В то же время, завоевывая мировой рынок, германские монополии не могли не задуматься о последствиях курса на развязывание войны. Война, конечно, закрыла бы на определенное время мировые рынки для немецких фирм. Но что будет после войны? Достаточен ли немецкий военно-экономический потенциал для победы в такой войне? Ведь в случае краха позиции немецких концернов будут подорваны на долгое время! Эти сомнения одолевали многих ведущих деятелей нефтяной, электротехнической и химической промышленности Германии, т. е. тех отраслей, которые в 30-е годы совершили наибольший рывок на мировых рынках.
Ответы давались различные. Известен, к примеру, меморандум одного из ветеранов немецкого делового мира Арнольда Рехберга от 18 ноября 1938 года. Исходя из «чисто экономических соображений», он настойчиво требовал избрать для немецкой экспансии восточное направление. «Объектом экспансии Германии, — писал Рехберг, — являются неисчислимые сырьевые богатства России. Чтобы экспансия в этом направлении смогла превратить Германию в империю с прочной и широкой аграрной и сырьевой базой, она должна включить в свой состав русские территории не меньше чем до Урала… Встает вопрос: не следует ли, исходя из наших военных интересов, вернуться к политике, рекомендованной генералом Гофманом и мной, т. е. к попытке создания фронта европейских великих держав против большевистской России? Только когда окончательно выяснится, что не удастся попытка образовать европейский фронт против большевистской России… — тогда можно будет рискнуть осуществить военную экспансию на Восток даже при сопротивлении западных держав».
Что же, в предложениях Рехберга имелась своя логика. В 20-е годы он был ярым проповедником германо-французского антисоветского блока (знаменитый план генерала Гофмана). Теперь он напоминал об этой кардинальной задаче.
В штаб-квартирах крупнейших фирм шло активное обсуждение подобных возможностей. Если Рехберг предлагал образовать «фронт европейских великих держав» в самой общей форме, то другие видели более конкретную задачу: компромисс с Англией. Как констатировал в своем секретном меморандуме член правления «ИГ Фарбен» Карл Краух, одновременно являвшийся генеральным уполномоченным по специальным вопросам химического производства, у Германии в 1938 году «имелись возможности точно определить время и характер политических переворотов в Европе, избегая при этом конфликта с группой держав, руководимой Англией».
Итак, коалиция с Англией?
У мюнхенской политики была и другая база — влиятельные группы английских промышленников. Находясь в менее выгодном положении, чем немецкие монополии, многие английские фирмы охотно склонялись к идее блока с Германией. Идеи экономического сговора с Германией были широко распространены среди ряда ведущих деятелей английского промышленного мира, например, тех, кто считал Германию выгодным рынком для сырья из английских доминионов (хлопок, шерсть). Многие из них считали единственным выходом тесное переплетение германского и английского капитала, с помощью которого станет возможным нейтрализовать американскую конкуренцию.
Так, за несколько месяцев до начала войны влиятельный американский журнал «Джорнэл оф коммерс» писал: «Энергичная поддержка, которую оказывают британские дельцы и банкиры политике международного умиротворения, отражает здравый эгоизм этих групп. За войну богатым классам придется платить — хочется им этого или не хочется. Кроме того, часто забывают, что Германия является ведущим покупателем британских товаров».
Бернд-Юрген Вендт, приведя это высказывание, с иронией напоминал, что и накануне Первой мировой войны английский министр иностранных дел сэр Эдуард Грей объяснял французскому послу Камбону:
— Англия не может дать никаких гарантий, ибо ее главным интересом является интерес коммерческий…
Коммерческий интерес! Даже когда в марте 1939 года вермахт захватил Прагу и Мемельскую область, английские «умиротворители» и не подумали отказаться от своих прогерманских действий.
Переговоры, состоявшиеся 15–16 марта 1939 года в Дюссельдорфе, не предавались в свое время широкой гласности. Действительно, английской стороне это было ни к чему — ведь ею на словах было выражено возмущение очередным актом германской агрессии…
Связи между влиятельными объединениями промышленников Германии и Англии начались давно, и они носили не только экономический характер. В марте 1938 года министр заморской торговли Англии Хадсон заявил, что «сотрудничество промышленников могло бы оказать благотворное влияние на политическое умиротворение». В конце лета того же года начались очередные переговоры между «Имперской группой индустрии» и «Федерацией британской промышленности» с целью заключения соглашения (на манер германо-итальянского). Эту идею активно поддерживали как министерство торговли (Стэнли), так и министерство заморской торговли (Хадсон). Немецкие промышленники добивались снижения английских таможенных пошлин, а английские хотели бы получить доступ на рынки, захваченные Германией. Правда, на первых порах немецкие представители придерживались мнения, что их британские коллеги еще не готовы к созданию «мощного экономического блока Германия — Англия — Франция — Италия». Однако 18 января 1939 года англичане сообщили, что готовы к встрече, а Стэнли и Хадсон объявили о своих предстоящих визитах в Берлин. «Лучшая новость, которую давно не слышал деловой мир», — ликовал журнал «Бритиш трэйд джорнэл энд экспорт уорлд».
Переговоры в Дюссельдорфе объединений промышленников Англии и Германии завершились принятием декларации, состоявшей из 12 пунктов и провозгласившей необходимость развития торговли между обеими странами. Она содержала далеко идущие соглашения, практически — карательные сговоры в ряде отраслей. Реакция на декларацию последовала однозначная: так, в США устами государственного секретаря она была названа «частью так называемой политики умиротворения». В Вашингтоне были серьезно встревожены опасностью англо-германского экономического сговора. Как писал журнал «Экономист», соглашение представляло собой «двусторонний, сговор за счет третьих лиц». Большое беспокойство вызвало оно и в Восточной Европе, ибо означало усиление как германского, так и английского наступления на восточноевропейские рынки. И это в то время, когда Англия заверяла эти страны, что стремится защитить их от возможной германской агрессии!
Английская сторона сделала предложение — отдать Германии рынки Юго-Восточной Европы и тем самым положить начало разделу сфер экономического влияния. С этой целью эксперт консервативной партии Друммонд-Уолф в мае 1939 года посетил Берлин. Однако предложение не могло привлечь ни Геринга, ни Вольтата, ни рурских промышленников, так как эти рынки Германия уже «экономически освоила». Для электротехнической и крупной химической промышленности балканские страны вообще рынком быть не могли. Геринг в то время откровенно намекал англичанам, что они должны пойти на большие уступки в разделе сфер влияния, либо Германия решится на «быструю, короткую войну».
Итак, с определенного момента планы и намерения Англии и Германии стали расходиться: если в 1939 году «умиротворители» с английской стороны были готовы и дальше идти на предельные уступки, то у нацистов рос не только аппетит, но и уверенность в возможности провести раздел и перекройку сфер влияния военным путем. Именно к этому периоду относятся многочисленные документы руководящих органов «Дейче банк», «ИГ Фарбен», Флика, а также другие проекты создания так называемой «экономики больших территорий». Один из проектов, принадлежавший перу ведущего нацистского теоретика Карла Шмитта, объявлял доктрину Монро прецедентом для создания в Европе территорий, «не подлежащих чужому вмешательству». К таким территориям, по его мнению, относились Центральная и Восточная Европа. Шмитт, между прочим, писал: «Мы сейчас мыслим глобально, в масштабах крупных территорий. Мы признаем неотвратимость грядущего территориального перепланирования, о котором уже говорили министериаль-директор Вольтат и рейхслейтер генерал Риттер фон Эпп». Упоминание Вольтата в этом контексте для нас исключительно интересно, так как оно показывает, в какой мере Вольтат находился в те годы в «идеологическом эпицентре» экономической и внешней политики гитлеровской Германии.
Есть основания полагать, что к лету — осени 1939 года среди немецких промышленников стали брать верх силы, толкавшие Гитлера к войне. Тот же Карл Краух, в 1938 году считавший возможным вести политику так, чтобы «избегать конфликта» с Англией, 28 апреля 1939 года заявил:
«С марта этого года подобных предпосылок больше нет. Экономическая война, втайне уже давно начавшаяся Англией, Францией и США против антикоминтерновских держав, теперь ведется открыто. Она будет со временем принимать все более острые формы».
Начало миссии
В этой обстановке и начал свою неофициальную миссию Гельмут Вольтат. Он сначала, изложил свою программу в меморандуме на имя Геринга и получил его одобрение. С английской стороны тоже последовали соответствующие сигналы. Так, 8 июня 1939 года министр иностранных дел лорд Галифакс заявил, что готов «обсуждать любое немецкое предложение»; 29 июня он выступил со специальной речью в лондонском Чатам-хаузе, где перечислил проблемы, по которым Англия готова вести переговоры, в том числе о колониях, о преодолении торговых барьеров, обеспечении «жизненного пространства». О том же заявил английский посол в Берлине Гендерсон своему собеседнику, статс-секретарю Вайцзеккеру.
6 июня Вольтат прибыл в Лондон — по официальной версии, для обсуждения ряда финансовых и экономических вопросов. Уже в день приезда он посетил сэра Гораса; на встрече присутствовали экономический эксперт консервативной партии Друммонд-Уолф и «серый кардинал» Чемберлена, его советник Джозеф Белл. В целях конспирации встреча состоялась не в резиденции Вильсона, а во дворце герцога Вестминстерского.
О содержании бесед мы имеем только косвенные свидетельства. Их участники не оставили официальных записей (запись Вольтата, по его словам, сгорела в Берлине). Во всяком случае, были затронуты принципиальные вопросы англо-германских отношений. Шла речь о том, как добиться их улучшения (об этом упоминает Вильсон в одной из более поздних записей). У нас есть и другое, очень важное свидетельство: тот же Вильсон при следующей встрече с Вольтатом (в июле) сразу спросил: