Шведские бумаги традиционно действительны три месяца. Заведующая ЗАГСом посмотрела на дату документа и сказала, что в течение ближайших трех месяцев ее учреждение слишком занято, чтобы заниматься бумагами Нильса и Марии и сможет рассмотреть заявление только через три месяца и десять дней. Между тем срок советской визы Нильса истекал. Первого июня 1978 года он должен был покинуть СССР. Мария несколько раз ходила к чиновникам ЗАГСа, умоляя их рассмотреть заявление до роковой даты. Разговаривали с ней грубо, с явной антипатией. Чувствовалось, что этим женщинам за письменными столами приятна роль судьбы, нравится держать людей в нервном напряжении.
И снова вмешательство доброго гения — шведского консула — спасло их. По его просьбе из Стокгольма прислали документы с продленным сроком действия. ЗАГС ответил встречным выпадом: там „потеряли” бумаги Нильса и Марии. Май был уже на исходе, через несколько дней швед должен был покинуть страну. Пара снова бросилась в консульство. Консул вынужден был попросить свидания с представителем Министерства иностранных дел СССР, чтобы заявить протест по поводу недоброжелательного отношения к шведскому гражданину. Документы, естественно, тут же нашлись. Силы молодой пары были уже на исходе, когда заведующая ЗАГСом назначила регистрацию на 23 мая.
„Совершенно ясно, что КГБ специально придумывает все эти препятствия, чтобы не выпускать советских граждан за пределы страны, — говорит Маша В., которая недавно закончила в Стокгольме медицинский факультет. — Я уверена, что у КГБ есть квота на выезд новобрачных; всех остальных, не входящих в квоту, надо любыми средствами задержать”.
За те восемь месяцев, что Нильс и Мария вели борьбу за свое счастье, они познакомились со многими такими же парами. Мужчины чаще всего были иностранцами, женщины — русскими. Издевались над ними в ЗАГСе весьма изобретательно. Одним объявляли, что у них не хватает в бумагах какого-то штампа, другие должны были документально доказать, что они не гомосексуалисты или не сумасшедшие. Малейшая попытка молодых людей защитить себя рассматривалась кагебешниками как вызов. „Это напоминало бег на длинную дистанцию, — говорит Мария. — Мы выдержали, но многие западные граждане сошли с „беговой дорожки”. У одних окончилась виза и они уехали из страны, другие пары просто не выдержали бюрократической мороки, устали, поссорились”. Канадский литератор Жан-Пьер буквально поседел, пока хлопотал о заключении брака с русской женщиной. КГБ сломил его сопротивление хитростью. У его невесты был ребенок от первого брака, с которым она собиралась выезжать из СССР в Канаду. Кагебешники выпускать ребенка не хотели. Уже был назначен день регистрации. Женщина забрала мальчика из школы, оставила службу, выписалась из квартиры. Но сотрудники КГБ стали убеждать Жан-Пьера, что его избранница — проститутка. Он поверил им, был шокирован и за считанные дни до регистрации уехал в Канаду. Она с сыном осталась без квартиры, без работы, без надежды… „Он приехал другом СССР, — говорит Мария, — а уехал яростно ненавидя советскую систему. То же самое происходило со многими иностранцами, пытавшимися заключить брак в СССР”.
Свой с Нильсом случай Мария В. считает счастливым. Но двум этим „счастливцам” пришлось испить немалую чашу унижений и разочарований и после регистрации брака. Они задумали совершить свадебное путешествие в Ереван, но власти запретили мужу и жене лететь в одном самолете: Нильс обязан был заказать билет в Интуристе, а она — в кассе Аэрофлота для рядовых граждан. Так же решительно власти отказали ему в продлении визы хотя бы на один день. А Марии пришлось еще полгода хлопотать, прежде чем ее выпустили к мужу.
В этой мистерии, цель которой ни за что не выпустить на свободу принадлежащую государству человеческую душу, принимает участие множество сил: кроме ЗАГСа и ОВИРа, ловлей душ заняты парторганизации тех учреждений, где работают „непослушные” советские женщины. В Тарту (Эстония) в университете Мария до последней минуты боялась сообщить о своем предстоящем замужестве. Она хорошо знала: случись в парткоме узнать об этом, ее непременно провалят на выпускном экзамене или, что страшнее, зашлют при распределении в какую-нибудь глухую сибирскую деревню. Ей пришлось также несколько раз „терять” комсомольский билет, чтобы как-то получить справку о выходе из комсомола.
В те же примерно месяцы, когда в Эстонии познакомились и сблизились Нильс и Мария, я мог наблюдать в Москве переживания другой пары. Тридцатилетний парижский адвокат Даниэль Г., приехав в Москву, познакомился с сотрудницей научно-исследовательского института 23-летней Татьяной. Они решили пожениться. Таня была подругой моей дочери, я знал все подробности ее борьбы за свой брак. У русско-французской пары все повторилось точно так же, как у русско-шведской. „Единственно, что у меня не потребовали тогда, в московском ЗАГСе, — сказал Даниэль, — это справки о прививке оспы”. Просто так приехать на свадьбу Даниэль и его 62-летняя мать не имели права. Им пришлось покупать туристскую путевку, которая обязывала их посетить несколько городов СССР. Как юрист, Даниэль уважает законы, но его поразило, что все установления, с которыми он столкнулся в Москве, носили исключительно запретительный и ограничительный характер. Одно распоряжение он, однако, нарушил: провел брачную ночь в квартире своей жены, что в Советском Союзе строго-настрого запрещено. Надо полагать, что ночь эта показалась молодым людям довольно короткой потому, что в 8 утра на следующий день Даниэль и его мать должны были уже выехать со своей группой по туристскому маршруту в Ленинград…
Секретарь партийной организации института, где работала Таня, пожилая дама, пригласила новобрачную в свой кабинет. Состоялся примечательный разговор. „Никак не ожидала, Танечка, что Вы, комсомолка, выйдете замуж за француза…” — „Вы полагаете, что мне лучше было бы выйти замуж за якута или казаха?” — „Нет, это Ваше дело, но теперь Вам придется покинуть комсомольскую организацию. Вы должны оставить надежду на вступление в партию”. — „О, партийная карьера никогда не пленяла меня…” — „Вы знайте, что во Франции никто не предоставит Вам работу по специальности. Вам предстоит (подумайте об этом!) стать придатком Вашего мужа”. — „Ах, — с мечтательной улыбкой ответила молодая супруга, — если бы Вы знали, какой он милый, мой Даниэль. Быть его придатком — тоже удовольствие…”[109]
В разные годы до мировой общественности доходили вести о том, какую жестокую борьбу вели за свою „заграничную” любовь даже такие международно известные люди, как шахматист-гроссмейстер Борис Спасский, пианист Владимир Ашкенази. Известный знаток русской культуры, американский профессор Такер семь лет ожидал, пока КГБ выпустит из СССР его русскую жену. В 60-е годы широкую известность приобрела история московской учительницы Громовой, которая полюбила сотрудника итальянского посольства в Москве, по слухам графа. Узнав о романе с графом, кагебешники стали требовать от Громовой, чтобы она помогла им проникнуть в посольские тайны. Женщина не пошла на предательство любимого. Ее выгнали с работы, но не позволяли нигде устроиться, а затем за тунеядство сослали в Восточную Сибирь. Только случайность помогла этой паре соединиться. На какую-то итальянскую выставку приехал Хрущев, и сотрудник посольства, граф, упросил главу советского государства освободить подругу. Как известно, в странах, где бездействуют законы, спасти гражданина может лишь милость государя. Никита (который, кстати, ввел закон о преследовании тунеядцев) благосклонно отнесся к судьбе пары; учительницу возвратили из ссылки, и она уехала в Италию.
Я опять-таки перечисляю „счастливые” случаи. Но в тени знаменитостей или тех, кому помог случай, остаются тысячи разбитых судеб, жизней. Правда, за связь с иностранцем сегодня арестовывают реже, чем при Сталине. Но зачем арестовывать, когда можно призвать „провинившегося” в армию и тем пресечь всякие его попытки выехать в страну, где живет его жена. А можно и проще сделать: при попытке подать заявления, выслать „жениха” в город, куда иностранцы не имеют доступа. И не выпускать его оттуда, пока „невеста” не покинет СССР. И так делают. А можно запугать родителей, и те примут свои родительские меры против сына или дочери, пожелавших сочетаться нежелательным для властей браком.
В 1980 году в Воронеже местный партийный босс узнал, что его дочь, которая училась тогда в Москве, забеременела от студента из Колумбии и молодые решили узаконить свои отношения. Папа из обкома партии испугался за свою карьеру и помчался в Москву. Он набросился на дочь только что не с кулаками: „Не потерплю инородца в семье!” Вместе с директрисой музыкальной школы, где училась девушка, папа-босс заставил дочь сделать аборт. „В противном случае, — заявила директриса, — мы исключим ее из нашей школы”. Чтобы пресечь попытку дочери выйти замуж за иностранца, папа из обкома лишил ее всякой материальной поддержки. И тем не менее, русско-колумбийская пара не распалась. Молодые люди зарегистрировали свой брак и даже родили второго ребенка. Но существовать этой „нежелательной” семье негде и не на что. Колумбиец живет в общежитии, он хочет закончить медицинский институт и вернуться домой врачом. Жена его с ребенком ютится у бабушки в Воронеже, в городе, куда ему как иностранцу въезда нет. Впереди еще несколько лет учения. А что потом — Бог весть. Никто не может гарантировать, что ему разрешат увезти с собой жену и ребенка. Не знаю, как в области медицины, но по части политики парень получил в СССР хорошее образование. Приехал 23-летний колумбиец в Москву рьяным коммунистом, но после нескольких лет „на родине социализма” люто возненавидел советский строй.
Отстаивая свою любовь от беззакония и произвола, молодые люди пускаются подчас на весьма рискованные действия. Русская женщина Ирина, жена американского профессора Маклелана, добиваясь права выехать к мужу, приковала себя цепями к решетке американского посольства в Москве. Не менее решительно вела себя американская студентка, полюбившая в Москве русского парня. Она долго переписывалась и перезванивалась со своим любимым и, наконец, решила лететь в СССР, чтобы подать заявление в ЗАГС. Документы приняли, но американку немедленно выпроводили из страны. Через три месяца, когда она собралась лететь в Москву на регистрацию брака, советское консульство в Нью-Йорке отказало ей в визе. Американка, однако, проявила твердость, не продала самолетный билет и заявила представителям печати, что она полетит в СССР, чего бы ей это ни стоило. Ее настойчивость заставила чиновников консульства уступить. Виза была ей поставлена за два часа до вылета самолета.