Лика говорила о чем придется, но чаще всего — о том, о чем не решалась говорить ни с кем другим.
— Иногда ты мне напоминаешь одного человека. Ну, оттуда.
— Чем же?
— Например, талантом угадывать время. — Лика, плечом прижав телефон к уху, размешивала сахар в кофе. За окном лил дождь. — Позвони ты чуть раньше — я не смогла бы разговаривать, только-только отправила верстку заказчику.
— Случайно вышло.
— Не первый раз уже, — Лика улыбнулась. — Еще привычкой спорить по мелочам. Сидеть на подлокотниках, которые почему-то от этого не ломаются… И, — она бросила взгляд на холодильник, — традицией забывать у меня трубку. От нее табаком разит, между прочим. А пользы никакой — ладно бы, хоть спички к ней оставил!
— Ты верно перечисляешь мои пороки, — было слышно, как с другой стороны провода Виктор шумно затянулся сигаретой. — Но как же пьянство?
— Это само собой разумеется. — Лика отхлебнула кофе. Он горчил сильнее обычного. — Как твои руки после недавнего? Зажили?
Виктор никогда сам не встревал в дружеские потасовки, не участвовал в спаррингах, не помогал разнимать дерущихся знакомых; но иногда было не отвертеться. Он дрался без умения, на одной лишь ярости, как зверь, калеча себя и других — и частенько лишь провидение в лице друзей уберегало его от серьезных травм или проблем с уголовным кодексом.
— Зажили, — проворчал Виктор. — Ты же знаешь, на мне все заживает, как… как на мне, — фыркнул он.
Жизнь текла переслащенным киселем в берегах молочной пенки. Виктор пил все чаще, в глазах клубилась мгла, но холодная искра в ее глубине разгоралась ярче и ярче — и Лика почти не удивилась, когда во время одного из ночных звонков он попросил показать ту самую тропинку.
Она не его стала отговаривать. И откладывать на «когда-нибудь потом» тоже не стала:
— Метро Филевский парк, выход из первого вагона. Завтра к семи успеешь?
Он, конечно, успел.
Они медленно шли по парку в сгущавшихся сумерках. Весна шуршала прошлогодней листвой, щекотала ноздри запахом первой зелени, смешанным с крепким ароматом табака.
Было тепло. Лика в задумчивости начала стягивать шарф, но тут же опомнилась. Виктор улыбнулся, как всегда, мягко и чуть виновато. Разговаривать не хотелось.
На свинцовую гладь реки шумно опустились несколько уток. Лика решила — это хороший знак.
— Дальше наверх, — она указала на тропку, карабкающуюся на крутой берег. — Как поднимешься — свернешь налево. Там найдешь то, что ищешь.
— Спасибо. Не хочешь со мной?
Лика покачала головой. Виктор улыбнулся, на этот раз, чуть иначе. Спокойней и тверже. Махнул на прощанье рукой и, не оборачиваясь, полез по склону.
Лика постояла еще с минуту, глядя на плещущихся уток. Семь лет назад одна из них — одна из десятко тысяч таких же серо-коричневых неприметных птиц — ловко утащила у их компании открытую пачку сухариков…
Лика на миг закрыла глаза; казалось, зажмурься чуть крепче — и семи лет, как не бывало.
— Это ведь все по-настоящему, — прошептала она. — Есть тропинка или нет — все равно, по-настоящему.
Утки кружили у берега, ожидая угощения. Лика пошарила по карманам, но не нашла ничего съестного и направилась к выходу из парка; а там, пройдя пешком до «Пионерской», нырнула в кроличью нору метро.
На следующий день Виктор не появился ни дома, на съемной квартире, ни на работе. Мобильник молчал — возможно, упокоившись на дне Москва-реки, а может, и где-то еще… Не объявился Виктор и через неделю.
Нельзя сказать, чтобы Лика не искала его: искала, хоть и чувствовала, что не найдет. Даже написала заявление и несколько раз ездила на опознания. Регулярно звонила на городской телефон, пока там не отозвался незнакомый голос: кончилась аренда, в квартире появились другие жильцы — и тогда звонить Лика перестала.
Он вернулся через два года.
Весна запаздывала, валил крупный, сырой снег, гнул к земле ветки, залеплял глаза. Лика не заметила человека, стоявшего у подъезда, прошла мимо. И только когда он окликнул ее — вздрогнула, обернулась, едва не поскользнувшись на льду, выронила сигарету.
Вскоре после его исчезновения она сама начала курить.
— Витя! Ты?!
— Как видишь, — Виктор тряхнул головой, провел рукой по волосам, сбрасывая приставшие снежинки. Внешне он будто бы почти не изменился, только в волосах чуть прибавилось седины. — Прости, что без звонка.
— Да ничего… — Лика разглядывала, узнавала и не узнавала его. — Проходи!
Растерянность и радость смешались в набранный с третьей попытки подъездный код, в суматошные поиски ключей, во включенный без воды чайник. Виктор привычно устроился на широком подлокотнике кресла и стал забивать трубку. Кошка посмотрела с подозрением, принюхалась, но, все же, запрыгнула к нему на колени. Животные его любили.
— Сколько обои не переклеивай, у тебя тут все равно все по старому, — Виктор чиркнул спичкой, прикуривая. — Какое-то безумное чаепитие. Только вместо кота — кошка, а за Шляпника. Уютно.
— А теперь еще и накурено, — Лика поставила перед ним кружку с кофе. — Рассказывай.
— Сначала ты.
Повинуясь неясному предчувствию — и нежеланию развенчивать сказку раньше времени — Лика не стала спорить.
Она рассказывала, как сменила — шило на мыло — работу, как ездила в командировку в Ригу, как искали летом сбежавшую кошку…
Виктор слушал, вставляя редкие короткие фразы. Его длинные пальцы ласково поглаживали лакированный бок трубки. Густой дым пах ванилью и апельсинами, клубился под потолком, минутами вытекал в приоткрытую форточку.
— Ну все, Вить, твой ход, — Лика демонстративно подтолкнула ему пепельницу и хлопнула ладонью по воображаемым шахматным часам, скрывая за размашистыми движениями охватившее ее вдруг волнение. — Где ты пропадал?
— Там по-прежнему круглый год дожди. Я даже встретил того, кто похож на меня. — Виктор улыбнулся уголками губ. — Он велел передать тебе: «Время не меряют по компасу», и я до сих пор гадаю, что это значит.
— Хорошая попытка, Вить. Но есть поправка: компасов в тех краях не существует.
— Может, изобрели? — Виктор смешно развел руками. Потревоженная кошка, недовольно зашипев, спрыгнула на пол.
— Или кое-кто решил заставить меня поверить в чудеса, чтоб жизнь медом не казалась. — Лика демонстративо оглянулась. — Интересно, кто бы это мог быть?
Виктор рассмеялся в ответ. Она поймала себя на мысли, что едва ли не впервые слышит его смех: тихий, прерывистый, как шорох шагов в темноте.
— Не хочешь ничего рассказывать — не рассказывай, Вить. — Она вздохнула. — Но, все же, надеюсь, что ты исчезал не только для того, чтобы заморочить мне голову. Я беспокоилась, между прочим.
— Нет, конечно: вообще не поэтому. — Виктор взглянул на настенные часы, сверился с наручными, помрачнел. — Отстают. Поменяй батарейку.
— Торопишься?
Он кивнул. Лика достала мобильник.
— Эх ты, выворотень… Ну, диктуй.
— Что?
— Пин-код от кредитки. И номер телефона, по которому с тобой теперь можно связаться. — Лика заметила легкое замешательство на его лице. — В чем дело?
— Записывай… — Он быстро продиктовал номер.
— «Четыреста девяносто восемь»?
— Код Реутова. Там у меня двоюродный брат. Звони, когда захочешь.
Прощаясь, он порывисто обнял ее, уже ступив на порог.
— Береги себя. До встречи.
— Ты тоже.
Дверь захлопнулась с неприятным скрежетом. Лика отрешенно подумала, что стоит не только поменять батарейки в часах, но и смазать замок.
Двумя часами позже она с досадой отложила книжку. Читать не получалось: буквы складывались в слова, слова в предложения, заполняли страницы, но смысл терялся где-то между строк. Непонятное, смутное беспокойство, появившееся с момента прощания — а, может, и раньше — нарастало. Сколько времени прошло? Часы на кухне остановились. Секундная стрелка, как намагниченная, дрожала около семерки.
«Время не меряют по компасу» — Лика закрыла глаза, позволяя мыслям течь свободно. Часы и компас, время и расстояние; река, в которую нельзя войти дважды…
— «„Далеко“ и „давно“ для живущего „здесь и сейчас“ — суть одно.
Только память и чувства имеют всегда протяженность…»
— нашептывало подсознание незнакомым бархатистым голосом.
— «Только память и чувства; но кто есть, скажи, их хозяин?
Человек.
Человек, заплутавший однажды в дороге…»
Лика резко села в кресле и взялась за мобильник: на часах высветились два ноля и две единицы: Виктор должен был уже с полчаса как доехать.
Лика набрала номер.
— Говорите, вас слушают. — Сиплый мужской голос слегка картавил.
— Простите за поздний звонок, — сказала Лика. — Позовите, пожалуйста, Виктора. Алло? Позовите пожалуйста…
— Да уж припозднились вы, — недобро просипели в трубке. — Утром прощание было.
— Что?! — Лика каким-то чудом не выронила телефон. — Дронов, Виктор Александрович. Вы хотите сказать, он…
— Да. Не звоните сюда больше! — Голос собеседника дрогнул, а затем прервался очередью коротких гудков.
Плохо сознавая, что она делает, Лика оделась, вышла на улицу. С неба сыпались кудрявые белые хлопья, беспристрастно скрывая следы — человеческие, звериные, любые.
Сон? Нет. Галлюцинации? Вряд ли…
Лика вернулась в квартиру и осмотрелась: стрелка, неспособная перепрыгнуть тонкую черту циферблата, подергивалась, указывая на морозильную камеру.
«Ну а что: тоже север!» — Лика вздрогнула, уловив краем глаза блеск полированного вереска.
Остывшая трубка лежала, завалившись на бок. На белом пластике холодильника темнела горка черно-серого пепла.
«Тропа, ступив на которую, всегда идешь до конца — это та тропа, которую ты прокладываешь сам»: так говорил — когда-то и где-то — один человек.