мынией, в начале года — с представителем президента Рузвельта, затем принимал участие в обработке Данных немецкой антарктической экспедиции 1939 года,в переговорах с Испанией. Поэтому поездка в Лондон на китобойную конференцию была вполне закономерна. Впрочем, известную роль сыграли и мои знакомые — американские промышленники. Они поддержали идею делегирования меня в Лондон.
— Вы, очевидно, знали ваших английских партнеров уже давно?
— Конечно! С 1934 года я знал и ценил сэра Гораса Вильсона. Он возглавлял так называемую «гражданскую службу», являлся практически ближайшим советником премьер-министра Чемберлена. Не раз я посещал его на Даунинг-стрит, 10; у него был и другой кабинет, в помещении казначейства.
— Таким образом, у вас была двойная задача?
— Да, одна касалась переговоров о китобойном промысле, но параллельно я вел неофициальные переговоры.
— А в Берлине ими интересовались?
— Конечно! Сам Геринг тогда находился в своем имении «Каринхалль», однако в Берлине оставался его адъютант Боденшатц, которому я регулярно докладывал о переговорах…
Нужно отдать должное г-ну Вольтату: в его рассказе не было похвальбы, он только констатировал факты. И ту программу англо-германского сотрудничества, которая вырисовывалась в ходе переговоров, он не приписывал лично себе. Вольтат как бы походя заметил:
— Общая концепция возникла в ходе бесед с Вильсоном, он был очень категоричен и даже хотел повезти меня в Чекере, в загородную резиденцию премьера. Но я отказался…
В предшествовавшей нашей встрече переписке Вольтат, будучи человеком осторожным, утверждал, что «инициатива проведения переговоров исходила не от имперского (немецкого. — Л. Б.) правительства», читай: от Вильсона, от английской стороны. А в секретном докладе на имя Геринга, составленном в августе 1939 года, Вольтат докладывал: инициатива принадлежала Вильсону.
К этому важному пункту мы должны относиться очень серьезно. Не преувеличу, если скажу, что мы находимся у разгадки рокового вопроса: почему не удалось предотвратить развязывание мировой войны, начавшейся 1 сентября 1939 года?
Коалиция с Англией
С чего началось? С мюнхенского соглашения, и как продолжение — в последующие месяцы с английской стороны предпринимались серьезные шаги к тому, чтобы разбить и расширить свои позиции. 26 ноября 1938 года наш давний знакомый Фриц Хессе написал из Лондона своему шефу, Иоахиму фон Риббентропу: «Доверенное лицо Чемберлена просило меня позондировать почву… Английская сторона настоятельно хочет сделать дальнейший шаг к тому, чтобы наглядно продолжить линию мюнхенского соглашения и открыть путь к совместному англо-германскому соглашению о признании основных сфер влияния».
Хессе пояснил: доверенное лицо Чемберлена — это сэр Горас. А разделение сфер влияния предлагалось такое:
Германия — Юго-Восточная и Восточная Европа.
Англия — Британская империя, мировые океаны.
Япония — Китай.
Италия — Средиземноморье.
Предложение долго рассматривалось в Берлине; в январе 1939 года Хессе был вызван туда. Риббентроп спросил его, пойдут ли англичане на соглашение с Германией против России. Проанализировав вместе политику Англии, они пришли к выводу, что Англия еще не созрела для этого. Вот как сам Фриц Хессе объяснял намерения нацистского руководства в начале 1939 года:
— Политика Гитлера в тот момент состояла в том, чтобы создать большую европейскую коалицию против Советской России. Он надеялся на то, что ему удастся привлечь к ней не только Италию и Японию, но также Англию и Францию. Правда, в глубине души он понимал, что эту коалицию, которую он в узком кругу называл «священным европейским союзом», можно будет создать только в том случае, если он оставит в покое Польшу…
Что ж, здесь есть определенная логика. Польша была; слишком тесно связана с Францией и Англией, и вряд, ли они могли поддержать Германию в ее агрессивных намерениях. Опыт Мюнхена сильно подорвал престиж Чемберлена и Даладье в глазах мировой общественности. Англия не могла допустить усиления мощи Германии на европейском континенте. Англичане готовы были отдать Германии Данциг, но не всю Польшу. Анализируя все это, в Берлине взвешивали и такую возможность: если нельзя создать «священный союз» ценой агрессии против Польши, то не попытаться ли привлечь к этому союзу саму Польшу?
И действительно, в начале 1939 года было несколько попыток сговора с панской Польшей. Переговоры велись послом фон Мольтке в Варшаве, а затем самим Риббентропом. Министру иностранных дел Польши Юзефу Беку предложили: если Польша вступит в союз с Германией, то она может получить сперва Карпатскую Украину, — а затем и Советскую Украину!
Эти попытки не были новы. Еще в 1933 году Гитлер в первых беседах с польскими дипломатами намекал на возможность «взаимопонимания». В 1934 году был подписан польско-германский договор. При его подписании Гитлер прямо сказал польскому послу Липскому:
— Польша является последней баррикадой цивилизации против опасности большевизма!
Развивая сговор, в 1935 году в Польшу прибыл Геринг. Как записал в дневнике заместитель министра иностранных дел Польши граф Шембек, Геринг «зашел настолько далеко, что почти предложил нам антирусский союз и совместный поход на Москву».
На секретном совещании представителей ведомств Гесса, Риббентропа и Геббельса в июне 1936 года уполномоченный Риббентропа заявил, что «Гитлер разыгрывает польскую карту в своей внешнеполитической игре». Более того. Когда в декабре 1938 года нацистская «пятая колонна» в Литве предложила план вооруженного восстания с целью присоединения Клайпеды (Мемеля) к Германии, Риббентроп от имени Гитлера отменил его. Почему? Дело в том, что тогда в имперской канцелярии активно обсуждался план создания антисоветского блока восточноевропейских стран — Литвы, Польши, Венгрии и Румынии. Риббентроп откровенно сказал по этому поводу 16 января 1939 года министру иностранных дел Венгрии графу Чаки:
— Надо действовать согласованно, как футбольная команда! Польша, Венгрия и Германия должны тесно сотрудничать…
С этой целью Гитлер был готов идти на некоторые уступки Польше. Начались активные дипломатические переговоры. По указанию Бека их вел Липский, причем в имперской канцелярии уже готовились к далеко идущему «общему соглашению» с Польшей, включающему передачу Данцига Германии. Гитлер предельно ясно обрисовал свои намерения в разговоре с Беком в январе 1939 года. Бек записал слова своего собеседника: «По мнению Гитлера, существует полная общность интересов Германии и Польши в отношении России. Здесь рейхсканцлер заметил, что каждая польская дивизия, действующая против России, сберегает немецкую дивизию. Далее он констатировал, что заинтересован в Украине только экономически и не имеет к ней интереса политического характера».
Достаточно ясно? Поэтому Риббентроп, приехав в январе 1939 года в Варшаву, решил «нажать на все кнопки». «Затем я еще раз говорил с г-ном Беком о политике Польши и Германии по отношению к Советскому Союзу, — писал он в докладе Гитлеру, — и в этой связи также по вопросу о Великой Украине; я снова предложил сотрудничество между Польшей и Германией. Г-н Бек не скрывал, что Польша претендует на Советскую Украину и на выход к Черному морю». Эти притязания нацистский министр поддержал, цинично заявив:
— Ведь Черное море — это тоже море!
Однако сделка не состоялась. Даже для польских руководителей было ясно, что она, не давая никаких преимуществ в настоящем, поведет в будущем к превращению Польши в сателлита Германии. После неудачи этого маневра Гитлер и Геринг решили действовать на «главном политическом плацдарме» того времени — в Лондоне.
Еще в дни мюнхенского соглашения в штабах монополий ратовали за то, чтобы на этом не останавливаться, а идти дальше — начать переговоры о разделе сфер влияния. Это были не только слова — за ними было реальное стремление к углублению сговора. Известный гамбургский историк Бернд-Юрген Вендт обнаружил документы, в которых говорится, что под патронажем директора могущественного Английского банка сэра Монтэгю Нормана зимой 1938/39 года налаживались контакты с немецкими дипломатами и промышленниками, причем обе стороны уже прикидывали, как мощный германо-английский экономический блок может быть направлен даже против США. Американский посол в Лондоне Кеннеди в те дни поставил в известность Вашингтон, что переговоры между Германией и Англией должны будут идти на двух уровнях: с правительствами — с одной стороны, с промышленниками — с другой, но, мол, английская сторона не хочет информировать Кеннеди о своих целях. Вскоре в Берлин направились два видных английских деятеля — министр торговли Стэнли и заведующий экономическим отделом Форин офиса Эштон-Гуэткин. В свою очередь, в Лондон прибыл Яльмар Шахт…
Тем, кто подходит к предвоенной ситуации с позиций исторического материализма, нетрудно увидеть причины подобных закулисных интриг в объективных фактах политики международных монополий. Так, в работе «Мирные планы мультинациональной крупной промышленности» германский исследователь Бернд Мартин проанализировал настроения, которые господствовали тогда в кругах промышленников и банкиров гитлеровской Германии. Анализ этот показал, что в то время начала стремительно повышаться роль крупнейших германских фирм, монополизировавших ряд ведущих отраслей промышленности. Они поддерживали государственное регулирование, выливавшееся в первую очередь в систему внешнеторгового протекционизма. Мартин считает, что наиболее энергично действовали в этом направлении магнаты тяжелой, электротехнической и химической промышленности. Владельцы электротехнических и химических предприятий особо рассчитывали на то, что фашистское государство поможет им преодолеть техническое отставание и укрепить позиции на мировых рынках. Курс на подготовку к войне был им крайне выгоден. Основные химические концерны приветствовали решение Гитлера всемерно развивать петрохимию, вытекавшее из необходимости создания крупных резервов горючего. Этот курс был по душе и крупным авиастроительным фирмам, считавшим Геринга своим доверенным лицом. Как пишет Мартин, все представители «новых отраслей» промышленности получили прямые и непосредственные выгоды от такого экономического курса. Например, 40–50 % всех инвестиций по так называемому «четырехлетнему плану» пошли в петрохимию и производство минеральных масел.