Когда подошли к порту Корсаков на Сахалине, вся команда и пассажиры высыпали на палубы прощаться с новорожденным Михаилом и его мамой. На пристани уже стояла вызванная по радио карета скорой помощи, Боцман торжественно нес завернутого в чье-то чужое одеяло младенца. А следом по сходням шагала счастливая мать, прижимая к груди ящик из-под консервов, в котором лежали пожертвования пассажиров: сорок тысяч рублей старым и… Шел 1960 год, сорок третий год советской власти…
Почему, однако, в главе, посвященной рабочему классу, автор так много говорит о работницах? Если судить по советским пропагандистским плакатам, то наиболее типичным представителем рабочего класса является решительного вида плечистый мужчина лет сорока в спецовке и белой курортной рубашечке. Если же заглянуть в статистические сборники, то нетрудно убедиться: большую половину рабочего класса страны составляют не мужчины, а женщины. По официальной статистике число рабочих непрерывно растет. Но еще быстрее растет число женщин-работниц. К началу 70-х годов рабочий класс вырос по сравнению с 1928 годом в 8 раз. В 1939 году в Советском Союзе было 33,5 процента рабочих, в 1959 — 49,5 процента, а в 1973 году рабочих было уже 67,7 миллиона. С семьями они составляли более 60 процентов населения страны[54]. К началу 80-х годов можно ожидать примерно 70 миллионов рабочих. А это значит, что на заводах, железных дорогах, на стройках сегодня трудится никак не меньше 40–42 миллионов женщин — 57–60 процентов рабочего класса страны[55].
Есть и другая причина, по которой советская работница заслуживает особенно пристального внимания исследователя. По самой природе своей женщина острее, чем мужчина, переживает все то, что связано с интимной жизнью. В России к этой области чувств у нее есть еще особое, исторически сложившееся отношение. В массе своей женщины России предпочитают мужа любовнику. В их системе ценностей брак стоит выше адюльтера. Но демографический перевес и бедность женской рабочей массы разрушают эту традицию. Тем не менее, русская рабочая баба даже в самом грязном распутстве своем, в свальном грехе общежитий и подворотен стремится сохранить хотя бы тень того, что зовется любовью, хотя бы намек на уважение и добрые чувства мужчины.
Вспоминается рассказ московского рабочего, любителя женского пола. Человек не слишком разборчивый, но вместе с тем не чуждый внутреннего чувства, он из бесчисленных своих похождений запомнил и выделил одно, когда даже его, профессионального обольстителя, что-то затронуло за живое. Бонвиван этот в очередной раз весело проводил время в женском рабочем общежитии. Пил с молодыми работницами, которых видел в первый раз. Одна, лет 20, ему приглянулась. Он ей — как будто тоже. Простая рабочая лошадка, недавно из деревни. Русая челка, серые глаза. Они чокнулись гранеными стаканами с водкой, допили бутылку и перебрались на кровать. „На койке все бабы для меня на одно лицо, — признался москвич. — Тут уж нет разговора „даст или не даст”, важно только „стоит или не стоит”. По этому принципу и развивались дальнейшие отношения сторон. „Мы забрались под одеяло. Я стал расстегивать на ней лифчик, стягивать трусы. Спьяну руки не слушались, что-то там у нее затрещало. И тогда она сказала шепотом: „Ладно, ладно, не рви, я сама сниму. Только скажи, гулять ты со мной будешь?” И знаете от этого гулять у меня даже сердце зашлось…”
Что так поразило пьяного мужика? У простых людей слово „гулять” означает „ухаживать”. В деревне гуляют парни с девками за околицей, в городском саду, до революции пожарники гуляли с прислугами. Для интеллигентного уха словечко это звучит довольно пошло, но для работницы из общежития оно содержит всю гамму ее мечтаний. Гулять, это значит, что они будут назначать друг другу свидания; что они будут вместе куда-то ходить; что она сможет появиться с ним на людях… В ее просьбе гулять содержалось желание хоть как-то очеловечить, облагородить скотские отношения свои с незнакомым мужчиной. Деревенской девушке, лишь недавно ставшей к станку, хотелось вдохнуть в свой разврат хоть какую-нибудь надежду на близость… Мой собеседник не пожелал рассказывать, как сложились его дальнейшие отношения с этой девушкой-работницей. Скорее всего никаких отношений не возникло. А просто, как это чаще всего бывает, вскочил он рано утром с чужой койки и бочком-бочком, чтобы не попасться на глаза коменданту общежития, побежал сонный и хмурый к себе на завод.
Мой случайный собеседник, слава Богу, хоть обратил внимание на призыв своей случайной подруги. Миллионы других мужчин в России вообще не слышат, что женщина говорит им в постели. Ибо слушать и слышать женщину уже после того, как она прошептала свое „да” — большое мастерство. И владеет им в Советском Союзе ничтожно малое число особей мужского пола, независимо от принадлежности к тому или иному классу. В том числе к рабочему.
Но вернемся к опросу свидетелей. Кроме тех, чье мнение мы уже выслушали, я располагаю сообщениями еще 9 человек. Это три бывших рабочих из Москвы, Ленинграда и Архангельской области, заводской техник (Ленинград), два инженера из Одессы и Ленинграда, профсоюзный деятель из Минска (Белоруссия), работник милиции города Свердловска (Урал), а также психолог, несколько лет работавший на острове Сахалин. Каждый из девяти (семь мужчин и две женщины) имел свой собственный рабочий опыт. Десятым мне хотелось бы пригласить известного советского демографа и социолога, кандидата экономических наук В. Переведенцева. Он часто выступает в советской прессе со статьями о демографии брачных отношений. В частности, в одной из статей В. Переведенцев размышляет о таком общественном явлении, как, города мужчин”[56].
В основном, это северные города. При огромном перевесе женщин в стране есть города и целые области, где мужчин значительно больше, чем женщин. В Архангельской области, расположенной на побережье Белого моря, на 100 женщин приходится 130 мужчин, в Мурманске (Кольский полуостров на берегу Ледовитого океана) — 140. Огромный мужской перевес можно наблюдать на Чукотке, в районе реки Колымы (Север Дальнего Востока), в нефтяных районах Западной Сибири, на стройке Байкало-Амурской магистрали (БАМ). „Мужской перевес, — пишет Переведенцев, — характерен не только для Севера, он велик на каждой крупной стройке. Так очень значителен он был в Набережных Челнах во время строительства там Камского автомобильного завода (КАМАЗ). Значителен он во многих угольных и горнорудных городах”. В этих местах, где большинство населения рабочие, „мужчине попросту не на ком жениться”.
Переведенцев вынужден признать, что в „однополых городах” „алкоголя потребляется больше, чем в других местах, драки и несчастные случаи там происходят чаще”. Советский демограф не имеет возможности рассказать читателю правду о том, почему возникают такие малосимпатичные поселения. Единственное, что он позволил себе сказать, это то, что „однополые города — следствие узкозкономического планирования и развития народного хозяйства, результат недооценки социальных аспектов жизни населения”. Эта обтекаемая фраза по существу есть полуправда. Правда же состоит в том, что государство пренебрегает жизненными интересами простого рабочего человека.
В основе этой механики лежит опять-таки нищета тех, кто работает на заводах, на стройках и в шахтах. Рабочему платят мало. Чтобы заработать несколько больше, он соглашается ехать туда, где работать никто не хочет — на Север, в Норильск — город заполярной металлургии, на золотые прииски Чукотки, в шахты Магадана или нефтяные разработки Сахалина. Условия жизни там разрушительны для здоровья, семью взять с собой невозможно — там нет жилья и женщинам негде работать. Зато зарплата несколько выше. Мужчины едут туда, оставляя семьи или живя на два дома. Строят такие города ведомства, министерства. Их назначение — выполнять план, добывать руду, нефть, плавить металл. Им нужны не люди, а рабочая сила. Ведомства строят не квартиры, а бараки с комнатами на 6–8 человек. В лучшем случае приезжему рабочему предлагают поселиться в балке — бревенчатом ящике на полозьях, который перевозится трактором туда, где в данный момент нужны рабочие. Министерские чиновники, ведающие металлургической промышленностью или промышленностью нефтяной, не желают думать, где рабочая сила станет купаться, покупать продукты, стирать белье и чинить обувь. И уж совсем чужд для чиновника вопрос о личной жизни рабочего, о его семье, о том, чтобы хоть как-нибудь выровнять половой состав подведомственных городов, дать женщинам работу, детям — детские сады и школы. Идеальным для чиновника было бы, если бы рабочий вообще забыл о любви и сексе. Способ, который для этого пригоден, состоит в том, чтобы в „однополый город” завозить как можно больше водки и вина. Конечно, хмель дурно влияет на производительность труда, но завезти водку проще, чем создать нормальный двуполый” город, чем строить квартиры, магазины, прачечные, кафе и кинотеатры.
Переведенцев приводит данные социологической лаборатории, которая работала в городе нефтяников Нижневартовске. В городе этом, расположенном в бассейне реки Обь, почти 100.000 жителей. Но, как сообщают социологи, там нет или почти нет всего того, что зовется службой быта и где могли бы работать приехавшие женщины: нет ресторанов, кафе, прачечных, парикмахерских, починочных мастерских. Хозяева города и в будущем не планируют расширить эту „женскую сферу труда”. Так что Нижневартовску, как пишут социологи, еще на многие годы предстоит оставаться скучным, лишенным всякой привлекательности „городом мужчин”, городом пьяных драк, городом без уюта, без любви, без счастья.
Но есть в стране места похуже Нижневартовска. Психологу Б. Г., 37 лет, пришлось несколько месяцев провести в северных нефтеносных районах острова Сахалин. Добыча тут идет так называемым „вахтовым способом”. В пусты