— Тогда скажите мне, не был ли связан ваш шеф с людьми, которые интересовались драгоценными камнями не столько в плане научном, сколько… как бы это поточнее сказать… в потребительском?..
— Не продолжайте, Владимир Константинович, — остановил его Сударевский. — Я понял, что вас интересует… Насколько я знаю, Аркадий Викторович не имел никаких дел с контрабандистами, фальшивомонетчиками и нечистыми на руку ювелирами. Здесь можете не искать, не тратьте понапрасну силы и время.
— Но чудес ведь не бывает…
— Как знать? — пожал плечами Сударевский. — Аркадий Викторович, например, умел делать многое из того, что простые люди относят к области чудес.
— Не скрою, что вы разбудили мое любопытство.
— Охотно удовлетворю его, но только потом не жалуйтесь, что я напустил туману и сбил вас с верного следа. К тайне запертой комнаты это не имеет никакого отношения.
— Какой запертой комнаты? — мгновенно отреагировал Люсин.
— В Жаворонках, Владимир Константинович. Об этом весь институт гудит.
— Ах, вот как! Ну что ж, вполне естественно… Нет тайного, которое бы не стало явным. Рассказывайте же, Марк Модестович, не заботясь о том, что может пролить свет на события в Жаворонках, а что нет. «Экс пэде Хуркулем», как говорили древние римляне. «По ноге узнаем Геркулеса»: по части восстановим целое… Я жажду чуда. Помните артиста Кторова в «Празднике святого Иоргена»?
— Смутно… А чудеса, Владимир Константинович, творятся вон за той дверью. Не угодно ли?
— Вы, очевидно, подразумеваете чудеса науки?
— А вам хочется чего-то иного? В исследовательском-то институте?.. Пройдемте в лабораторию, и я покажу вам наши камеры, в которых совершается таинство, могущее повергнуть в священный трепет любого из великих алхимиков от Агриппы до Парацельса.
— Это который же Парацельс? — Люсин поспешил блеснуть эрудицией, существенно обогатившейся в деле с ларцом. — Теофраст Бомбаст?
— Еще и фон Гогенхейм, — не преминул уточнить Сударевский.
— Я с удовольствием посмотрю, как растут кристаллы.
— Это и в самом деле интересно. Зарождение и рост кристалла напоминают интимнейшие механизмы жизни. В наших камерах созревают странные плоды. Что перед ними гомункулус или философский камень! Так, пустая расплывчатая мечта. В сверкании затравки, на которую беспрерывно сыплется шихта, вам откроются неземные ландшафты. Вы услышите музыку звездных сфер. Возможно, тогда вам станет понятнее, что я называю чудом.
— Сен-Жермен очаровал французского короля тем, что уничтожил пузырек газа в бриллианте.
— Вы удивительно догадливый и широкообразованный человек. — Сударевский пристально посмотрел на Люсина, но, едва они встретились глазами, сразу же отвел взгляд. — Говорю искренне. Не в порядке комплимента.
— Научно-техническая революция затронула широкие массы милиции, — пошутил Люсин.
— Я не знаю, как это делали Сен-Жермен и Калиостро, очаровавший фокусом с камнем весь бомонд в Митаве, но мы умеем заращивать газовые включения. Кристалл вырастает за счет присоединения к его поверхности атомов питающей среды. Это может быть раствор, расплав, газ. В последнем случае весь секрет сводится к тому, чтобы посадить молекулы газа на нужное место.
— В пузырек?
— Именно. Здесь особое значение приобретает чистота опыта. В ряде случаев нам приходится выдерживать и плавно изменять температуру в области двух тысяч градусов с точностью до десятых долей. Но это скучная материя, голая технология.
— Напротив! — запротестовал Люсин. — Ваш рассказ исключительно увлекателен. Я готов согласиться, что вы с Аркадием Викторовичем и впрямь умеете творить чудеса.
— Умеем. — Он устало прикрыл глаза рукой. — Все эти в высшей степени эффектные штучки являются лишь чисто практическим приложением нашего открытия… А с ним-то у нас и не благополучно.
— Зажимают?
— Не то слово. Поедом едят.
— Я не знаю такого случая, когда вражда на почтенной ниве науки вылилась бы в уголовное дело. — Люсин наклонился над письменным столом и, словно от нечего делать, чтобы только руки занять, принялся перебирать бумаги. — Не зарегистрировано у нас таких инцидентов, Марк Модестович. Но все, что связано с открытием, меня глубоко занимает. Я вижу здесь реальную возможность проникнуть во внутренний мир Аркадия Викторовича. Где же еще, как не в борьбе, проявляются во всей их полноте духовные качества человека, отличительные его особенности?
— Боюсь, что вы разочаруетесь. Борцом Аркадий Викторович был никудышным. Поразительно непробивной человек.
— Превосходно! Меня, видите ли, интересует только истина. Поэтому я равно приемлю и силу и слабость. Отрицательные качества столь же привлекают меня, как и достойные подражания.
— Что вы хотите? — спросил Марк Модестович, когда увидел, что Люсин выдвинул средний ящик письменного стола.
— Может быть, остались какие-то заметки личного характера? — Люсин бегло пролистал толстый, переплетенный в коричневый ледерин отчет. Не обнаружив никаких закладок, взял другой.
— Вряд ли вы здесь найдете что-либо интересное, — Сударевский прищурился.
— Боюсь, что у вас составилось превратное мнение об элементарных розыскных действиях. У нас иногда самая незначительная деталь, пустяк на первый взгляд, позволяет прийти к непредвиденным выводам.
— Поступайте как знаете. — Сударевский набрал воды в большую коническую колбу и занялся поливкой цветов. — Конечно же, вам надо все посмотреть… Просто мне стало как-то не по себе, когда посторонний человек… Одним словом, обидно и жаль. Извините, если оскорбил.
— Не оскорбили. Я-то ведь не сомневаюсь в правомочности и, что всего важнее, необходимости своих действий. Лучше не обращайте на меня внимания и рассказывайте. В чем суть вашего открытия?
— Мы с Аркадием Викторовичем обнаружили неизвестное ранее свойство кристаллов. Любопытно, что с проявлениями его люди встречаются каждодневно вот уже десятки тысяч лет… — Сударевский умолк.
— Я вас внимательно слушаю, — подбодрил его Люсин, задвигая обратно нижний ящик, в котором не было ничего, кроме пары резиновых перчаток и прогоревшей кварцевой трубки. — Что за свойство?
— Быть может, мы все же побеседуем после того, как вы здесь закончите? — Марк Модестович раздраженно вскинул голову. — Или сделать перерыв?
— Если вам так удобнее. — Люсин захлопнул алфавитную книжку для записи телефонов, приготовился слушать. — Продолжайте, пожалуйста, Марк Модестович.
— Сыграем лучше в «спрашивай — отвечаем». — Он вылил остатки воды в последний горшок. — К монологам охота как-то пропала.
— Хорошо, — терпеливо согласился Люсин. — Будь по-вашему… Скажите, это личная книжка Ковского или ею пользуется вся лаборатория? — Он вновь занялся телефонным справочником. — Записи сделаны разными чернилами и, судя по почеркам, принадлежат многим людям.
— Мы все пользуемся ею, — равнодушно кивнул Сударевский. — И много лет.
— По всей вероятности, здесь запечатлены и координаты посетителей вашей лаборатории? Всех тех, кому Аркадий Викторович отдавал распоряжения выписать пропуск?
— Не знаю, всех ли, но наверняка многих.
— Вот видите, Марк Модестович, а вы говорили…
— А я что? Я ничего, — миролюбиво проворчал заметно оттаявший Сударевский. — Только как вы их отличите в общей массе?
— Ничего нет проще, — с готовностью объяснил Люсин. — У вашего коменданта, надо думать, ведется журнал выдачи пропусков?
— Об этом я как-то не подумал. — Марк Модестович виновато шмыгнул носом. — Действительно просто…
— Кроме того, нас с вами должны интересовать не одни только посетители, но в принципе все, с кем Аркадий Викторович поддерживал хоть какой-то контакт.
— Конечно! — Сударевский даже руками всплеснул. — И как это я не сообразил?! Чтобы на дачу залезть, совсем не обязательно наносить визит в НИИСК! Вот она, профессиональная проницательность! Гениально, Владимир Константинович, примите мои поздравления! — И вкрадчиво заключил: — Телефончик-то наш злоумышленник безусловно оставил… предварительно.
— А что вы думаете, Марк Модестович? Шансы есть, — ответил Люсин. — С вашего разрешения, — улыбнулся он, пряча книжку в портфель. — Боюсь только, что этот, как вы его назвали, злоумышленник поторопился уничтожить следы.
— Каким образом? — удивился Сударевский.
— Листочка одного недостает. На букву «М».
— В самом деле? А просто выпасть он не мог? Поискали бы, Владимир Константинович, книжонка-то ветхая.
— Я бы поискал, только, сдается мне, не отыщу. Листок не выпал. К сожалению, его просто-напросто вырвали… Это очень заметно. Неизвестный на букву «М» действовал второпях, волновался, по всей вероятности.
— На букву «М», говорите? — Сударевский нахмурился, но тут же просиял и захлопал в ладоши: — Эврика! Уж не Марк ли Модестович? Ату его, ату!
— Нет. — Люсин побарабанил по столу пальцами. — Не получается. Буква «С» на месте, и там значится Марк Модестович Сударевский, Большая Филевская улица, дом номер семь.
— Сдаюсь! — Сударевский поднял руки. — Вы победили нокаутом. Завидую вашей наблюдательности. Кроме шуток… Закурите? — Он расстегнул халат и вынул из брючного кармана коробку сигарет.
Люсин хотел отказаться, но вдруг передумал.
— Хорошо, — одобрил он, полюбовавшись длинным коричневым фильтром, и понюхал табак.
— Вы ее словно сигару нахваливаете, регалию. — Сударевский потянулся к нему с зажженной спичкой.
Но Люсин в этот момент раскашлялся и нечаянно задул огонь.
— Дайте-ка я сам. — Он отер слезу и, все еще продолжая кашлять, отнял у Сударевского коробок, но закурить ему удалось лишь со второй попытки. — Непрочные, черти! — пожаловался он, играя сломанной спичкой. — И кому нужна эта миниатюризация? Все для лилипутов: транзисторы, фотоаппараты, спички. — Он закурил, не затягиваясь, но, дабы продемонстрировать достаточную свою искушенность, время от времени выпускал дым через нос или пытался делать кольца. — Где вы добываете такие чудесные сигареты?