— Прикури мне.
Незваный гость, не смутившись, прикурил, на мгновение высветив половину лица и мощный бицепс, и вставил сигарету Толянычу в зубы.
Голова слегка закружилась после первой, такой желанной, затяжки. Толяныч расслабился и привалился спиной к стене. Еще пара затяжек…
Он переложил нож в левую руку, взял сигарету изо рта, с трудом оторвав ее от пересохшей губы:
— Кто вас послал?
— Никто. Закон Воина. Вот. — И чувак протянул ему что-то на ладони.
Толяныч посмотрел, но было недостаточно светло, чтобы понять, чего там такое у него в руке. Правда мелькнуло предположение, что это его собственный двойной перстень в виде змеи, но откуда бы ему тут взяться? Да и зачем он теперь нужен?
— Оставь себе. На память. — Чувак кивнул и ничего не сказал. Положил это что-то в нагрудный карман. Потом тоже закурил. — Вы должны меня грохнуть?
— Нет. Да мы бы и не стали этого делать, Мастер.
— Почему?
— Я, и они тоже, были сегодня там, — он кивнул головой куда-то в сторону. — Я сам стрелял в тебя четыре раза.
«Ох, до чего парень вежливый…» — поразился про себя Толяныч, но почувствовал уважение к человеку, который вот так спокойно сообщает, что буквально только что старался тебя же убить.
— Мне повезло. — Сказал он, и, похоже, громиле это польстило, так как он медленно наклонил голову. Но тем не менее промолчал. — Приятно было бы посидеть как-нибудь, выпить. За жизнь поговорить.
Толяныч представил себе их сейчас со стороны — картина получалась совершенно безумная. Он вздохнул:
— Хорошо, запомни мой номер…
Пока суть да дело — Толяныч докурил сигарету — в руках его вдруг оказались штаны, на ощупь вроде джинсы. Откуда их взяли эти двое, его не интересовало, ясный пень, что не купили. Но предусмотрительные ребятки принесли еще и кроссовки. Все конечно не новое, ну да на безрыбье и сам того…
Он поблагодарил кивком головы. Пауза затягивалась: «Надо что-то сказать этакое, а вот что? Ну ты ж хотел объяснить «этим», чего ты хочешь! Ну, чтоб оставили в покое и все такое. Вот и объясни, тем более, что второй возможности может и не представиться…»
Толяныч откашлялся:
— Так. Спасибо за помощь. Передайте своим Кукловодам… — Они переглянулись как бы недоуменно. — Или как их там у вас называют, меня это мало волнует, так вот… Скажите им, что я хочу только одного. Чтобы меня оставили в покое! Это касается так же и моих друзей. Иначе я буду убивать, убивать столько, сколько понадобиться. А если возникнут вопросы, вы знаете, где меня найти.
Бурные аплодисменты. Аплодировал видимо Фантик, оживший на время перед лицом общей угрозы. Больше некому.
«Ну ты даешь, брат! Прям Цицерон! А теперь скажи что-нибудь этакое только для них. И жест рукой нужен, жест! Надо произвести впечатление. Ха-ха-ха…»
«Чего ж еще-то? А, вот»:
— Теперь идите, и да не угаснут ваши Облики!!! — Аплодисменты, переходящие в овацию, все встают… Шутка.
Пришельцы выслушали, приложив правый кулак к сердцу, и неожиданно резко синхронно выбросили раскрытые ладони вперед и вверх. Не опирайся Толяныч спиной о стену, он бы неминуемо упал: «Фу, бляха-муха. Чуть не испугался. Да вы свалите когда-нибудь или нет!»
Они ушли, словно эта мысль обрела звучание.
Толяныч дождался, когда шаги черной троицы окончательно затеряются, и все же сел голой задницей на асфальт: «Господи, в которого я не верю, как мне хреново!!!» Прошло несколько минут, и золотой рыбкой в голову вплыла мысль, что неплохо бы все же одеться, что он и сделал, кряхтя и ругаясь.
Встречи с «левоохренительными», как сострил как-то Крот, органами избежать не удалось. И как и большинство предыдущих, она не принесла никаких девидентов.
Когда Толяныч, шаркая и охая на все лады все же добрался до металлической лестницы, ведущей на верхние уровни и дополз до первого рабочего, на что ушло по ощущениям не менее часа, то обнаружил, что эскалатор еще не работает. Выругавшись от всей души, Толяныч зато сориентировался во времени — значит не больше трех утра, и то вперед. Передохнув минуту он продолжил восхождение и вырулил наконец на свет божий, вернее искусственный, огляделся и с удивлением обнаружил, что это Гоголя убегают ему за спину, а впереди выситься гриб Христа Спасителя. А еще ближе — разверстая пасть входа в метро. Кропоткинская. А… Да, в непосредственной близости располагалось самое неприятное: буквально в метре два постовых дымили сигаретами, и видок обоих не сулили ничего хорошего подгулявшему ханыге, а именно так Толяныч выглядел в грязных джинсах и кроссах на размера два больше, чем надо. Другой одежды на нем не было. Уходить назад в тень уже не осталось ни времени, ни смысла. Хорошо хоть нож оставил под лестницей на нулевке. Подсохшая рана на ребрах естественно тоже не украшала.
— Ты. — Констатировал высокий мент с желтушным в свете фонарей лицом и сержантскими лычками, обежав Толяныча цепким взглядом. Дубинка уткнулась Толянычу в бок, угодив точнехонько в рану, которая не замедлила закровоточить. Специально, гад! Только бы шокером не трахнули, тогда совсем хана… — Кто такой? Документы.
Притворяться Толянычу даже не пришлось — зашипев как заливаемый костер, он перекосился, но промолчал.
— Чего молчишь? — Вступил второй. — Немой?
Оба оттенком лиц сильно походили на восставших из гроба мертвецов, вознамерившихся отпить живой кровушки, с такими лучше не связываться, не имея личной карты и лишних чипов.
— Товарищ сержант! Меня ограбили подчистую, вот, ножом пырнули, видите! Как дали по башке. Так я всю ночь на нулевке провалялся. Чудом жив остался. Все забрали! Я как вас увидел, так сразу, эта… К вам, значит… — Заныл Толяныч, здоровым глазом наблюдая за их реакцией — не дай бог загребут. Была охота сгинуть в обезьяннике: говорят, там годами парятся ни за что.
Сержант задумчиво поковырялся у него в боку дубинкой, от чего Толяныч так и облился потом, задумчиво оглядел плоды своего труда, потом Толяныча с головы до ног, и так же задумчиво произнес:
— Значит, ограбили?
— Ограбили, ограбили… — Он истово закивал головой.
— Ах ты ж пьянь обоссатая! — Дубинка врезалась Толянычу в плечо. Плечо тут же онемело. — Я тебе покажу «ограбили», падаль! А ну вали отсюда, пока мы тебе сами люлей не понакидали! — И хлоп дубинкой по животу, сволочь.
— Постой, постой, он, кажись, в натуре ранен, — вступился второй. «Кажись! А то ты не видишь…» — Чуть не заорал Толяныч, но вовремя поперхнулся от нового удара. — Может скорую вызовем?
— Да пошел он! Возиться тут со всякой рванью! У него документов наверняка нема.
— А… — Это Толяныч.
— Пошел, говорю! А то и правда отведем.
— Ты где живешь-то? — Вновь пристал «сердобольный», вынуждая задержаться, давясь матюками.
— Да рядом здесь, на Новокузнецкой… Мне ж только через мост… Может, подвезете? — Толяныч уже бочком-бочком отходил от них.
— Не, блин, ты, урод, мертвого достанешь! — Подтвердил первоначальное впечатление Толяныча желтушный сержант. — Вали, я сказал! Проспись.
Смачный пинок придал Толянычу дополнительное ускорение, и он побежал, мотаясь из стороны в сторону и на всякий случай поскуливая, как побитый пес. Менты заржали вслед.
«Фу, кажись, обошлось… Ну, блин, непруха — живого места уже не осталось! Интересно, а что бы я делал без штанов?»
Зажимая кровоточащий бок, Толяныч бормотал себе под нос: «Ах суки, сволочи, сучьи суки» и так до бесконечности до самой Москвы-реки. К боли он постепенно притерпелся, а вот жажда…
На набережной выстроились торговые автоматы. А может в трофейных штанцах хоть пара чипов завалялось? В самом деле, ведь не свои же ему отдали. Толянычу представились хитрющие враги, зашившие в шов засаленных джинсов маячок, либо пропитавшие штанины медленно действующим ядом, и прочая паранойя. Да нет — туфта это все. Наверняка стрясли с кого-нибудь.
Скривившись от боли в разбитых костяшках, на всякий случай Толяныч полез в карман — пусто. А в другом? Ничего. А чего бы ты хотел? Ну с кого можно стрясти одежду в три часа ночи, да еще на нулевке?! Об этом лучше даже не думать. Ладно, дареным штанам в карманы не смотрят. Да, не везет, так не везет. Вот гады, войны эти долбанные! Честь, честь… А сами бросили без копейки посреди столицы на съедение этим сукам. А ведь еще через весь город чапать! Кроссовки велики, курить нечего.
Толяныч свесился через перила и с тоской посмотрел на черную масляную воду далеко внизу — сколько воды изгадили, сволочи. Тут ему стало совсем кисло, хоть и вправду сигай с набережной. А это кстати идея — хоть попить вдоволь напоследок… Или до фонтанов потерпеть?
До Репинского парка Толяныч добрался довольно быстро, благополучно миновав еще один пост на Каменном мосту, и сразу же, на ходу срывая джинсы, не забывая шипеть и материться, плюхнулся в фонтан — холодная!!! Ух, хорошо! Тело тут же онемело, и боль потихоньку отпускала, словно он окунулся в новокаин. Минуты две Толяныч блаженствовал, хотя каждая ссадина на теле горела огнем, но это же совсем другое дело: Жив! Жив!!! Вода!
Имитаторы дневного света еще не работали, а козырек над VIP-галереями не давал солнцу толком заглянуть в парк. Но косые, многократно отраженные от зеркальных высоток Балчуга и Якиманки солнечные лучи все же задевали парковые кудрявые липы, и сквозь их кроны, как сквозь дуршлаг, нет-нет да лезли ярко оранжевые макароны. Толяныч встал — вода доходила до середины бедер — подставил руки под струю падающей воды, набирал полные пригоршни и плескал себе на лицо. Ему казалось, что это первое омовение в его жизни и что внутри сейчас размокает, размягчается, отваливается пластами какая-то мерзкая короста…
— Ну, кекс круто подмывается! — Послышалось с противоположной стороны фонтана, и рассыпался звонкий женский смех. Говорил, однако, мужской голос.
«Эге! Так мы тут не одни!» — осознал Толяныч и не спеша принялся выбираться из фонтана, а сидящие на лавке с интересом наблюдали, как он, светя голым задом (оскорбление нравственности и нарушение общественного порядка путем обнажения частей тела — месяц принуд-работ) вылез, и, кряхтя и ругаясь принялся натягивать джинсы на мокрое тело. Дело шло туго, но он справился. Купание освежило, и настроение заметно поднялось. «А не разжиться ли мне сигареткой?» — вбивая ноги в кроссовки и набираясь наглости, подумал Толяныч и так же не спеша направился вокруг фонтана.