осто так? Не расписаны? И вам не стыдно! А еще воспитываете подрастающее поколение! Какой пример можете вы им подать!.. Мы едва ли сможем рекомендовать вас для поездки за границу, — резюмирует председательствующий. — Ваше моральное лицо…” Учительница выскакивает из райкома с сильнейшим сердцебиением и с багровыми пятнами на лице. Вечером у нее делается сердечный припадок. Теперь ей долго не захочется подавать документы на туристский вояж. „Бог с ней, с заграницей…”
Злоключения учительницы — не случайность. Для всякого, кто собирается в заграничную деловую командировку или в туристский рейс, развод считается фактором криминальным. Ведь по логике властей, остающийся в СССР муж или жена являются заложниками. Неженатых выпускают крайне неохотно. Им публично выговаривают за их холостячество. Надо ли объяснять, что жесткий партийный надзор порождает в обществе соответствующие нравы. То и дело возникают фиктивные браки, цель которых, в частности, выезд за границу. В связи с массовой еврейской эмиграцией в стране возникло даже шутливое выражение: "Жена-еврейка — не роскошь, а средство передвижения”. Обычна и другая ситуация, когда муж, крупный чиновник, годами и десятилетиями не разводится с нелюбимой женой ради того только, чтобы не вызвать неудовольствия своего партийного или служебного начальства. Развод партийца считается признаком его самовольства, неуправляемости и может подорвать карьеру чиновника. Еще более резко реагирует начальство на развод офицера. Желающего развестись с женой ставят перед дилеммой: или сохрани семью, или покинь армию. Так сохраняются тысячи внутренне мертвых семей и поощряется тайный разврат женатых и замужних.
Для вторжения во внутреннюю жизнь граждан у государственной машины есть и другие средства. В главе 6 „Его Величество, рабочий класс” уже говорилось о заводских собраниях, на которых под руководством партийных функционеров обсуждается „моральный облик” рабочего. Но значительно чаще такие собрания (с конца 40-х до конца 60-х годов) проводились в университетах, научно-исследовательских институтах, в учреждениях и т. д. Публичный разбор вопроса, кто с кем спал и что из этого произошло, как правило, вызывал энтузиазм масс. Именно в эти годы родилось в стране словечко аморалка, означающее нарушение этических норм и наказуемое в партийном и административном порядке. Историю одной такой „аморалки” сообщил мне бывший студент Московского университета Б. ПІ.
На общем собрании курса (в президиуме — члены партийного комитета) обсуждалось поведение некоего студента-философа Сивоконя, который в общежитии не только сожительствовал со студенткой, но и избивал ее. Обсуждение „персонального дела” привлекло в зал даже тех студентов, которые никогда не ходили на другие собрания. Конечно, зал требовал деталей, но партийцы стремились не столько вдаваться в бытовые подробности, сколько извлечь из собрания как можно больший пропагандистский эффект. Их вопросы носили подчеркнуто идеологический характер: „Вот вы философ, советский человек, — вопрошали из президиума. — Недавно вы делали доклад по пьесе Горького „Мещане”. Как же в этой связи вы сами оцениваете свои поступки?” На эти мудреные вопросы студент отвечал как истинный философ. „Я рассматриваю свое поведение как пережитки капитализма в моем сознании”. Вина за сожительство и избиения женщины была, таким образом, частично перенесена на капитализм. Однако в конечном счете студенту-философу пришлось все-таки уступить общественному мнению и поклясться, что он и его девица в самые ближайшие дни подадут заявление на официальную регистрацию своего брака.
Сивоконя, который в дальнейшем сделал карьеру в университете (ныне он профессор МГУ), конечно, жертвой общественного надзора не назовешь. Но партийное вмешательство разрушило немало искренних и естественных человеческих связей. Клеймо „аморалки” метило любящих людей, разрушало их счастье, натравливало на них общественное мнение. Далеко не у всех хватало мужества, как у свердловского профессора (позднее академика) физика Сергея Вонсовского (род. в 1910) перенести партийную травлю и демонстративно жениться на жене своего арестованного коллеги, осужденного как „враг народа”. Женщина, на которой женился Вонсовский, в момент ареста ее первого мужа была беременна и имела двоих детей. Несмотря на улюлюканье и угрозы, профессор Вонсовский вырастил детей „врага народа” как своих.
Сегодня давление на личную жизнь в СССР несколько ослаблено. Но страх остался, и граждане, особенно те, что занимают высокое общественное положение, спешат с докладом в партийные инстанции, как только в их личной жизни происходит что-либо экстраординарное. Бывший заместитель министра культуры, ныне сотрудник Института истории искусств в Москве Кеменов пришел недавно в партийный комитет с „жалобой” на самого себя. Он стал объяснять секретарю парткома, что развелся с женой и женился на женщине, которая прежде была супругой другого сотрудника того же института. Секретарь попытался остановить излияния чиновника. Он объяснил товарищу Кеменову, что времена нынче либеральные и вопрос о том, кто на ком женился, есть личное дело супругов. Но Кеменов, привыкший к строгостям прошлых лет, продолжал настаивать: „Нет, нет, я заявляю вам не как частное лицо, не лично, а как член партии…”
Товарищ Кеменов не зря проявляет такую настойчивость. Он знает много случаев, когда за неудачную женитьбу (например, за женитьбу на еврейке) чиновников понижали в должности или даже выгоняли с работы. Он знает, что не только власти, но и простые граждане приучены видеть в разводе только грязь или поиск какой-то выгоды. Отражая официальную точку зрения, российский обыватель выработал даже серию штампованных, осуждающих приговоров:
— Старый, а расходится, значит молоденькую захотел…
— Имеет детей, а разводится, значит заботиться о них не хочет…
— Молодая, только замуж вышла, и расходится, наверно, развратная…
— Она уходит от главного инженера — вот дура, ведь у него зарплата хорошая…
— Партийный, а позволяет себе разводиться. Вот ужо его по партийной линии вздрючат… И т. д. и т. п.
Так что у товарища Кеменова вполне достаточно резонов для беспокойства. Сегодня парторганизация вроде бы отстраняется от вмешательства в интимную жизнь члена партии, а завтра… Ведь недаром же русский народ сложил анекдот про партийца, на которого жена написала в партком жалобу за то, что он с ней не спит. Партиец, оправдываясь, ссылается на справку от врача: он — импотент. Но секретарь парткома неумолим: „В первую очередь, товарищ Иванов, вы — член партии, а потом уже импотент…”
Сексуальная свобода в СССР постоянно пребывает в опасности не только из-за атак со стороны служивых, но в большей степени из-за излишнего внимания лиц частных. Партийные облавы на „нарушителей коммунистической морали” были бы не так опасны, если бы не вековая российская традиция, в соответствии с которой люди постоянно и недоброжелательно вмешиваются в самые интимные стороны жизни соседей, сослуживцев и просто уличных прохожих. Размышляя об уровне сексуальной несвободы в СССР, известный диссидент Валерий Чалидзе пришел даже к выводу, что половая несвобода советских граждан в значительно большей степени вызвана исторической традицией вмешательства граждан в чужую жизнь, нежели советскими законами. В области секса законы менее стесняют действия граждан СССР, нежели соседи и сослуживцы[142].
Вмешательства возникают по любому самому незначительному поводу. В переполненном вагоне подмосковного электропоезда сидят парень и девушка. Разговаривают. Ласково улыбаются друг другу. Парень нежно кладет руку на плечи девушки. И в тот же миг с соседней скамьи слышится негодующий крик пожилой пассажирки: „Вы что здесь разврат устраиваете? Вы, может быть, еще и обниматься будете? Целоваться?!”
Настроение у молодых людей, да и у окружающих, испорчено, но пожилая женщина, войдя в раж, долго еще растолковывает обществу, какой нынче пошел повсеместный разврат и как необходимо с ним бороться. Но это еще сравнительно легкий случай. Блюстители нравственности значительно более опасны, когда начинают доносить милиции на каждую „подозрительную парочку”. Или когда в учреждении докладывают „кому надо”, что в таком-то кабинете всю ночь горел свет, не исключено, что там оставались любовники… Народная инициатива в этой области не истощается даже тогда, когда вокруг нет уже решительно никакого начальства, как это случилось однажды в восточно-сибирской тайге.
В самом дальнем северо-восточном углу страны на реке Колыма государственные организации добывают золото. Иногда, когда участок кажется обедневшим, государство сдает его в аренду частной артели. Четыре-пять человек покупают на собственные деньги маленькую драгу и приступают к работе в надежде обогатиться. Все короткое лето они работают до изнеможения с утра до ночи. И вот в одной из таких живущих в тайге групп случился инцидент: артель среди сезона выгнала своего товарища. Мой знакомый разговаривал с бригадиром артели. Вот этот диалог:
— За что вы выгнали Ваську? Плохо работал?
— Нет, работал хорошо, но завел себе бабу.
— Она что же, была чужой женщиной? Он ее отбил у кого-нибудь?
— Нет, баба была ничья. Она его вроде любила, он ее тоже.
— Так почему же Ваську выгнали?
— А что б не заводил бабу.
— ???
— Я работаю целый день, пока ноги держат. Понятно? Прихожу в палатку, поел и спать. Ни на что больше сил нет. А у Васьки сил еще на бабу хватает. Значит, он не все отдает народу. Вот мы и решили: или мы, или баба. Он отказался ее выгнать, ну мы выгнали его…
Эпизод содержательный. Он даже кое-что объясняет из области лингвистики: например, почему в русском языке нет и никогда не было понятия адекватного английскому слову privacy.
Русское общественное мнение очень различно относится к сексуальным правам мужчины и женщины. Не только в среде простолюдинов, но и среди интеллигентов считается, что если мужчина гуляет, дает волю своим сексуальным устремлениям, то это знак того, что он ярок, популярен, интересен. Одним словом — молодец. Но женщине ее внебрачные связи немедленно ставятся в вину.