Впрочем, был еще один случай, когда правда о жизни работниц проскользнула в печать. Московский массовый журнал „Работница”, в связи с какой-то датой, опубликовал старую переписку ивановских ткачих с вдовой Ленина Надеждой Крупской. Ткачихи в начале 30-х годов пожаловались Надежде Константиновне, что живется им скучно. В городе так мало мужчин, что у большинства женщин нет надежны построить семью. На этот крик души Надежна Константиновна ответила пространным письмом, где вспомнила, как они с Владимиром Ильичом в молодости отдавали все силы борьбе за счастье рабочего класса и в этом находили главный смысл жизни. Ткачихам же Крупская рекомендовала побольше заниматься общественной работой, что, конечно, должно обогатить их мир и сделать их счастливыми.
Через тридцать лет после доброго совета Надежды Крупской в 1964-м ивановские ткачихи, как мы знаем, действовали уже более решительно, так что Хрущеву пришлось срочно отправлять в Иваново полки потенциальных любовников в военных мундирах. Но, очевидно, и этот плод государственной мудрости не принес окончательного решения ивановской проблемы. Во всяком случае, 8 лет спустя я имел возможность слышать о новых исканиях в этой области. Весной 1972 года я познакомился в Алма-Ате с доктором биологических наук Михаилом Инюшиным. Он занимался проблемами биофизики, изучал энергетику здорового и больного организма и предложил новый метод лечения болезней с помощью лазера. Летом того же года доктор Инюшин с группой сотрудников приехал на Международный конгресс биофизиков в Москву и провел день в моем доме.
Я собирался писать о нем статью, и в беседе ученый приоткрыл мне тайну некоторых своих исследований. Оказалось, что он получил денежные средства и аппаратуру от военных и строит психогенератор, аппарат, который призван на расстоянии изменять психическое состояние человека. Психогенератор Илюшина, по его словам, будет умерять страсти одних, возбуждать оптимизм у других, усиливать твердость духа третьих. Назначение своего аппарата в мирных условиях сам ученый проиллюстрировал следующим примером: „Если, например, где-нибудь в Иванове на текстильной фабрике, где работает несколько тысяч женщин, установить такой генератор, то с его помощью можно будет дать тяжело работающим, неустроенным в личной жизни, истеричным женщинам чувство счастья. А это, в свою очередь, поведет к повышению производительности труда на фабрике”.
Не знаю, как далеко продвинулись в следующие 10 лет работы с психогенератором. Не исключено, что аппарат профессора Илюшина уже установлен в цехах одного из текстильных комбинатов в Иванове или Орехово-Зуеве с тем, чтобы регулировать сексуальные чувства советских работниц. Во всяком случае, такую цель ставили те, кто дали ученому из Алма-Аты крупную денежную помощь для его научных исследований[52]. Ведь его проект обещает не только заглушать ненужные советскому государству человеческие страсти, но и повысить производительность труда.
Говоря в то лето о своей чудо-машине, доктор Илюшин сделал еще одно интересное замечание: „При необходимости, мой аппарат сможет побудить усталых рабочих к половой активности, если это нужно будет для повышения рождаемости в стране”. Попытки заставить народ активнее размножаться не впервые предпринимаются советскими властями. Правда, вместо лазера до сих пор применялись законы и указы. Этой цели должен был, в частности, служить закон, изданный Сталиным в июне 1936 года о запрещении абортов, и второй указ, выпущенный в июле 1944 года, где, кроме прочего, значится, что женщины, родившие более четырех детей, получат орден „Материнской славы”. А те, кто родят десять и более детей, получат почетное звание „Матери-героини”. В постановлениях этих много говорилось также о разного рода льготах и материальных выгодах для многодетных[53]. Одновременно введен был в стране налог на холостяков, одиноких и малосемейных граждан. Налогами этими облагались все взрослые, которые не имели двух и более детей. И в том числе рабочие незамужние женщины, зарабатывающие 70–90 рублей в месяц, у которых не было ни малейшей возможности выйти замуж. Платить обязывали также пожилых вдовцов, вдов и женатых, имеющих одного ребенка. В этой своей наиболее дикой форме, закон просуществовал полтора десятка лет. Он был несколько смягчен (не отменен!) только в 1958 году. Позднее, в 1974-м, Большая Советская Энциклопедия обосновала введение налога тем, что „это дало возможность государству мобилизовать дополнительные средства для обороны страны” (БЭС, Третье издание, т. 17, статья НАЛОГИ, сс. 227–228, 1974).
Призывы повысить рождаемость вот уже полвека раздаются со страниц советских газет. Вспоминаю, как по этому поводу в начале 50-х годов держал речь официозный писатель Федор Панферов. Крестьянин по происхождению и член партии с 1926 года, он был выдвинут депутатом Верховного совета СССР от какого-то текстильного городка. На встречу с избирателями приехал он изрядно выпивши и всю речь свою свел к призыву: „Бабоньки, дорогие, рожайте больше, не гуляйте холостяком, бабоньки…” Речь известного писателя и редактора журнала „Октябрь” вызвала бурную реакцию зала, состоявшего из одних женщин. „Да мы разве против, — кричали ткачихи и прядильщицы. — Мы — хоть сейчас! Но скажи, товарищ депутат, где рожать? И от кого рожать?” Женщины-работницы пытались разъяснить представителю власти, что обитательнице рабочего общежития рожать в городе, где нет мужчин, по меньшей мере затруднительно, но он не слушал их и, в пьяном воодушевлении, продолжал призывать „бабонек” не стесняться и давать родине новых воинов. Сопровождавшие Ф. Панферова местные партийные чиновники испугались разгоревшихся страстей и быстро завершили беседу избранника народа со своими избирателями.
За тридцать лет, прошедших после этого инцидента, положение в городах и поселках текстильного края (и не только текстильного) не слишком изменилось. Правда, государственная пропаганда деторождения усилилась, но все эти призывы и обещания, указы и ордена, Материнской славы” оказываются в прямом противоречии с материальными возможностями рабочего класса. Сотни тысяч работниц мечтают о браке, о семье, о детях, но им, обитателям, женских городов” и общежитий, по-прежнему негде рожать и не от кого рожать. О том, как народ относится к государственным призывам о росте рождаемости и к высокому званию „Мать-героиня”, лучше всего говорят бытующие в рабочей среде анекдоты.
„Куда их вешать, эти ордена?” — спрашивает мать-героиня вернувшегося с фронта солдата-орденоносца. „Я вешаю на грудь, — отвечает солдат, — поскольку грудью защищал родину. А ты… Чем свои ордена заработала, на то их и вешай…”
Текстильный край, расположенный в треугольнике между Ивановом, Владимиром и Москвой, далеко не единственное место, где женщина-работница лишена самого насущного — надежды на семью и ощущения того, что она кому-то дорога как женщина. Такие „треугольники” и „четырехугольники” можно встретить по всей стране. Та же драма, хотя несколько в иных декорациях, повторяется в 10 тысячах километров от Иванова — на берегу Охотского моря, на Камчатке, на Курильских островах Тихого океана. Бывший матрос тихоокеанского флота, 53-летний Б. М., и корабельный электрик, 47-летний Ю. М., несколько лет проплававшие на рыболовных судах между Чукоткой и Владивостоком, рассказывали мне, как выглядит рабочая любовь на самом дальнем восточном краю страны.
На острове Шикотан, одном из тех, что Советский Союз после Второй мировой войны отнял у Японии, построено 4 или 5 рыбокомбинатов. Тут, между прочим, делают консервы из редкой рыбы сайры. В разгар сезона на комбинатах 5 тысяч женщин режут рыбу, взвешивают порции, закладывают ее в банки, добавляют специи. Работать надо очень быстро: рыба — продукт скоропортящийся. Работницы, как правило, существа очень молодые — 17–20 лет, потому что только в молодости может человек жить так, как живут на Шикотане: 12 часов в вонючем, лишенном самых элементарных удобств цехе, а следующие 12 — в бараке, в комнате на шестерых. И снова в цех… Нет на комбинате не только кино или клуба, но даже душа, под которым работницы могли бы искупаться после смены. Баня полагается им раз в неделю. Еды, в общечеловеческом смысле, на острове тоже нет: работницы едят ту же рыбу, которую разделывают.
Как выглядит комбинат? Кроме пристани, складов и разделочного корпуса, есть там несколько десятков серых деревянных бараков, составляющих улицу с романтическим названием, например, Молодежная. Да еще магазин, где нет ничего, кроме водки и скверных дешевых конфет. Мужчины наперечет: директор завода, два-три начальника цеха да парторг — недреманый глаз партии. Остальные — женщины, в просторечии — верба, завербованные по всей стране простолюдинки, подписавшие договор на 2–3 и более года такой вот работы. Жизнь сера и однообразна, как бараки, в которых живут эти затворницы. Разнообразие приносит лишь приход к острову судна с рыбой.
На кораблях — сухой закон. Поэтому матрос, едва сойдя на берег, бросается в магазин. Четверо покупают бутылок шесть-семь. В карманах — прихваченные с корабля хлеб и колбаса — закуска. Вооружившись таким образом, матросы стучат в двери ближайшего барака. Спрашивают Валю или Таню. Девушки, отдыхающие после смены, отвечают, что Вали нет — уехала, а Тани тут никогда не бывало. Матросам Валя не нужна. „Валя” — это вроде „здравствуйте”. Они продолжают стучать и для убедительности позвякивают бутылками. Двери отворяются: выпить тут всегда готовы. Спящих будят. Все усаживаются к столу. Девушки оживляются: мужчины пришли. Пьют водку, знакомятся — кого как зовут, кто откуда приехал. Для первого случая информации достаточно. Беседуя, матросы приглядывают себе барышень, подсаживаются к ним, начинают обнимать. В комнате всегда есть старшая, исполняющая роль бандерши. Она следит за порядком. Вот одной девушке что-то пришлось не по душе, она фыркнула или покривилась от мужской ласки. „Молчи, сука, — шипит бандерша, — а то мы их сейчас в другую комнату отдадим!” Угроза серьезная: мужчина в цене, бабам цены нет никакой…