Обратимся к конкретным данным об этой новой форме подрыва антигитлеровской коалиции.
Мы помним, что Альбрехт фон Кессель обещал вступить в переговоры с «маршалами» Гудерианом и Рундштедтом, которые якобы готовы открыть фронт (на каких условиях — об этом достаточно выразительно объяснил Вайцзеккер в своих меморандумах). Но не прошло и нескольких недель, как в игре появился новый участник: еще один, на этот раз подлинный — фельдмаршал Кессельринг (командующий группой войск «Ц» в Италии). Исполняющий обязанности директора УСС Дж. Эдвард Бакстон 13 и 28 декабря информировал объединенный комитет начальников штабов:
«Александр Константин фон Нейрат, германский кон-сул в Лугано, который находится в контакте с маршалом Кессельрингом; генерал-лейтенант Харстер, начальник охранной полиции и службы безопасности в Италии, обергруппенфюрер и генерал войск СС Карл Вольф сообщили для сведения представителя УСС:
1) Кессельринг является одним из немногих оставшихся германских генералов, которые сохранили самостоятельное мнение и интерес к политике. Однако он хотел бы остаться в тени и собирается действовать через генерала Шпейдле (возможно, речь идет о генерал-лейтенанте д-ре Гансе Шпейделе[78], бывшем ранее начальником штаба у Штюльпнагеля в Париже; пленные немецкие офицеры описывают его как антигитлеровца), который ранее был в Париже и некоторое время в штабе Кессельринга. Но Шпейдель недавно арестован гестапо. Кессельринг сам выздоровел и уехал в Германию на три недели.
2) Предстоит возобновление переговоров с англичанами и с британским генконсулом в Цюрихе Эриком Кэйблом, однако появились некоторые новые посредники. Как сообщил Нейрат, англичане настаивают на присутствии представителя вермахта.
3) Нейрат считает, что, учитывая положение Харстера и Вольфа, невозможно будет договориться с Кессельрингом только по линии ОКВ. Однако некоторые гестаповцы в Северной Италии захотят сотрудничать с Кессельрингом, чтобы спасти свою шкуру, если использовать немецкие войска в Северной Италии как сепаратную группу для ликвидации нацистов…
Представитель УСС оценил этот проект как фантастический, однако ему кажется, что англичане знают об этом больше, чем они ему сообщили».
Ба, знакомые все лица! Тот самый Эрик Кэйбл, который занимался связями с немцами в 1942 году. Есть и новая фигура: Александр фон Нейрат. Листаем американскую справку: «Сын бывшего немецкого министра иностранных дел и имперского протектора Богемии и Моравии. Его отец, очевидно, сохранил председательство в тайном имперском кабинете. Молодой Нейрат занимает незначительный пост консула в Лугано с июля 1943 года. Во время немецкого вторжения в Голландию в 1940 году был первым секретарем германского посольства в Брюсселе. По имеющимся данным, занимался военной разведкой и вербовкой агентов. Покинул Брюссель 10 мая 1940 года и после службы генконсулом в Милане был офицером связи между Роммелем и итальянской ставкой в Северной Африке. Его жена — из семьи Макензенов, близкой к Гитлеру. Он участвовал в ряде попыток СД установить контакт с союзниками. Видимо, является активным агентом нацистской партии».
Но не успел м-р Бакстон доложить о Нейрате, как пришло новое донесение:
«Через линию фронта в Рим прибыл монах-бенедиктинец дон Джузеппе Бьонди. Его послал майор Бегус из службы безопасности (СД) в Вероне (штурмбаннфюрер, руководитель VI отдела РСХА в Италии, политический советник немецкого командования в Италии). Бегус уполномочил Бьонди вступить в контакт с папой через генерал-аббата бенедиктинского ордена отца дона Эммануэле Каронти… Бегус просил передать папе следующее послание:
«На шестом году войны Германия осталась одинокой в борьбе против большевистской России. В интересах спасения человечества Германия просит его святейшество обратиться за помощью к англо-американцам и гарантирует абсолютную тайну переговоров с Ватиканом».
Бегус считал, что Бьонди должен услышать от папы «да» или «нет». Если придет положительный ответ, то немцы собираются приступить к переговорам через нормальные дипломатические каналы. Тем не менее Бегус специально рекомендовал не встречаться с немецкими дипломатами в Ватикане, а вернуться через Швейцарию и вступить в связь с Александром фон Нейратом, германским консулом в Лугано… Представитель УСС в Риме получил сделанные от руки записи Бьонди, обобщающие смысл послания к папе и перечисляющие детали поручения, выполненного Бьонди в Риме по просьбе Бегуса».
Таким образом, для английских и американских разведчиков было ясно, с кем они имеют дело. Более того, в очередном документе Бакстона от 24 января 1945 года прямо связываются зондажи Нейрата, Бьонди и Кесселя, и делается такой вывод: «Все эти зондажи представляются взаимозависимыми и исходящими из одного источника: от возглавляемого Гиммлером руководства СД в Германии. Возможно, что такие лица, как Вайцзеккер, фон Кессель, действуют не как нацисты или агенты нацистского режима, а как германские националисты, однако нацисты рассматривают их действия как служащие нацистским целям».
Казалось, все ясно: операция проводится агентурой Гиммлера и служит нацистским целям! Но…
Именно с этого момента и начинается злополучная авантюра Донована «Кроссворд» — «Санрайз», в марте — апреле 1945 года значительно обострившая отношения внутри антигитлеровской коалиции и омрачившая последние дни жизни президента Рузвельта.
РАЗДЕЛ СЕДЬМОЙ: ЧТО ЖЕ СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ?
Мы многое узнали в последние годы о том, что происходило в Москве после гитлеровского нападения на Советский Союз. Узнали о том, как жестоко был уязвлен Сталин этим решением Гитлера, перечеркнувшим все расчеты (близкие и далекие) советского руководителя. Это было его личное поражение, чего он не мог простить своему бывшему партнеру.
Означало ли это, что из любимых «орудий» Сталина с 22 июня 1941 года была вычеркнута тайная дипломатия? Логичнее всего предположить, что на этот раз советский вождь понял — ни о каких переговорах с нацистским руководителем и речи не могло идти — будь то открытые или закрытые. Но, увы, в действиях Сталина было меньше всего логики. Точнее: была логика, но своя, сталинская логика. Она диктовала вождю народов совсем иное, чем то, что обычно считалось понятным и объяснимым.
Что могло бы объяснить поведение Сталина после 22 июня, когда ему пришлось в первую очередь принимать военные решения? Зачем он пытался взывать к совести Гитлера? А иначе нельзя объяснить и назвать его действия. Известно, что граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург, посол Германии в Москве в предвоенные годы, уже будучи не у дел, рассказывал своим близким: вернувшись в Берлин из Москвы (было это в середине июля 1941 года), он должен был передать Гитлеру «личное послание исключительной важности» от Сталина. Граф добавил:
— Еще оставалось время вести с ними (т. е. с русскими. — Л. Б.) переговоры. Политика тогда еще не потеряла своего значения…
Что было в таинственном «личном послании»? С чем обращался Сталин к Гитлеру вскоре после начала германской агрессии?
В первые часы войны Сталин никак не хотел поверить в сам факт нападения. Даже в первой директиве, предписывавшей отразить немецкое вторжение, оговаривалось: советские части не должны переступать границу. Молотов во время состоявшейся на рассвете 22 июня 1941 года беседы с Шуленбургом с некоторой обидой говорил, что назревшие между обеими странами проблемы можно было бы решить и «мирными путями», а вызвавшие недовольство Германии приграничные маневры советских войск могли бы стать «предметом обсуждения». Судя по воспоминаниям бывших сотрудников посла, граф усмотрел в словах Молотова намек на некое компромиссное решение, которое удовлетворило бы Гитлера.
Имел ли граф основания для подобных надежд? Биограф Сталина Дмитрий Волкогонов обнаружил в сталинском архиве поистине сенсационный документ первых дней войны: на совещании с участием Сталина и Молотова обсуждалась возможность установления контактов с германской стороной для начала переговоров о «новом Брестском мире». Но было ли сделано такое предложение послу Шуленбургу?
Я беседовал об этом с двумя немецкими дипломатами, служившими в московском посольстве в 1941 году, — Хорстом Грёппером и Вальтером Шмидом. Последняя официальная встреча Шуленбурга с главой советской дипломатической службы, свидетельствуют они, состоялась в 5 часов 30 минут утра 22 июня. После этого посольство было отрезано от внешнего мира. Вечером 24-го интернированные дипломаты во главе с Шуленбургом приехали на Ярославский вокзал и специальным поездом отбыли в Кострому. Оттуда состав 1 июля по маршруту Харьков — Ростов — Баку — Ленинакан направился к турецко-советской границе и пересек ее 12 июля. Как утверждают Грёппер и Шмид, Шуленбург ни разу не покидал поезда.
Могло ли предложение о мире быть передано чуть раньше — до отъезда? В официальном отчете об отъезде посольства, позднее представленном Риббентропу, сообщается: 23 июня в 18.00 у Шуленбурга был заведующий отделом НКИД Павлов в сопровождении представителя НКВД. Состоялась продолжительная беседа.
Правда, Сталин и Молотов знали, что посол попадет в Берлин не так уж скоро, а если они хотели остановить гитлеровское наступление, то действовать надо было немедля. Но, может быть, у Сталина еще сохранялись иллюзии о способности Красной Армии к сопротивлению? Он только-только отдал директиву о переходе в решительное контрнаступление и, возможно, надеялся, что через неделю-другую сможет говорить с Гитлером в более благоприятных условиях. Или, наоборот, его испуг был так велик, что он готов был схватиться за любую соломинку.
Как бы то ни было, «личное послание» вполне могли передать Шуленбургу и по пути. Ведь до Ленинакана состав сопровождали представители НКИД и НКВД.
Среди пассажиров находился сотрудник немецкого посольства Герхард Кегель, являвшийся секретным сотрудником советской военной разведки. До 22 июня он регулярно встречался со своим «ведущим», полковником «Павлом Ивановичем Петровым» из Главного разведуправления. 22 июня связь прервалась, Кегель был в отчаянии. Однако однажды, выйдя во время остановки в пути на перрон, Кегель заметил своего друга «Павла Ивановича». Тот улучил момент незаметно передать Кегелю записку с указаниями. Спрашивается: почему в таком случае нельзя было передать послание и Шуленбургу?