Много лет знает Коллонтай семью, состоящую из трех поколений женщин. Все трое, бабушка, ее дочь и внучка — большевики. В прошлом старшие дамы были профессиональными революционерками-подпольщицами. Приходилось им жить и в эмиграции; в Швейцарии они дружили с Лениным и его окружением. Теперь бабушки уже нет, а мать Ольга Сергеевна и ее дочь, двадцатилетняя Женя, живут в Москве и обе занимаются ответственной партийной работой. Коллонтай поясняет, что характер у всех трех поколений женщин в этой семье очень твердый, деятельный и независимый. Большевистский характер. Есть в этой семье еще одно лицо — любовник Ольги Сергеевны. Ради Андрея она еще в Швейцарии бросила мужа, отца своей дочери. Андрей значительно моложе возлюбленной: ей лет сорок, ему — около тридцати. Описан он как красивый, но хрупкий светловолосый юноша. Андрей тоже партиец и тоже деятель. Как и многие другие партийные работники среднего звена, живет эта семья в одной комнате коммунальной квартиры. Живут они дружно, хотя из-за большой загруженности партработой видятся мало.
Идиллия рухнула в тот день, когда дочь зашла к матери на работу для того, чтобы сообщить ей о своей беременности. Естественно, что первым вопросом матери был вопрос об отце будущего ребенка. „Не знаю”, — ответила дочь. После ухода Жени Ольга Сергеевна стала нервничать в своем кабинете. История с Женей не шла у нее из головы. Она не могла работать и решила уйти домой пораньше. Открыв дверь комнаты, она обнаружила дочь в объятьях своего возлюбленного.
„Вы понимаете, — объясняла впоследствии Ольга Сергеевна Александре Коллонтай, — меня ошеломил не самый факт, а все то, что потом последовало. Андрей просто схватил шапку и, ничего не говоря, ушел. А Женя на мой невольный возглас „Зачем же ты сказала, что не знаешь, кто виновник твоей беременности?” спокойно сказала: „Я и теперь повторяю тебе то же самое, кто виноват Андрей или другой — я не знаю”.
— Кто другой?
— Ну да, эти месяцы у меня были сношения еще с одним товарищем, которого ты не знаешь…”
После этого ошеломляющего известия Женя стала уверять свою маму, что Андрея она не любит и того второго — тоже. Перед матерью Женя никакой вины не чувствует. „Ты ведь сама хотела, чтобы мы с Андреем были близкими друзьями. Ты радовалась нашей дружбе. Но где граница близости?..”
Коллонтай выслушала Ольгу Сергеевну, а затем пригласила Женю. Явилась высокая стройная девушка с портфелем: ее недавно избрали секретарем комсомольской ячейки. Свободно разговаривая с Коллонтай, старой приятельницей их семьи, Женя снова повторила, что не любит ни Андрея, ни того второго. Они просто товарищи, с которыми иногда приятно проводят время. А любовь? „Видите ли, — пустилась Женя в объяснения, — для того чтобы влюбиться, нужен досуг… А мне некогда. У нас в районе сейчас такая ответственная полоса… Ну и дорожишь часами, когда случайно вместе и обоим хорошо… Ведь это совершенно ни к чему не обязывает”.
Я несколько схематизировал события, происходящие в очерке Коллонтай. В нем есть несколько опущенных мною подробностей. Особенно интересно размышление Жени о том, что она вовсе не хотела обидеть свою милую маму или разрушать ее личную жизнь. Андрей маму боготворит. И пусть они любят друг друга. Конечно, теперь ей, Жене, придется переехать в общежитие и это очень печально, потому что мама и Андрей очень заняты на работе, да вдобавок не любят хозяйничать. Когда Жени не будет, то неизвестно, кто им станет готовить обед. В заключение беседы с Коллонтай партийная Женя, все-таки, признается ей, что кое-кого она любит по-настоящему. „Прежде всего и больше всего на свете маму. Такого человека, как она, больше нет. В некоторых смыслах я ее ставлю даже выше Ленина”. Кроме мамы, Женя любит Ленина. „Это очень серьезно, — говорит она. — Я его люблю гораздо больше всех тех, кто мне нравился, с кем я сходилась. За него я тоже могу отдать жизнь. Потом товарищ Герасимов, вы его знаете? Секретарь нашего района. Вот это человек!.. И вот я его люблю. По-настоящему. Ему я всегда готова подчиниться, даже если он не всегда прав, потому что я знаю, что намерения его всегда правильны…”
Очевидно, автора не удивило и не смутило признание юной партийки. Единственное размышление, которое после разговора с Женей пришло в голову Александре Коллонтай (автору исполнился в 1923-м 51 год), изложено в двух последних строчках очерка: „Итак, какова же перспектива такого рода отношений? На чьей стороне будущая правда? Правда всего класса, с новыми чувствами, понятиями, усмотрениями (так!)?”
Судя по меланхолической интонации, писатель, друг Ленина, первая женщина-нарком Александра Коллонтай не видит ничего странного, если такие ситуации, как у Ольги Сергеевны с ее дочкой, станут в коммунистическом государстве повседневными. Весь тон, весь строй книги продолжает призывать: „Дорогу крылатому Эросу!”
Я бы не стал уделять взглядам Александры Михайловны Коллонтай так много места, если бы речь шла только о теоретических мечтаниях. Мало ли кто о чем мечтает! Но тот характер отношений, который возник у Андрея, Ольги Сергеевны и Жени, стал после Гражданской войны весьма распространенным среди партийных хозяев страны. В их жизни, до революции крайне скудной и в сексуальном отношении весьма умеренной, возникли большие перемены. Ольга Сергеевна — человек маленький, но ее более удачливые и более крупные по табели о рангах товарищи быстро сумели извлечь прок из своего нового положения. Заняв квартиры и загородные дома своих классовых врагов, приобретя автомобили и солидные оклады, достойные их высокого положения, старые большевистские кадры принялись обновлять и свои семьи. Они оставили партийных жен и женились на своих секретаршах и молоденьких актрисах. Бухарин и Зиновьев, Енукидзе и Луначарский „открыли сезон”, за ними последовали наркомы, директоры трестов, военачальники, крупные чекисты, партийные функционеры. Заборы, отделяющие дачи должностных лиц, в те годы еще не были так высоки, как позднее, и характер жизни партийных нуворишей довольно быстро стал известен широкой публике.
Многое казалось невероятным: обеды на царской посуде с ливрейными лакеями в доме большевистской журналистки Ларисы Рейснер и ее мужа, видного работника ЦК. Или веселое времяпровождение на даче с актрисой Розенель наркома просвещения Анатолия Луначарского[19]. Но далеко не все осуждали кремлевцев за „широкий” образ жизни и „свободные нравы”. Близкая к ЦК левая интеллигенция, наоборот, спешила перенять формы жизни нового „двора”. Наиболее рьяными подражателями оказались, как это ни странно, люди из окружения Владимира Маяковского: Лиля Брик, ее муж чекист Осип Брик, семья художника Александра Родченко, семья скульптора Антона Лавлинского и еще несколько левых” художников и режиссеров. Живя в полунищей стране, они тем не менее приобрели привычку одеваться за границей и обставлять квартиры заграничной мебелью, а главное, — переняли у вождей их нравственный комплекс. Через много лет, в 1948-м, художница Е. Лавлинская в своих воспоминаниях так изложила сексуальную мораль своего круга: „Жены, дружите с возлюбленными своего мужа”; „Хорошая жена сама подбирает подходящую возлюбленную своему мужу, а муж рекомендует жене своих товарищей”. О 20-х годах Е. Лавлинская пишет: „Нормальная семья расценивалась как некая мещанская ограниченность. Все это проводилось в жизнь Лилей Юрьевной (Брик. — М. П.) и получало идеологическое подкрепление в теориях Осипа Максимовича (Брика)… „Ревность — буржуазный предрассудок” — для меня это не было фразой. И постоянно, мне в назидание, как пример идейных настроений нового быта Антон (муж Лавлинской. — М. П.) указывал на Лилю и Осипа Брик… Я с невероятным надломом выкорчевывала из себя позорные пережитки гнилого прошлого и заставляла себя дружить с антоновыми возлюбленными. Я была далеко не одна… Варвара Степановна Родченко юродствовала: сама выбирала для Родченко возлюбленных… Хохлова уродовала сына во имя нового быта. А сколько изуродованной молодежи! Целое поколение изломанных людей!”[20]
Ныне, шесть десятков лет спустя, уже забываются имена тех левых и левейших писателей, журналистов, поэтов, художников, актеров, на кого в 20-х годах Кремль изливал свои благодеяния и кого при этом заражал своим „новым бытом”. Но доподлинно известно, что все эти Брики, Александр Родченко, Демьян Бедный, Михаил Кольцов, Вяч. Полонский, переняв этику верхов, обосновывали ее Марксом и Энгельсом и в числе наставников поминали Александру Михайловну Коллонтай. Даже после того как эта пропагандистка „свободной любви” проштрафилась и была отправлена в качестве первого в мире женщины-посла в Норвегию, а потом в Мексику, ее нравственное влияние в стране сохранилось. Память о ее заслугах перед партией, былая дружба с Лениным помогали распространяться ее любовным идеалам. Идея разрушения семьи, отказа от устарелых брачных отношений, изложенная в книгах и статьях Коллонтай, продолжала вербовать себе все новых и новых сторонников в среде провинциальных райкомовцев, профсоюзных деятелей на фабриках и заводах, в среде мелких чиновников из глухомани. От них об идеях „нового быта” дознавались те, кто не только литературных журналов, но и календаря в руках никогда не держал. Узнавали и — спешили не отстать от времени, от столицы.
Способствовало усилению разгула еще одно немаловажное обстоятельство. До революции аборты запрещались законом, но в 1920 году советское правительство аборты разрешило. Был отменен и старый закон о наказании женщин, умертвляющих свой плод. Так разрушено было еще одно препятствие к полной половой анархии. И так же, как призывы другого высокопоставленного партийца Емельяна Ярославского толкали российскую молодежь на отказ от религии, на разгром церквей, так писания Коллонтай объясняли, что, с точки зрения новой власти, жениться в дореволюционном смысле этого слова вовсе не обязательно. Можно жить с женщиной и не беря на себя никаких обязательств. Так проще и легче. И это более в духе времени.