…основная теза: Бессмертные прежде всего являются обыкновенными людьми. Получившая распространение концепция Иванюшкова о якобы «надпсихологии» единственно сущих бездоказательна и, мягко говоря, вызывает сомнения. Сама теза о диалектическом триединстве подсознания, сознания и подсознания, имеющая своей основой дурно переваренного Фрейда, представляется слишком механистичной. Впрочем, аргументы в пользу неправомерности подобной линейной экстраполяции на настоящее время вытекают исключительно из суммарности личного опыта самих Бессмертных, следовательно – тоже достаточно необъективны…
Стихийное распространение неофрейдизма в его самых ортодоксальных вариантах, механистическое перемежение полярно противоположных школ и концепций характерно в настоящее время для большинства молодых психологов. Причина этого, безусловно, кроется в сравнительной труднодоступности большинства оригинальных текстов наследия «староземной» психологической и философской мысли. Так, труды Фрейда, Фромма, Адлера и Юнга, вывезенные мной в момент Переноса, до сих пор существуют в единственном экземпляре, в библиотеке Первоградского университета. Впрочем, нужно отдать должное ряду молодых ученых, сумевших в условиях явно недостаточной информации разработать собственные теории, эклектичные в своей основе, но приведшие в конечном счете к ряду парадоксальных выводов. Имею в виду «Когнитивный гештальт-фрейдизм» Марка Розена и концепцию «сверхкомпенсации фрустраций», разрабатываемую в настоящее время группой Горева…
…является одним из интереснейших парадоксов психологии единственно сущих. Своеобразная инерционность комплекса информативного восприятия, в течение десятилетий накапливавшаяся чисто количественно, привела, уже в настоящее время, к ряду чисто качественных изменений. Так, Затворничество, объединившее на некоторый срок практически всех Бессмертных Полигона Казакова, было глубоко закономерным. Комплекс отчуждения, естественный для каждого носителя информации о собственном бессмертии, привел в конечном счете к искажению, ущербности и в ряде случаев – прямому разрыву связей с окружающим миром. Как ни парадоксально, но осознание собственного бессмертия сослужило им дурную службу. В наиболее примитивном варианте это был страх за свое биологическое существование, на более высоком уровне – осознание конечной бесплодности любого начинания, вытекающее из «размазывания» любых конкретных сроков в бесконечность. Впрочем, ряд самоубийств, произошедших именно в этот период, породил в среде затворников модную и по сей день философию «свободного выхода», уродливым следствием которой явилась печально известная «рулетка Бессмертных»…
…Период Затворничества стал для большинства из нас периодом «второго дыхания». Правильней было бы сказать даже – «второго рождения», ибо в довольно-таки краткий срок состояние предельной «законсервированности» привело к формированию так называемого «синдрома младенца», распространившегося со скоростью эпидемии среди всех затворников. В сущности, произошло следующее: моментальное расслоение личностного активного «Я»; чисто шизофреническое вычленение двух преемственно противоборствующих «Я» всех ступеней «утробно-психологического» развития (от хтонического фетишизма и анимизма до фрагментарности, «квантованности» изначальной психики). Весь процесс занимал от полутора до трех недель…
Психика единственно сущих, переболевших «синдромом младенца», уже в значительной степени отличалась от нормальной человеческой. После отмирания «первичного Я» и двух-трехдневной неуправляемости, аналогичной привычному «синдрому психических эквивалентов», целостность личности восстанавливалась полностью, причем преемственность памяти – на уровне фактов – сохранялась, приобретая, однако, совсем иную эмоциональную окраску. Впрочем, это уже слишком интимная область…
Можно с уверенностью сказать, что на данном этапе психология Бессмертных, характеризуясь некоей эпилептичной вязкостью мышления, в то же время является гораздо более гармоничной и потенциально способной к плюралистическому анализу, нежели психика «простого смертного». Естественно, огромный жизненный опыт…
Рассеянно насвистывая, Валерьян брел из столовки в свою резиденцию. Вокруг шумно суетились «чертенята» – перемывая косточки дамским любимцам, вскользь прохаживаясь насчет координатора, травя свежебородатые анекдоты – короче, всячески стараясь растормошить. После спасительно-изнурительного дня (устраняли аварию на второй шахте) голова была девственно пуста. Не осталось ничего, кроме всеподавляющей сонливости и предвкушения мускульной радости: лечь в прохладную постель и моментально отрубиться. Машинально он отвечал на какие-то вопросы, машинально же улыбался борзым подколкам, машинально переставлял саднящие ноги. Отвязавшись от наиболее назойливых, пытавшихся прельстить его гитарно-костровой романтикой посиделок, вошел, наконец, в комнату и закрыл дверь – дабы оставили в покое. На кушетке, подобрав под себя ноги, сидела Вика.
– Знаешь уже? – Она неопределенно улыбнулась, стараясь смотреть прямо в глаза.
– Да в курсе… Добрые люди позаботились… – Валерьян как-то неуклюже обозрел комнату и, оттягивая предстоящее объяснение, не к месту вопросил: – Ты ужинала?
– Валерик, не надо!.. – как-то по-домашнему попросила Вика. Губы ее дрогнули. – Лучше уж сразу…
– Слушай, а что – сразу? – взъерепенился Валерьян. – Что, собственно, произошло? По-моему, мы изначально договаривались…
Вика заплакала.
– Уехала… никого не спросясь… узнала, что к вам машина… там такие гадости… я не виновата…
– Прекрати. – Валерьян присел на край кушетки и спрятал ее голову у себя на груди. – Ничего страшного, я не папа римский, чтобы верить безоговорочно. Ну прекрати, я же все понимаю. Ничего не изменилось. Правда, ничего не изменилось. Мы вместе, главное, что мы вместе. Ну успокойся же…
Он машинально поглаживал ее по голове, остро ощущая нелепость ситуации. Дико хотелось спать. Она, не переставая плакать, повернула к нему лицо, как-то просительно глядя снизу вверх. Полуприкрыв ресницы. Потом ткнулась подрагивающими губами куда-то в шею, поцеловала. Собственно, ничего иного не оставалось. Валерьян пересел поудобнее и нашел ее губы, солоноватые от пересыхающих слез. Вика закрыла глаза и запрокинула голову. На горле гравюрно обозначились две намечающиеся морщинки…
На сем инцидент был исчерпан, то бишь подвергнут негласному обоюдному молчанию. Утром Вика блистала неуловимой домашней грацией, была мягка и немногословна. Сидя у зеркала, она с остатками земной косметики (употреблявшейся только в чрезвычайных случаях) наводила ритуальный марафет.
– Отвернись, ты же знаешь, я не люблю, когда смотрят.
Валерьян послушно отвернулся. Помедлив, он начал осторожно:
– Когда ты уезжаешь?
Вика не обернулась, но спина ее, утратив плавность, окаменела, плечи заострились.
– Ты гонишь меня? – буднично осведомилась она, продолжая раскраску.
– Глупая, просто тебя сюда никто не отпускал… И потом, пусть это будет для нас обоих маленьким испытанием. Ничего страшного, правда, нужно только запастись терпением… Езжай. Ты что, еще не усвоила, что мы все время вместе?
– Я тебя люблю… – просто сказала Вика. – Не помню, говорила ли я тебе это – все забывалось как-то…
– Так – не говорила. – Валерьян улыбнулся. Еле-еле, одними уголками губ. – Разве что в постели…
– Ладно, мне, наверное, пора, чтобы успеть к первой машине. Ты проводишь?
Они коротко поцеловались и вышли на улицу.
Глава XXII
Эта боль не убывает.
Где же ты, трава живая,
Ах, зачем война бывает,
Ах, зачем, ах, зачем,
ах, зачем,
Зачем нас убивают…
Майков в сапогах валялся на топчане и с отвращением разглядывал форменную куртку, висевшую на гвоздике в углу. Двух звездочек на матерчатых погонах, черно-оранжевой орденской ленточки и по-казаковски выпяченной челюсти становилось все недостаточнее для поддержания авторитета. Сегодня «товарищ гражданский комендант», снова при большом стечении народа, нахамил лейтенанту, назвав его представителем древнейшей профессии. Собственно, смысла высказывания Анатолий не уловил, но, судя по реакции присутствовавших химичек, это было оскорбление. Интеллектуалки чертовы…
«Козел, – уныло размышлял Майков. – Выпендривается».
Собственно, отделение Котят в Новомосковске без дела не сидело: на частокол постоянно покушались обезьяны, шальные тахорги три раза врывались на разработки, но все успехи охраны никоим образом не связывались с личностью ее начальника. Валери был весьма обходителен с рядовым составом, направив весь яд своего сарказма на лейтенанта, и исключительно на него. Следствием этого явилось явственное падение дисциплины: патрульные, будучи территориально оторваны от «Большой земли», распускались на глазах, огрызались в ответ на командирские замечания. Дошло до того, что они уже сами делили посты, извещая его постфактум. Гражданские же старались копировать своего шефа. Правда, им Котята острить над лейтенантом в своем присутствии пока не позволяли, сказывался корпоративный дух, но Майков все-таки очень переживал свое отчуждение, особенно в отношении женского пола. Все это было ужасно несправедливо: Майков частенько мечтал, чтобы однажды какая-нибудь из шахт погребла под обвалом и Валери, и нескольких наиболее дерзких его приспешников. Или, еще лучше, чтобы Валери устроил бы переворот с целью, скажем, отложиться от Первограда, и тогда его можно будет безнаказанно пристрелить, а заодно и подавить бунт.
За окном казармы раздался топот, чье-то возбужденное дыхание, сапоги прогрохотали по ступенькам, распахнулась дверь, и ввалился взбудораженный Гарик Игнатьев, растрепанный, с оторванным левым погончиком и синяком под правым глазом.