— Ты не ответил на мой вопрос.
— Я ответил, Мария.
— Значит, он зря так волнуется?
— Не знаю. — Люсин бросил сигарету в пепельницу. — Ему виднее. Почему ты не спросишь у него?
— Я спрашивала.
— И что же?
— Он только рассмеялся в ответ.
— Вот видишь?
— Конечно, вижу. Это был принужденный смех. Ему совсем не так весело, Люсин. Он чем-то очень обеспокоен.
— Ты не забыла, что я все-таки работник милиции? — Он попытался пошутить, но шутка не удалась. — Твои слова могут невольно натолкнуть меня на подозрение. Уж не собираешься ли ты свидетельствовать против собственного мужа?
— Конечно же, нет. — Она даже не улыбнулась в ответ. — Просто я очень волнуюсь и делюсь с тобой своими заботами. Не со следователем — с тобой.
— Ты ставишь меня в трудное положение, Мария. Все же я пришел к вам именно по делу. Меньше всего я ожидал увидеть здесь тебя. Поверь мне.
— Я понимаю.
— Вот видишь!
— Но одно к другому ведь не имеет отношения? Если, конечно, у тебя ничего нет против Марка.
— По-моему, ты правильно понимаешь ситуацию.
— Значит, все-таки что-то есть?
— А это уж запрещенный прием. Скажем так, Мария: служебная этика не позволяет мне ответить на твой вопрос. Ни отрицательно, ни положительно. Наши личные взаимоотношения никак не должны мешать работе. Извини меня, но это так.
— Я понимаю.
— Да, Мария, пожалуйста, пойми это. Я не становлюсь в позу, не разыгрываю принципиальность. Но я, как говорится, при исполнении. Строго говоря, мне не следовало бы даже пить этот коньяк. Будь я сейчас моложе лет на пять, то вообще бы попросил перебросить меня на другой объект. Но я знаю, что это было бы неправильно. В корне ошибочно. Наша с тобой дружба не может ничему помешать. И если только ты веришь, что у меня нет и не может быть иной цели, кроме раскрытия истины…
— Но это же само собой разумеется!
— Вот и ладно, Мария. Будем верить друг другу. Все, что можно, я и сам скажу.
— Я тебе очень верю. Но верь и ты мне, моему чувству, моей интуиции.
— О чем ты?
— Я знаю, что Марк неспокоен. Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что это как-то связано со смертью Аркадия Викторовича. Но Марк честный человек, Володя, честный и чистый.
— Ну, Мария…
— Да-да! Я знаю, что говорю! По-моему, он очень боится, что его могут в чем-то таком обвинить. Под влиянием страха Марк способен наделать глупостей. Поэтому мне важно, чтобы ты понял… Одним словом, не надо его подозревать… Ты понимаешь меня?
— Послушай, Мария, — Люсин промокнул платком внезапно вспотевший лоб,
— я не спрашиваю тебя, что ты знаешь, больше того — мне бы даже не хотелось выслушивать твои признания. Если ты хочешь сказать мне что-то, я готов тебя выслушать. Готов, но не более! Причем совершенно официально. Но если тебе нечего сказать, то предоставь мне самому делать выводы. Клянусь тебе, что никакой предвзятости по отношению к твоему мужу у меня нет. Меньше всего я хочу обвинить его в чем бы то ни было. Именно его, Мария, потому что он твой муж. И вообще обвинять не моя функция. Мне должно только беспристрастно во всем разобраться, не более.
— Но успокоить его ты можешь? Сделать так, чтобы он не боялся за себя?
— Научи, как. Ты хочешь, чтобы я открыл ему все материалы? Но это должностное преступление, Мария. Грубая ошибка в лучшем случае.
— Ничего такого не надо. Просто скажи ему, что ни в чем плохом его не подозреваешь.
— И он поверит?
— Скажи это мне, и я сумею успокоить его. Мне он поверит.
— Ты хочешь, чтобы я сделал это сейчас? Немедленно?
— Чем скорее, тем лучше.
— Дай мне время, Мария. Сейчас тело Аркадия Викторовича подвергается судебно-медицинской экспертизе. Давай дождемся ее результата. Хорошо? Может быть, тогда я смогу сказать что-то определенное.
— Я очень благодарна тебе, Володя.
— За что?
— За твое обещание. Но больше всего за то, что ты действительно не спешишь обвинять. Теперь я это поняла.
Двойным колокольным переливом проиграл свою нехитрую мелодию электрический звонок.
— Марк! — Мария торопливо загасила сигарету и пошла к дверям.
Люсин взял коробочку с баргузинским соболем на желтой этикетке и нашел спичку, отмеченную огненным пятнышком.
Ее помада, частица ее…
Бросив спичку обратно в коробок, он положил его на место, рядом с розовой причудливой раковиной Карибского моря.
— А вот и я! — сказал Сударевский, довольно потирая руки. — Прошу простить, что заставил ждать, но мы договорились, кажется, в семь? — Он посмотрел на часы: — Я опоздал всего лишь на пять минут, что, конечно, не может служить оправданием.
— Ну что вы, Марк Модестович! — Люсин встал. — Это мне следует просить извинения. Я пришел слишком рано.
— Ради бога! — запротестовал Сударевский.
— Вы меня неправильно поняли! — смеясь, перебил его Люсин. — Время пролетело незаметно, и было бы грешно сетовать на судьбу. Оказалось, что мы с вашей женой давние приятели! Каково? — Он пожал Сударевскому руку и ободряюще подмигнул Марии. — Мир тесен! Хоть это и банально, но он действительно тесен, и это хорошо.
— В самом деле? — Сударевский перевел взгляд с Люсина на жену. Он все еще улыбался, но улыбка казалась застывшей, неживой.
— Я ужасно удивилась! — сказала Мария.
— Я тоже, — подтвердил Люсин. Он не мог понять, обрадовала ли Сударевского новость или, напротив, огорчила.
— Вот сюрприз! — Марк Модестович указал Люсину на стул. — Что же это мы стоим? — Скорее всего, он отнесся к сообщению безучастно. — По рюмашке?
— Он потянулся к бутылке.
— Нет, благодарю, — решительно сказал Люсин. — Мы уже причастились.
— Сколько там! — отмахнулась Мария. — Сейчас будем обедать. Ты как любишь мясо: с кровью или прожаренное?
— Я прирожденный хищник, но умоляю, не надо затевать…
— Ничего такого и не затевается, — покачала головой Мария. — Все куплено в «Кулинарии» на первом этаже.
— Полуфабрикаты, — пояснил Сударевский.
— А что делать? — вздохнула Мария. — Хозяйка я, надо признаться, никакая. Зато все может быть подано за пять минут.
— Это самое главное, — сказал Люсин.
— Может быть, вы хотите раньше поговорить? — Вопросительно взглянув на мужа, она повернулась к Люсину: — Как вам удобнее?
— Как прикажут хозяева, — незамедлительно ответил Люсин.
— У вас много вопросов, Владимир Константинович? — нерешительно спросил Сударевский.
— Пожалуй, что не очень. — Люсин озабоченно нахмурился. — Я взял с собой ленты с потенциометра, чтобы с вашей помощью разобраться в методике проведения опытов.
— Вы по-прежнему интересуетесь экспериментами с растениями? — удивился Сударевский. — Вот уж никак не думал, что они вам понадобятся!
— Отчего же? — без особого воодушевления возразил Люсин. — Они меня заинтересовали. Помните, вы как-то сказали мне, что барабан вращается с постоянной скоростью.
— Да. Ну и что?
— В связи с этим у меня мелькнула идея. По-моему, у нас есть шанс привязать записи на ленте ко времени.
— Конечно, — задумчиво протянул Сударевский. — На координатную сетку ничего не стоит нанести равные временные отрезки.
— И каждому пику нервной активности цветка будет соответствовать точное время? — быстро спросил Люсин.
— Разумеется. — Сударевский пожал плечами. — Вас интересует абсолютное время?
— Московское, — кивнул Люсин.
— Но для этого необходима точка отсчета. Вам нужно знать, в котором часу начался опыт?
— Людмила Викторовна говорит, что обычно Ковский уходил в свой кабинет около десяти часов. Так?
— Пожалуй… Иногда раньше, иногда позже, но большей частью он действительно приступал в десять.
— И что же он делал? Включал потенциометр?
— Нет. Потенциометр никогда не выключался. Запись биопотенциалов велась непрерывно.
— С чего же тогда начиналась работа?
— С очень простой вещи: утреннего полива растений.
— Кто именно поливал?
— Чаще всего сам Аркадий Викторович, иногда Людмила Викторовна.
— И как вело себя растение? Вернее, как отражался момент полива на ленте?
— Очень характерным ступенчатым плато.
— Значит, этот факт, простите за бюрократический оборот, документально регистрировался.
— Да. Полив всегда вызывал в растении повышенную биоэлектрическую активность, что весьма четко отражалось на диаграмме.
— Спасибо, Марк Модестович. Это существенная деталь. Мне необходимо отразить ее в протоколе. Могу я просить вас повторить некоторые места нашей беседы уже в официальной форме? Обещаю вам, что оформление протокола займет у нас не более десяти минут.
— Вы полагаете, что я по какой-либо причине могу изменить свои показания? Это ведь так называется, Владимир Константинович, — показания?
— Не совсем. Сейчас я использовал вас, если хотите, как консультанта. Но если то же самое вы расскажете мне уже в роли свидетеля и подпишетесь затем под протоколом… Тогда это будут показания.
— Насколько мне известно, свидетель не может уклониться от дачи показаний?
— Совершенно верно. Но в своем доме, разумеется, вы полный хозяин. С моей стороны было бы просто нетактично настаивать. Считайте, что я только прошу вас оказать мне любезность.
— Какие могут быть разговоры? Весь к вашим услугам. Может быть, нам лучше пройти в мой кабинет?
— Как скажете! — улыбнулся Люсин и взглянул на Марию.
— Пока вы изощрялись в любезностях, — она поднялась и взяла сигареты,
— я боялась слово проронить. Сидела тихо, как мышка.
— И напрасно. — Люсин тоже встал.
— Сиди, — кивнула ему Мария. — Можете оставаться тут, я все равно удаляюсь на кухню.
— Еще раз простите, Марк Модестович, — сказал Люсин, когда она вышла,
— но время не ждет. — Он нагнулся за портфелем. — Мне самому не совсем ловко, но я ведь не в гости пришел…
— Можете не объяснять. — Сударевский энергично потер руки. — И оставим китайские церемонии. Давайте работать!