага.
Александр Федорович спокойно выслушал его длинный сбивчивый рассказ и ничего не сказал. «Искать человека в каменных трущобах все равно, что иголку в копне сена», — думал он. Но Илья не успокоился. Зарядив автомат, Пилипенко вышел в темноту, за дверь. Вернулся нескоро, с неловким смущением разделся, молча прилег.
Машинист, ероша волосы, все еще корпел над письмом. Мыслей было много, но изложить их на бумаге просто и толково почему-то не удавалось.
Вот уже вернулся и Цыремпил из наряда. Он поделился своей радостью. Машинист похвалил его, не преминул заметить:
— Павел Фомич такой, с душевной теплинкой. Человек для него — всё.
Цыремпил с Ильей о чем-то шептались, мешая Листравому, и он посоветовал:
— Ложитесь-ка, друзья хорошие. Рано подниму. Перезаправить буксы требуется.
Он так и не дописал письмо. Засунув бумагу в изголовье, Александр Федорович снял со стены автомат и, чтобы не потревожить спящих, тихо прикрыл за собой дверь.