Фантик полностью утрачивает ориентировку, это опасно, очень опасно…
— Назад! Сейчас схлопнется! — Ага. Значит она углядела то, что нужно.
Знакомый уже путь, но намного быстрее, почти бегом, и вот показалась толпа черных монстров. Стоп, не сразу, еще кое-что надо сделать. Призрачная рука послушно метнулась в сторону, и несколько стражей — уже дым, но рука отдергивается, не давая им слиться с собой. И эти беспризорные струйки беспорядочно мечутся, расталкивая толпу, превращая в дым, и так все быстрее и быстрее, словно огромный серый ластик по цветной картинке, оставляя за собой лишь грязные разводы…
И они вынырнули под звезды.
Бербер распростерся на земле, и в глазах его клубится серая муть, а на подбородок стекает темная от крови слюна. Толяныч чуть не рухнул рядом, не чуя под собой ног, зато ведьма метнулась к Берберу, и камень в ее руках уже полыхал молочно зелеными сполохами.
6
Очухался полностью Толяныч уже в машине, ехавшей куда-то в ночь. Лиз сидела на месте водителя — ему видны были только растрепанные рыжие волосы и сухощавая, уверенная рука на джойстике — и что-то не то напевала, не то бормотала. Первой мыслью было застонать, но ее Толяныч отмел с негодованием. Голова, легкая и пустая, походила на монгольфьер, заполненный чуть теплым воздухом примерно на четверть. Проще всего представлялось закурить, и он начал шарить вокруг в поисках сигареты. Лиз развернулась вместе с сидением и мягко взяла его за руку, вложила в нее фляжку. Толяныч глотнул — какая гадость, но крепка зараза…
— Как ты? — В голосе ее было сочувствие. За лобовым стеклом на фоне ночного неба маячил инфернально черный горб Москвы, отороченный сигнальными огнями. Знакомо вырывалось в небо узкое пламя мусорожогов. И ночь. Глубокая ночь.
— С пивком покатит… — Голова теперь больше напоминала пустую водочную тару в руках не совсем опохмеленного человека. Он выпил еще. — Уже лучше. Похоже, я слегка отрубился…
— Ну, типа того… Так бывает, когда с ЭТИМ сталкивается неподготовленный человек. Так что считай, что тебе повезло.
«Ну что ж, будем считать, что пока мне везет…» — вяло согласился про себя Толяныч и поводил глазами из стороны в сторону, пока наконец не обнаружил сисястый пакет у себя в ногах. Лиза уловив это движение усмехнулась, впрочем он не разобрал, что же крылось за этой улыбкой.
— Я постаралась провести Обряд как можно тщательнее, но нам надо было спешить. Завтра я проведу еще один, более основательный.
— Ну да. Больше обрядов, хороших и разных. Это ладно… — Он все-таки нащупал в кармане сигареты и с наслаждением закурил. Потом глотнул еще из волшебной фляжки — уж больно хорошо мозги прочищает. Лиза наблюдала за его манипуляциями с легкой, но удивительно теплой улыбкой, и Толяныч не мог не воспользоваться моментом:
— Слушай, а ведь ты должна была помешать мне использовать артефакт, верно?
— Да.
— И почему не помешала?
— Знаешь, Фант, вокруг тебя атмосфера такая… — Она пощелкала пальцами, — с чуминкой такая, вот! И это как инфекция передается.
«Каким же, интересно, путем?» — чуть было не спросил он, но прикусил язык на вовремя подвернувшемся под колесо микрухи ухабчике. Проглотив заодно и отдающее солоноватой личной кровью матерное слово, сказал:
— Ага. Кстати, Вожатая, а ты не хочешь рассказать о вашей пионерии?
— Нет. — Сразу поскучнела она.
— У меня есть подозрительное ощущение, что меня и моих друзей используют втемную, а это плохо. Это очень плохо. К тому же я сегодня целый день с похмелья слушаю какую-то хрень про всяких там посредников, принимающих, знающих и прочих отправляющих… Да, вот еще два чудесных слова — Утре и Вожатая.
— Надо говорить «УТРЭ». С твердым окончанием. Это французская транскрипция, понимаешь?
— Ага. Транскрипция. Это понятно. Интересно было бы услышать насчет Бербера. Твое объяснение. Я уж не говорю про всякие обряды. Что это за обряд с расчленением уже мертвого человека? Я бы сказал, что это натуральное извращение. Короче, сама понимаешь — вопросов полно. И я бы хотел получить на них ответы.
Последняя фраза произнеслась уже в несколько повышенном тоне. Толяныч смутно помнил, как отработанный материал, точнее сказать тела Бербера с компанией, Вова расчленял на куски, а Сашок споро закатывал в целлофан, предварительно спрыснув какой-то ядовито-вонючей жидкостью. Такого зрелища даже Фантик-клон не смог полностью переварить, и оставалось только клясть последними словами «Золотые Своды», сбойную коррекцию и свою невезучую судьбу. И еще пытаться хоть что-то понять из потока событий, чтобы попробовать выжить.
Судя по основательности действий пасторовых подручных, шансов на выживание было минимум — уголовный розыск еще никто не отменял. Но Толяныч вовсе не собирался сдаваться, он привык доводить дела до логического конца.
— А для тебя это так важно? — Лиз глянула на таймер, потом бросила взгляд на надвигающуюся Москву.
— Да.
— У нас маловато времени. Про Пастора он врал, ты это сам знаешь… Она тронула свой кулон, разбросав по салону россыпь бликов. — Может, мы отложим разговор?
Она мило улыбнулась, и Фантик почему-то вспомнил податливое тепло на своей лопатке. Она знала привлекательность своего тела и умела этим пользоваться не хуже Альбы. Вот сука!
Лиз вернула кресло в первоначальное положение, и в уютном полумраке комфортабельного салона, устроившись поудобнее, он мог видеть только ее профиль, слегка подсвеченный от приборной панели.
— Хорошо. Тогда ответь мне на один вопрос, последний… — Толяныч медлил, стараясь тщательно отобрать именно то, что сразу же прояснит для него положение дел. Бербер, возможно, врал, но интуиция подсказывала, что он врал не во всем. — Анти-страх. Что так напрягло нашего пациента?
Повисла пауза.
«Попал!» — подумал, было Фантик, не испытывая впрочем особой радости. Это было то самое, что он усилием воли и коррекции отодвинул на время вглубь себя, на потом оставил, хотя само слово не мог не знать.
— Ну как тебе сказать…
— Как есть. — Твердо сказал он, холодея внутренне от нахлынувшего предчувствия. В затылок вновь отдался басовый аккорд, и, ища опору, Толяныч вцепился в висящую на шее бирюзу.
— В твой кулон встроен такой прибор… Нормализатор эмоций… Короче говоря, эта штука действует, как слаботочный суггестивный излучатель… — По мере того, как она мямлила, что, кстати, совсем не вязалось с холодным ведьмачьим образом, Толяныч все больше покрывался потом. — Он сглаживает импульсы регрессивных эмоций, возникшие в сознании под действием возможных, подчеркиваю, ВОЗМОЖНЫХ событий. Небольшая коррекция, брат…
Бирюза! В нее вделана такая штука, которая…
Которая…
Фантик чувствовал, что задыхается. Он никогда раньше не имел доступа к докоррекционной памяти носителя, но колотый лехин софт дал ему эту возможность. И теперь он судорожно рылся в памяти, как в пыльном чулане, пытаясь найти, понять, а может наоборот — забыть, закопать это знание поглубже…
Бирюза! Синее с черными прожилками. Синее и плоское небо, и прожилки смрадного дыма. Там горят бронетранспортеры…
Анти-страх!
Солнце. Раскаленное, как ствол автомата после атаки. Зыбучий песок, барханы и постоянная жажда. И миражи!
Нет, это не миражи!
Это реальность! Реальность…
Гниющие заживо люди. Солдаты. Бойцы. Пушечное мясо! Ковыляют в атаку. Они уже свое получили по полной — и Зарин-4А, и СиЭс, и протонный дождь. Но живы! Они живы, потому что надо выполнять боевую задачу. Надо наступать. И они наступают, не чувствуя, как отстает от костей мясо, как вываливаются небрежно подвязанные и разлагающиеся внутренности. Они выхаркивают куски легких. И идут в атаку. Так надо! Такова задача!
Живые зомби, мертвяки, но не навсегда, ведь отсроченная смерть не может длиться долго. Всего три-пять дней, а при адской жаре и того меньше. Потом тело утрачивает моторные реакции.
А рядом с ними… Те, кому это еще предстоит, может уже в следующем бою, может завтра. А может и сейчас. Но они живы и видят свою судьбу воочию. И не бояться ее!
«Все мы мертвяки, только отсроченные…» — так говорят они друг другу с кривыми застывшими улыбками, больше похожими на оскал мертвецов. Отсроченная жизнь… Разве можно назвать это жизнью?
Анти-страх! Препарат, способный отменить все инстинкты, снять с психики человека все барьеры и предохранители. Отменить страх — значит, отменить самосохранение. И они получают этого вдоволь. Сколько хочешь! С едой, в инъекциях, при переливании крови и прививках, они перенасыщены адреналином, но это направлено только в одну сторону — боевая задача!
И самое ужасное: они все понимают, но не бояться. Кто-то пытался отказаться, но солдаты получают анти-страх даже с водой. С водой! А в пустыне без нее нельзя. Все можно — не есть, не принимать витаминов, не ходить в медчасть.
Но не пить нельзя!!!
Стоп. Коррекция.
Фантик теперь знает все — его носитель пошел на коррекцию, вернувшись из ада. Отмененный страх хлынул, накопившись, словно цунами, и он сделал коррекцию, чтобы просто жить. Чтобы отсрочить страх еще на немного.
Коррекция. Это плотина между страхом и сознанием. Между жизнью и НЕ-жизнью.
Толяныч почувствовал во рту горький вкус собственной крови. Нет, приказал он себе. Эта сука, что так спокойно говорит о том, чего не знает и знать не может в своем высокомерии и холености, она не должна заметить ничего. Но Пастор… Это было больно, чертовски больно. Грудь, казалось, разорвется, как заряд шрапнели, но он лишь сильнее прикусил нижнюю губу. Огляделся — вроде не вырубался, вроде она ничего не заметила.
— …для твоей же пользы. Он лишь хотел снизить, совсем немного смягчить воздействие эмоционального заряда… — «Ну да, и загрести самый жар моими руками. Да за кого она меня принимает?!!» — А бирюза… Это только дань традиции, Фант. Бирюза — благородный камень, знак того, что воин готов бороться за правое дело. Бирюзой отделывали ножны самых прославленных клинков древности.