Мартынов протопал по настилу причала, сбросил в «Казанку» рюкзак, слез сам. Моторка закачалась. Мартынов независимо уселся и стал молча глядеть в небо. Чувствовалось, что он ждет, когда с ним заговорят, чтобы сразу ответить смело и независимо. Котенок постоял на причале, глядя на суету справа, и дернулся было идти обратно.
– Э-э, товарищ патрульный, – окликнул его Казаков, – вы бы хоть рубашку застегнули. А то – разгильдяйство.
– Жарко же, – неуверенно-нагло ответил Котенок, не спеша застегивая верхнюю пуговицу.
– Шахтеры и полеводы почти совсем голыми работают, – сообщил Казаков. – Вы, может быть, в шахтеры хотите, нет?
Котенок пробормотал «виноват», быстро застегнулся и быстро пошел, пару раз оглянувшись.
– Поехали, – сказал Казаков мотористу. Мартынова он не удостоил даже взглядом.
Причал провалился назад, вокруг забурлила пена, в лицо ударил воздух. Стало свежее и легче. Казаков обернулся: прямоугольная коробка интерната, корявые, уродливые ангары пристани, башни Кремля уходили, становились маленькими и незначительными. Настроение улучшилось: наконец-то удалось вырваться хотя бы на несколько часов. Черт, послать всех в дупу с их проблемами и уехать в Рокпилс военным комендантом… Или в сайву со Следопытами уйти – возле Рокпилса есть еще один замок, про него рассказывали легионеры…
Остров Песталоцци вынырнул из океана через полчаса. Это был плоский клок суши с несколькими холмами в середине, поросшими саговниками, в километре от него возвышалась из спокойно-зеркального моря причудливой формы известковая скала, вся изъеденная пещерами и трещинами; стоило «Казанке» приблизиться, и со скалы поднялись тучи птиц. Моторка пролетела мимо и лихо подвалила к пляжу Песталоцци, заваленному грудами сухих водорослей. На одной из них возникли две голые толстые фигуры. Моторка ткнулась носом в песок, Казаков соскочил, увяз сапогами в жидком иле, выругался, с трудом сделал несколько шагов и выбрался на твердую почву. За ним последовали Следопыт и Мартынов. Мартынов был по-прежнему независим, но заметно подавлен. Он растерянно озирался.
– Не тушуйся, – сказал ему Казаков. Это были первые слова, с которыми координатор обратился к ссыльному. – Каких-то год и пять с половиной месяцев, с учетом предварительного… Смотри, если они все такие, ты здесь быстро станешь паханом… то есть главным.
Мартыненко удивленно покосился на координатора: как воспринимать эту фразу – как руководство к действию? Или просто как попытку воодушевить ссыльнопоселенца?
Приближавшаяся фигура и правда смотрелась весьма непрезентабельно. Пожилой, одутловатый мужик, некогда очень толстый и даже сейчас полный, но кожа все равно висела складками. Неопрятные космы. Из всей одежды – старые, перештопанные черные трусы. В руке мужик держал мотыгу. Казаков попытался его вспомнить – не смог.
– За нами приехали? – с затаенной надеждой, скрипуче спросил мужик.
– Наоборот, – жизнерадостно ответил Казаков. – Пополнение привезли.
– Вы варвары, – сказал мужик, и лицо его скривилось. – Разве можно так поступать со взрослыми, пожилыми, уважаемыми людьми?
Из дальнейшего разговора Казаков выяснил, что сосланные вместе с недовольными учителями четырнадцать парней-анархистов устроили им здесь тяжелую жизнь. Работать, конечно, приходилось всем, причем слабосильных ветеранов наробраза использовали на подсобных службах: на сборе сушняка на зиму, на сушке водорослей, на поисках моллюсков и съедобных червей в зоне отлива, также на хозработах, приготовлении пищи и тому подобном – но при этом издевались над ними, как могли. Бывший обществовед (а это был он) ругательски ругал при этом предателя-физрука, быстренько сблизившегося с ребятами и даже поощрявшего издевательства. Физрук заставил математичку (единственную из сосланных женщин, кому было меньше сорока) сожительствовать с ним и использует ее как награду для своих клевретов…
Математичку Казаков помнил. Рыжая тридцатилетняя стерва, она не то чтобы особенно бунтовала, но еще на Земле всячески унижала старшеклассников, и ее сослали за компанию. Да уж, эксцессы…
Тут из-за водорослей вынырнул некий до черноты загорелый тип. Тип напоминал телосложением Мартынова, но был на голову ниже. Тип решительно подошел, отпихнул униженного обществоведа и смерил Казакова наглым взглядом.
– Ну как? – спросил он. – Управляетесь?
Видно было, что физруку в ссылке совсем неплохо. Казаков взбеленился, но виду не подал. «Через год всех вернем, – подумал он. – А этого – к панкам. Там он поуправляется».
– Кое-как, – ответил Казаков радушно. – Вот, подмогу вам привезли.
Физрук оглядел подмогу. Взгляд из наглого превратился в нагловатый, а затем и в неуверенный. Мартынов смотрел на песталоццкого лидера угрюмо, как солдат на вошь. «Поуправляйся-ка, голуба…» – снова подумал Казаков, а вслух сказал:
– Через год будем принимать решение о вашей дальнейшей судьбе. В зависимости от поведения. Если будут какие-нибудь эксцессы, или, не дай бог, кого покалечат – вплоть до высшей меры. Ясно?
– Ясно, – ответил заметно поникший физрук.
– Ну, управляйтесь, – разрешил Казаков и, расшвыривая водоросли сапогами, направился к моторке.
– Товарищ, э-э, товарищ! – закричал ему в спину опомнившийся физрук. – Может, вы по острову пройдете, проинспектируете?
– Некогда, – высокомерно ответил Казаков. Они со Следопытом залезли в «Казанку» и отчалили. На берегу, друг против друга, настороженно застыли две скульптурные фигуры, нелепая личность обществоведа маячила невдалеке.
– Гектор и Ахилл, – пробормотал координатор. – Бронза, натуральная величина…
ДНЕВНИК КАЗАКОВА
27 августа.…Заехали еще на Соловец, навестили Красовских. Живут, хоть и трудятся от восхода до заката. Огородик, верши соорудил на приливной полосе, опять-таки съедобные черви… Угостили копченым – вполне. Нужно сказать нашим, что зря мы приливной фауной манкируем. Типа закуски к пиву, очень даже ничего. Татьяна в положении; нет, Олег все-таки совсем без головы… Через два месяца – не забыть! – ее нужно переправить к нам, а ему подбросить теплых вещей. Все-таки почти ни за что страдает…
Так хорошо поплавали, а вернулся в город и – началось! Наорал на Голубева, что его преторианцы расхлюстанные ходят. Если они, сказал, закон и порядок, то должны отличаться от штатских; а если они пьянки, драки, стрельба и расстегнутые рубашки, то мы их к чертям собачьим поразгоняем и наберем новых, вплоть до командующего. Голубев, красный как рак, понесся прописывать ижицу своему войску: ему совсем грустно, никто его больше не любит…
Ладно, впрочем, надо кончать с левыми настроениями. Сегодня подниму вопрос о награждении отличившихся в боях. Легионеры плетутся сквозь сайву. Сказал Кондрашову, чтобы тот увеличил дневной переход: нужно, чтобы самое позднее 3 тиберия были в столице – и так выдохлись бы на марше, чтобы ноги отваливались…
Одна радость: Фомин и Луконин собрали ударный полеводческий отряд в сорок пять человек для подмоги на уборке урожая, а то аграрии совсем уже зашиваются. У нас ведь возникла наглая мысль часть поля по новой засеять: может, успеем снять второй урожай?
ХРОНИКА ГОЛУБЕВА
…была учреждена медаль «За победу над рокерами» двух степеней, соответственно серебряная и бронзовая. Разумеется, в расплав опять пошла посуда из Димина, что дало повод группе «стажеров» поднять разговор об «уничтожении культурных ценностей». Они даже начали собирать подписи под декларацией с требованием не трогать «материальное наследие древних культур», но с треском опозорились, поскольку на 176-й день группа Охотников с Клюкалки (вернувшись в город, Охотники на другой же день приступили к своим обязанностям) обнаружила в сайве на северо-востоке третий замок (Алешин), и материального наследия стало даже слишком много.
Медаль имеет голубую ленту с одной или двумя белыми полосками в середине – цвета государственного флага. Награждены ею все принимавшие какое-либо участие в боевых действиях, вплоть до экипажа «Тариэля», всего 131 человек, включая сюда меня, координатора Казакова, консулов Крайновского, Танеева и Фомина. Медалью 1-й степени из этих 131 были награждены 34 человека – все оставшиеся в живых ополченцы-рабы и несколько особо отличившихся Котят, Охотников и Следопытов. Я считаю крупной несправедливостью, что из 9 Котят, конвоировавших легионерских пассий в столицу, были награждены лишь двое: какова бы ни была степень их вины, в войне они участвовали, этого не отнять. Впрочем, я надеюсь добиться пересмотра этого решения…
Ордена были розданы скупо: на этом же Совете мы добились разделения его на три степени, так что Славу 1-й степени получил один паренек из новых поселков, первый из ворвавшихся в город и оставшийся в живых; орден 2-й степени – Юра Хонин, вместе со мной атаковавший Четвертую башню, лично убивший двух врагов на моих глазах и первым ворвавшийся во дворец. Еще пять человек, из них один ополченец, награждены орденами Славы 3-й степени. Таким образом, Хонин стал кавалером двух орденов Славы и сержантом (вместо разжалованного Затворнова)… Казаков выдвинул проект сооружения в Рокпилсе грандиозного по нашим масштабам монумента павшим, и через два дня Кеслер представил проект. Нужно отдать должное казаковскому протеже, проект почти всем понравился…
На следующий день, вечером 26-го числа, я снова отбыл из столицы на север – нужно было организовать несение службы в новых поселках. Я находился там до середины тиберия, принимал и распределял на службу порознь прибывавшие из Первограда тройки Котят, среди которых были и «новомосковские» штрафники; отправлял в Первоград «обменные» тройки набранных в поселках Котят-новичков (с подругами жизни и без оных); следил за подготовкой Следопытов, согласовывал с Советом и местными властями военных комендантов. Поэтому я не мог детально следить за происходящим в столице, в том числе за тиберианским процессом легионеров…
С утра погода, видимо, сжалилась и над изнемогавшими от пекущей жары людьми, и над планами экспериментального посева. Небо заволокли, грузно навалившись с моря, серые смутные тучи, похолодало, пошел редкий дождичек, казавшийся верхом блаженства всем этим сотням продраенных до печенок работяг. Сразу все завертелось в ударном темпе: у дальней Точки ударные бригады гуманитариев «Епископ Беркли» и «Три поросенка» (а вот поселкам они все еще не придумали имен!) добирали рожь, а возле Кремля чумазые аграрии Крапивки гоняли туда-сюда сельхозтехнику. Среди тракторов и прочих веялок довольно бодро передвигались две пароконные бороны: п