5. Подлинный Секретный дополнительный протокол от 28 сентября 1939 г. (о Литве) (на русском и немецком языках). Плюс 2 экземпляра копии этого протокола.
6. Подлинный Секретный протокол от 10 января 1941 г. (о части территории Литвы) (на русском и немецком языках).
7. Подлинный дополнительный протокол между СССР и Германией от 4 октября 1939 г. (о линии границы) (на русском и немецком языках).
8. Подлинный Протокол — описание прохождения линии госграницы СССР и госграницы интересов Германии (две книги на русском и немецком языках)…»
Понятно, что перед лицом такого документа консерваторы отступили. Второй Съезд народных депутатов СССР утвердил доклад А.Н. Яковлева. Политически вопрос был решен. Но, с точки зрения историографов, надо было все-таки выяснить судьбу оригинала секретных протоколов, которые комиссии Яковлева обнаружить не удалось. Лишь 27 октября 1992 г. свершилось последнее действие в «драме протоколов»: публикация данных т. н. «президентского архива», где был обнаружен пакет № 34. В нем и были обнаружены оригиналы секретных протоколов вместе с подробным описанием их «архивной судьбы». Оказывается, что оригиналы секретных протоколов, находившиеся до октября 1952 г. у В.М. Молотова, 30 октября 1952 г. были переданы в Общий отдел ЦК. Почему именно в это время? В это время звезда министра закатилась: еще до смерти Сталина доверия к нему уже не было, внешним знаком чего был арест супруги Молотова Полины Жемчужиной. В VI секторе Общего отдела ПК протоколу был дан свой номер: фонд № 3, опись № 64, единица хранения № 675-а, на 26 листах. В свою очередь, эта «единица хранения» была вложена в «закрытый пакет» № 34, а сам пакет получил № 46-Г9А/4— 1/ и заголовок «Советско-германский договор 1939 г». Внутри пакета лежала опись документов, Полученных из МИД СССР, — всего восемь документов и две карты:
1) секретный дополнительный протокол «о границах сфер интересов» от 23 августа 1939 г.;
2) разъяснение к нему от 28 августа (включение в разграничительный рубеж р. Писса);
3) доверительный протокол от 28 сентября о переселении польского населения;
4) секретный протокол «об изменении сфер интересов» от 28 сентября;
5) такой же протокол «о недопущении польской агитации» от 28 сентября;
6) протокол об отказе Германии «от притязаний на часть территории Литвы» от 10 января 1941 г.;
7) заявление о взаимной консультации от 28 сентября. 1939 г.;
8) обмен письмами об экономических отношениях (той же даты).
Таков был финал поисков протоколов. Хотя он официально датирован 1992 годом, в действительности он совершился раньше, а именно в декабре 1991 года. В этот день первый и последний президент СССР М.С. Горбачев появился в той самой бывшей квартире Сталина, где с 1950-х годов располагался VI сектор. Здесь в одной из комнат были поставлены длинные столы, на которых лежали некогда закрытые пакеты с документами высшей степени государственной секретности. Был среди них и пакет № 34. Сотрудник сектора Ю.Г. Мурин обратил на него внимание «уходящего» президента. Реакция М.С. Горбачева была по меньшей мере странной: «Ну что же? Мы ведь с самого начала объявили их недействительными»…
Историки и политики по сей день скрещивают копья вокруг решения, принятого Сталиным в августе 1939 года. Именно Сталиным, ибо все поиски в самых секретных архивах не дали документа, в котором было бы записано решение: прекратить переговоры с Англией и Францией о заключении военного союза и принять предложения Гитлера о пакте о ненападении. Подобного документа, оказывается, и не было. Среди протоколов Политбюро и так называемых «особых папок» (высшая степень секретности) нет такого пункта. Оно было — в лучшем случае! — согласовано в узком кругу лиц, приближенных к Сталину.
Не входя в тонкости споров, отметим: не было ничего особенного в том, что в сложной предвоенной ситуации Сталин рассматривал несколько альтернатив. Точно так же поступили Англия и Франция, когда в 1938 году взяли курс на «умиротворение» агрессора. Решающим критерием для оценки августовского решения является не то, с кем именно сговорился Сталин, а то, что Советский Союз в конечном счете извлек для интересов своей безопасности.
Сначала казалось, что критики посрамлены: СССР вынес свои западные и юго-западные границы на 200–300 километров на Запад, «округлил» свой состав на три новые союзные республики Прибалтики. С 1 сентября 1939 года в Европе бушевала Вторая мировая война, а СССР продолжал мирную жизнь. Разве не оправдание «пакта Молотова — Риббентропа»?
Сохранилось очень мало аутентичных свидетельств того, как Сталин объяснял свое решение. Одно из них — беседа Сталина с Георгием Димитровым, генсеком Коминтерна, состоявшаяся 7 сентября 1939 года. Димитров подробно записал этот откровенный (если к Сталину можно вообще применять это слово) разговор. Сталин признал, что договор «в некоторой степени помогает Германии». Но СССР перед лицом конфликта двух групп капиталистических стран «не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга». «Мы, — продолжал Сталин, — можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались». О Польше Сталин сказал однозначно: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше!» И далее:
— Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население…
Гитлер, надеялся Сталин, «сам того не понимая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему». Следовательно, для социалистической системы союз — хотя бы временный — с Гитлером приносит пользу.
Таким образом, из уст Сталина мы знаем: расчет был на длительный период, который понадобился «разодравшимся» Германии, Польше, Англии и Франции в их борьбе. Этот период и должен был быть использован для реорганизации и перевооружения Красной Армии. Сколько он мог длиться? В послевоенные годы мне не раз приходилось беседовать с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко — тогда уже пенсионером, а в 1941 году первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. В те годы он пользовался доверием Сталина и вспоминал, как Сталин ему несколько раз говорил с досадой, что он рассчитывал на войну в 1942 году, не раньше. Эту же дату называли и другие деятели (А.М. Василевский, Г.К. Жуков). Наконец, сам Сталин признался Черчиллю, что надеялся оттянуть начало войны «на шесть месяцев». На этот период была рассчитана обширная программа производства новых видов вооружения — современных самолетов и танков (в том числе знаменитого Т-34). В протоколах Политбюро 1940-го и 1941 года — десятки, если не сотни, решений на этот счет. Особо занимались авиацией, состоянием старых авиазаводов и строительством новых. Здесь проявились легендарные свойства самого имени «Сталин»: раз Сталин требовал, это неукоснительно выполнялось.
Расчет на 1942 год предполагал, что война Германии с ее противниками будет длительной. Первое разочарование Сталину пришлось пережить в дни польской кампании. Та самая Польша, которую Генштаб Красной Армии считал серьезным противником и еще в 1938 году ждал ее нападения, та самая Польша потерпела поражение за несколько недель. Правда, не без помощи Советского Союза, введшего войска в Западную Белоруссию и Западную Украину. Об этой помощи Молотов напомнил Гитлеру во время их беседы в ноябре 1940 года. Затем — Франция, великая европейская держава. Ее сопротивление длилось также несколько недель, не говоря уже о быстрых успехах вермахта в Дании, Норвегии, Голландии, Бельгии, Люксембурге. В Европе продолжалась лишь воздушная и морская война с Англией.
О том, как Сталин энергично старался «подталкивать одну сторону против другой», говорит и такой малоизвестный эпизод. 1 июля 1940 года английский посол сэр Стаффорд Криппс вручил Сталину секретное послание нового премьера Англии Уинстона Черчилля от 24 июня. Черчилль предлагал Сталину отойти от его прогерманской позиции; предупреждал о том, что Гитлер рано или поздно обратится на Восток. Во имя улучшения англо-советских отношений Черчилль практически был готов отдать в советскую сферу влияния все Балканы. Ответ Сталина был не только негативным. 13 июня он сообщил Гитлеру через немецкого посла Шуленбурга содержание письма Черчилля и о своем отказе от английских предложений!
Используя выражение самого Сталина, он считал себя примером «ясного ума и стойкого характера». И события 1939–1941 годов говорят о том, что «стойкость характера» была им проявлена в специфическом виде.
Сегодня можно составить «энциклопедию» предупреждений, поступавших Сталину. Они шли по всем линиям буквально отовсюду. Их география начиналась Берлином и кончалась Чунцином, откуда дата — 22 июня — была сообщена Чжоу Эньлаем. Что же касалось Берлина, то здесь было полное соответствие между оценками немецких антифашистов (об этом мне рассказывала легендарная Грета Кукхоф) и советских дипломатов и разведчиков. Военная разведка «доносила точно»: по ее данным, 4 апреля у границ СССР стояло 72–73 немецкие дивизии, 26 апреля — 95—100, 5 мая — 103–107, 1 июня — 120–122. Если заглянуть в архивы немецкого генштаба, то цифры примерно совпадают: 60 дивизий — 8 апреля, 120 дивизий — 20 мая, 145 дивизий — 18 июня.
Но нет, Сталин не верил. Одних он обвинял в тупости, других — в распространении «английской дезинформации», третьих — в профессиональной непригодности. Да и как можно было докладывать о нападении, если Лаврентий Берия заверял Сталина:
— Я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним ваше мудрое предначертание: в 1941 году Германия на нас не нападет!
Так пропали все необычайные усилия разведчиков и друзей Советского Союза.
Пакт
Ни одно из хрестоматийных описаний роковой ночи с 21 на 22 июня 1941 года не обходится без упоминания о том, что буквально за час до немецкого нападения через станцию Брест проследовал на Запад грузовой состав с советским Зерном. Это была последняя поставка по советско-германскому торговому соглашению, согласно которому невоюющий Советский Союз экспортировал в воюющую Германию зерно, нефть, лес и другое ценное сырье в обмен на оборудование и технику для советской промы