Военный союз великих держав был удивительным союзом: это был союз взаимных надежд и взаимных подозрений. Один союзник нуждался в другом, но одновременно другого подозревал. Подозрения Сталина известны: он еще в августе 1941 года писал своему послу в Лондоне Майскому, что опасается предательства со стороны Черчилля. Западные союзники платили Сталину тем же. Как не без иронии писал Энтони Иден в начале 1942 года, он не хочет «создавать впечатления, будто сверх меры озабочен» возможностью советско-германского сговора…
В Москве внимательно следили за поведением своих союзников. В Наркоминделе завели специальное дело под названием: «О попытках представителей Германии вступить в контакт со странами антигитлеровской коалиции». Первым в нем (в январе 1943 года) было сообщение британского правительства Молотову о «ряде обращений» германской стороны. На подобные сообщения (а они продолжались и весь 1943 год) Молотов ответил довольно грубо: что «если кто-либо сунется с таким предложением (о мире между СССР и Германией. — Л. Б.), то мы его пошлем ко всем чертям».
Но озабоченность оставалась с обеих сторон, благо из немецких источников ее постоянно питали. В Берлине мастера закулисных интриг — адмирал Вильгельм Канарис и глава разведки СС Вальтер Шелленберг — рассматривали различные комбинации, не в последнюю очередь ожидая от распространения подобных слухов ухудшения отношений внутри антигитлеровской коалиции. И вот осенью 1943 года Молотов, всегда отрицавший какие-либо контакты и собиравшийся всех посылать ко всем чертям, сам признался в том, что такие попытки действительно имели место. Что же случилось?
10 октября 1943 года в советское посольство в Стокгольме по обычной почте на имя советника Владимира Семенова пришло необычное письмо. Подписи не было. Публикуем его со всеми ошибками и описками.
«Глубокоуважаемый товарищ Семеноф!
В интересах предстоящей конференции министров в Москве, прошу Вас по возможности скорей сообщить Н.К.В.Б. товарищу Александра Яковлевичу, которы в свое время бывал в Ковне, или товарищу которым беседовал, 1941 г. в Мая месяца здесь в Штокгольме, спешно приехать сюда для весьма важн. переговоров, от чево зависит даже укорочения ввоины минимум на шесть месяцев, если даже не ликвидирования ещо в этом году.
Приезда кого либо не лично мне знакомий не стоит.
Кроме того стоит разузнать какого-то товарища по профессии художника маляра Глущенко в. Москвы. Товарищ Глущенко в свое время подружился с немецким г-н. в Москве, который участвовал и как сказать посредничовал, Русски./.немецки договор 1939 г.
Если товарищ Глущенко благонадежнй, то его приезда сюда для встреча с этим самым г-ном, могло быть в пользу ликвидировании ввойны по небывалы выгодными условиями в пользу Советской россии.
Весьма спешно».
Читатель согласится назвать это письмо, по меньшей мере, странным. Написано по-русски, но с непростительными ошибками. Вдобавок адрес на конверте — смесь шведского и немецкого. Содержание выглядит провокационным: столь секретное послание послано обычной почтой, а почта посольств в военные годы перлюстрировалась.
Подобные вопросы мог задавать себе и адресат — советник посольства Владимир Семенов. Но ответ он дал не сразу.
Для понимания причин задержки полезно напомнить о некоторых особенностях жизни советских дипломатических представительств за рубежом, в Швеции в особенности. Посольство в Стокгольме возглавляла знаменитая старая большевичка Александра Коллонтай. В составе посольства была и резидентура наркомата госбезопасности (НКГБ), возглавляемая Борисом Рыбкиным (в списке дипломатов он числился Ярцевым, его заместителем была его супруга Зоя Ивановна, будущая звезда советской разведки). Но отношения между послом и резидентурой были напряженными. Коллонтай не без оснований не доверяла сотрудникам Рыбкина, те в свою очередь (по указанию Москвы) следили за поведением Коллонтай, бывшей женой «врага народа» Дыбенко. Как впоследствии чистосердечно признался самой Коллонтай преемник Рыбкина генерал Синицын, когда ее настиг инсульт, из-под ее кровати был выкраден личный архив и отправлен Лаврентию Берии.
В октябре 1943 года Коллонтай еще болела, посольство возглавлял молодой и амбициозный дипломат Владимир Семенов. Поэтому, получив злополучное письмо, Семенов решил отличиться. Никому в посольстве он его не показал и в тот же день шифром переслал содержание на имя Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна, Берии, Маленкова, Вышинского и Деканозова. Нетрудно догадаться, что Берия сразу запросил наркома госбезопасности Меркулова — что это письмо означает? Провокация? Меркулов вызвал шефа внешней разведки Фитина и потребовал доклада.
И вот 21 октября выяснилось: автор письма вовсе не немецкий провокатор, а… агент советской разведки. Разыскался даже человек, который еще в 1941 году в Каунасе завербовал этого агента, получившего условную кличку «Друг».
…Александр Яковлевич Славинас — да, тот самый Александр Яковлевич, который упоминался в письме, — жив до сих пор и вспоминает своего агента очень хорошо. Это был Эдгар Клаус, 60-летний немецкий делец из Риги, живший тогда в литовской столице Каунасе. Славинаса тогда называли Славиным. Славина — молодого сотрудника контрразведывательного отдела НКГБ Литовской ССР — вывели на Клауса сведения о богатых связях коммерсанта в немецких военных и разведывательных кругах. С согласия заместителя наркома Гладкова Клаус был завербован и снабжал Славинаса интереснейшей информацией. Перед началом войны он был послан в Германию, затем в Швецию. След его затерялся в Стокгольме.
Что же решили в Москве, когда установили авторство? В Стокгольм пошло указание: немедля найти «Друга», предъявить условленный пароль, напомнить ему условия вербовки и выяснить все обстоятельства. Но о письме от 10 октября не говорить ни слова!
23 октября 1943 года в отеле «Карлтон» состоялась встреча представителя резидентуры «Анатолия» с Эдгаром Клаусом. В своем отчете, представленном в Москву, «Анатолий» сообщал со слов «Друга» о следующем:
В Германии существует группа влиятельных промышленников, которая выступает за заключение сепаратного мира с Советским Союзом. Эта группа находится в тесном контакте с Риббентропом. С целью поисков контакта с советскими представителями члены этой группы уже приезжали в Швецию, но эта попытка окончилась неудачей. Группу возглавляет доктор Клейст, которого «Друг» назвал «известным промышленником» и главой концерна Штумм. Входят в нее промышленники Фельзен, Бенинг, Клюш.
Эта группа, по словам Клауса, попросила его помочь в установлении контакта с советскими дипломатами. На вопрос — на каких условиях — ему ответили: «Немцы готовы на многое, даже, пожалуй, на все, что попросит Сталин. Немцы готовы согласиться на границы 1914 года». Если советская сторона захочет, то «я (т. е. «Анатолий») могу встретиться с кем угодно, даже с Риббентропом». На это «Анатолий» (видимо, по инструкции) ответил, что «ни о Каких переговорах не может быть и речи и что его («Друга») обязанность — информировать меня обо всем, что он знает, на тех условиях, на которых согласился он работать с нами во время разговора с Александром Яковлевичем».
Затем, продолжает «Анатолий» в отчете, «я попытался выяснить, чем же объясняется такая горячая «любовь» немцев к нам, почему они так заинтересованы в мире? Он очень неохотно и вначале отвлеченно, а затем более конкретно ответил, что для немцев уже давно ясно, что война проиграна». Промышленники это поняли и сделали необходимые выводы о сближении с русскими. Правда, это лишь одна группа, другая же (Крупп) носит «про-английский характер».
Беседа закончилась пожеланием «Друга» продолжать контакты и даже придать им легальный характер (приглашать его на киносеансы в посольство). Ответ был, как принято говорить, «уклончивый». Тем не менее «Анатолий» поинтересовался, может ли «Друг» поехать в Германию, на что получил ответ: «…Вряд ли, разве что с нашим поручением о переговорах». Эдгар Клаус произвел на советского разведчика «впечатление недостаточно откровенного, непоследовательного в мыслях и несколько легкомысленного человека». Следующая встреча была назначена на 29 октября, причем о злополучном письме, как было приказано, не упоминалось.
Эдгар Клаус не рассказал «Анатолию» многое. Он не рассказал, что сделал неожиданные успехи на разведывательном поприще. Агент НКГБ, попав в Германию, был перевербован. Он стал сотрудником немецкой Военной разведки (абвера) и заимел знакомство даже с самим Вильгельмом Канарисом. С 1942 года Клаус стал сотрудником резидентуры абвера в Швеции. Его официальным занятием стал прокат немецких и иностранных кинофильмов. Но еще больше, чем его познания в киногешефте, немецкую разведку привлекали знания Клауса о СССР, его владение русским языком и возможные знакомства в советской колонии в Швеции.
С тех пор важной фигурой в жизни Клауса стал Бруно Петер Клейст — перед войной сотрудник «бюро Риббентропа» и его эксперт по русским делам, по совместительству — оберштурмбаннфюрер СС. Клейст регулярно посещал Швецию якобы по делам переселения шведских граждан из оккупированной немцами Эстонии. В 1942 году с ведома Канариса Клейст встретился с Эдгаром Клаусом. С тех пор оба эти имени неоднократно встречаются в немецких документах по поводу «подходов» к советским дипломатам в Швеции (особо — к послу Александре Коллонтай) с целью «мирных переговоров». Еще до появления письма от 10 октября Клаус и Клейст искали подходы к посольству, одновременно создавая у Канариса впечатление, будто в Москве «склонны думать о компромиссе».
На первый взгляд «легенда» Клауса — Клейста выглядела правдоподобной. Действительно, в Германии имелись промышленные круги, издавна настроенные прорусски. Действительно, были и проанглийские настроения. Но, по правде сказать, Клаус и Клейст могли бы придумать кое-что более убедительное. Могли бы не делать Клейста «известным промышленником» из мифического концерна Штумм, могли бы не зачислять в эту мифическую группу стокгольмского резидента абвера Бенинга. Но чего не сделаешь, коли хозяева хотят найти путь к Коллонтай?