Хетти была Плечом. Плечо у нее было костлявое, острое, но всю ее жизнь люди склоняли на это плечо своя головы (как метафорически, так и буквально) и оставляли на нем все свои горести или половину их. Подходя к жизни с анатомической точки зрения, которая не хуже всякой другой, можно сказать, что Хетти на роду было написано стать Плечом. Едва ли были у кого-нибудь более располагающие к доверию ключицы.
Хетти было только тридцать три года, и она еще не перестала ощущать легкую боль всякий раз, как юная хорошенькая головка склонялась к ней в поисках утешения. Но один взгляд в зеркало неизменно помогал ей, как лучшее болеутоляющее средство. Так и теперь она строго глянула в потрескавшееся старое зеркало над газовой плиткой, немного убавила огонь под булькающим в сотейнике мясом с картошкой и, подойдя к кушетке, прижала головку Сесилии к своему плечу-исповедальне.
- Ну, моя хорошая, - сказала она, - выкладывайте все, как было. Я теперь вижу, это вас не искусство расстроило. Вы познакомились с ним на пароме, так ведь? Ну же, успокойтесь, Сесилия, милая, и расскажите все своей... своей тете Хетти.
Но молодость и печаль должны сначала излить избыток вздохов и слез, что подгоняют барку романтики к желанным островам. Вскоре, однако, прильнув к жилистой решетке исповедальни, кающаяся грешница - или благословенная причастница священного огня? - просто и безыскусственно повела свой рассказ.
- Это было всего три дня назад. Я возвращалась на пароме из Джерси-Сити. Старый мистер Шрум, торговец картинами, сказал мне, что один богач в Ньюарке хочет заказать миниатюру, портрет своей дочери. Я поехала к нему, показала кое-какие свои работы. Когда я сказала, что миниатюра будет стоить пятьдесят долларов, он расхохотался, как гиена. Сказал, что портрет углем, в двадцать раз больше моей миниатюры, обойдется ему всего в восемь долларов.
У меня оставалось денег только на обратный билет в Нью-Йорк. Настроение было такое, что не хотелось больше жить. Вероятно, это видно было по моему лицу, потому что, когда я заметила, что он сидит напротив и смотрит на меня, мне показалось, что он все понимает. Он был красивый, но самое главное - у него было доброе лицо. Когда чувствуешь себя усталой, или несчастной, или во всем разуверишься, доброта важнее всего.
Когда мне стало так тяжело, что не было уже сил бороться, я встала и медленно вышла через заднюю дверь каюты. На палубе никого не было. Я быстро перелезла через поручни и бросилась в воду. Ах, друг мой Хетти, вода была такая холодная!
На одно мгновение мне захотелось вернуться в нашу "Валламброзу" и снова голодать и надеяться. А потом я вся онемела, и мне стало все равно. А потом я почувствовала, что в воде рядом со мной кто-то есть и поддерживает меня. Он, оказывается, вышел следом за мной и прыгнул в воду, чтобы спасти меня.
Нам бросили какую-то штуку вроде большой белой баранки, и он заставил меня продеть в нее руки. Потом паром дал задний ход, и нас втащили на палубу. Ах, Хетти, мне было так стыдно - ведь топиться грешно, да к тому же у меня волосы намокли и растрепались и выглядела я, как пугало.
К нам подошло несколько мужчин в синем, и он дал им свою карточку, и я слышала, как он объяснил им, что я уронила сумочку у самого края парома и, перегнувшись за ней через поручни, упала в воду. И тут я вспомнила, что читала в газетах, что самоубийц сажают в тюрьму вместе с убийцами, и мне стало очень страшно.
Потом какие то женщины увели меня в кочегарку, помогли мне обсушиться и причесали меня. Когда мы причалили, он подошел и посадил меня в кэб. Он сам промок до нитки, но смеялся, словно считал все это веселой шуткой. Он просил меня сказать ему мое имя и адрес, но я не сказала - уж очень мне было стыдно.
- Вы поступили глупо, дорогая, - ласково сказала Хетти. - Подождите, я чуточку прибавлю огня. Эх, если бы у нас была хоть одна луковица!
- Тогда он приподнял шляпу, - продолжала Сесилия, - и сказал: "Очень хорошо, но я вас все-таки найду. Я намерен получить награду за спасение утопающих". И он дал кэбмену денег и велел отвезти меня, куда я скажу, и ушел. И вот прошло уже три дня, - простонала миниатюристка, - а он еще не нашел меня!
- Потерпите, - сказала Хетти. - Ведь Нью-Йорк - большой город. Подумайте, сколько ему нужно пересмотреть вымокших, растрепанных девушек, прежде чем он сможет вас узнать. Мясо наше отлично тушится, но вот луку, луку бы в него! На худой конец я бы даже чесноку положила.
Мясо с картофелем весело булькало, распространяя соблазнительный аромат, в котором, однако, явно не хватало чего-то очень нужного, и это вызывало смутную тоску, неотвязное желание раздобыть недостающий ингредиент.
- Я чуть не утонула в этой ужасной реке, - сказала Сесилия вздрогнув.
- Воды маловато, - сказала Хетти. - В жарком то есть. Сейчас схожу принесу.
- А как хорошо пахнет! - сказала художница.
- Это Северная-то река хорошо пахнет? - возразила Хетти. - От нее всегда воняет мыловаренным заводом и мокрыми сеттерами... Ах, вы про жаркое? Да, все бы хорошо, вот только бы еще луку! А как вам показалось, деньги у него есть?
- Главнее, мне показалось, что он добрый, - сказала Сесилия. - Я уверена, что он богат, но это совсем не важно. Когда он платил кэбмену, я заметила, что у него в бумажнике были сотни, тысячи долларов. А когда я высунулась из кэба, то увидела, что он сел в автомобиль и шофер дал ему свою медвежью доху, потому что он весь промок. И это было только три дня назад.
- Какая глупость! - коротко отрезала Хетти.
- Но ведь шофер не промок, - пролепетала Сесилия. - И он очень хорошо повел машину.
- Я говорю, вы сделали глупость, - сказала Хетти, - что не дали ему адреса.
- Я никогда не даю свой адрес шоферам, - надменно сказала Сесилия.
- А как он нам нужен! - удрученно произнесла Хетти.
- Зачем?
- Да в жаркое, конечно. Это я все насчет лука.
Хетта взяла кувшин я отправилась к крану в конце коридора.
Когда она подошла к лестнице, с верхнего этажа как раз спускался какой-то молодой человек. Одет он был прилично, но казался больным и измученным. В его мутных глазах читалось страдание - физическое или душевное. В руке он держал луковицу, розовую, гладкую, крепкую, блестящую луковицу величиною с девяносто восьмицентовый будильник.
Хетта остановилась. Молодой человек тоже. Во взгляде и позе продавщицы было что- то от Жанны д'Арк, от Геркулеса, от Уны - роли Иова и Красной Шапочки сейчас не годились Молодой человек остановился на последней ступеньке и отчаянно закашлялся. Сам не зная почему, он почувствовал, что его загнали в ловушку, атаковали, взяли штурмом, обложили данью, ограбили, оштрафовали, запугали, уговорили. Всему виною были глаза Хетти. Глянув в них, он увидел, как взвился на верхушку мачты черный пиратский флаг и ражий матрос с ножом в зубах взобрался с быстротой обезьяны по вантам и укрепил его там. Но молодой человек еще не знал, что причиной, почему он едва не бил пущен ко дну, к даже без переговоров, был его драгоценный груз.
- Прошу прощения, - сказала Хетти настолько сладко, насколько позволял ее кислый голос. - Не нашли ли вы эту луковицу здесь, на лестнице? У меня разорвался пакет с покупками, я как раз вышла поискать ее.
Молодой человек кашлял, не смолкая, добрых полминуты. За это время он, очевидно, набрался мужества, чтобы отстаивать свою собственность. Крепко зажав в руке свое слезоточивое сокровище, он дал решительный отпор свирепому грабителю, покушавшемуся на него.
- Нет, - сказал он в нос, - я не нашел ее на лестнице. Мне дал ее Джек Бивенс, который живет на верхнем этаже. Если не верите, подите спросите его... Я подожду здесь.
- Я знаю Джека Бивенса, - нелюбезно сказала Хетти. - Он пишет книга и вообще всякую чепуху для тряпичников. Весь дом слышит, как его ругает почтальон, когда приносит ему обратно толстые конверты. Скажите, вы тоже живете в "Валламброзе"?
- Нет, - ответил молодой человек, - я иногда захожу к Бивенсу. Мы с ним друзья, Я живу в двух кварталах отсюда.
- Простите, а что вы собираетесь делать с этой луковицей?
- Собираюсь ее съесть,
- Сырую?
- Да, как только приду домой.
- У вас там что же, больше нет никакой еды?
Молодой человек на минуту задумался.
- Да, - признался он. - У меня дома нет больше ни крошки. У старика Джека тоже, кажется, неважно с припасами Ему ужасно не хотелось расставаться с этой луковицей, но я так пристал к нему, что он сдался.
- Приятель, - сказала Хетти, те сводя с него умудренного жизнью взгляда и положив костлявый, но выразительный палец ему на рукав, - у вас, видно, тоже неприятности, да?
- Сколько угодно, - быстро ответил владелец лука. - Но эта луковица моя собственность и досталась мне честным путем. Простите, пожалуйста, но я спешу.
- Знаете что? - сказала Хетти, слегка побледнев он волнения. - Сырой лук - это совсем невкусно. И тушеное мясо без лука - тоже. Раз вы друг Джека Бивенса, вы, наверно, порядочный человек. У меня в комнате, в том конце коридора, сидит одна девушка, моя подруга. Нам обеим не повезло, и у нас на двоих - только кусок мяса и немного картошки. Все это уже тушится, но в нем нет души. Чего-то не хватает. В жизни есть некоторые вещи, которые непременно должны существовать вместе. Ну, например, розовый муслин и зеленые розы, или грудинка и яйца, или ирландцы и беспорядки.
И еще - тушеное мясо с картошкой и лук. И еще люди, которым приходится туго, и другие люди в таком же положении.
Молодой человек опять раскашлялся, и надолго. Одной рукой он прижимал к груди свою луковицу.
- Разумеется, разумеется, - проговорил он, наконец. - Но я уже сказал вам, что спешу...
Хетти крепко вцепилась в его рукав.
- Не ешьте сырой лук, дорогой мой. Внесите свою долю в обед, и вы отведаете такого жаркого, какое вам не часто доводилось пробовать. Неужели две женщины должны свалить с ног молодого джентльмена и затащить его в комнату силой, чтобы он оказал им честь пообедать с ними? Ничего вам плохого не сделают. Решайтесь, и пошли.