Разумеется, в определенных условиях «цензовость» и «широта» все-таки зависят друг от друга. Когда «цензовость» близка к максимуму, уже не ясно, что это – широкая демократия для узкого круга или просто коллективная автократия, и «граждане» превращаются в «правителей». Кроме того, кажется, что невозможна ситуация «узкой» демократии или автократии при отсутствии ценза. Ограниченное участие народа в делах правления всегда рождает группу приближенных к власти лиц, эдакое «дворянство». Хорошим примером того, как при автократии из первоначально декларированного «равенства» вычленяются «привилегированные», могут послужить наполеоновская Франция (новое дворянство) и постсталинский СССР (наследственная партийно-чиновничья верхушка, «номенклатура»). Так «узость» порождает «ценз»; но ценз, как мы видели на афинском примере, вовсе не обязан рождать узость. Другое дело, что само его наличие может привести к страшным потрясениям государства вообще, но это уже тема одной из основных глав этой книги.
С понятиями «демократия» и «автократия» тесно связано представление о «тоталитаризме» и «свободах». Однако в моем понимании эти два термина не исчерпываются положением на шкале демократизма.
Свободы, которыми пользуются граждане любого государства, можно условно подразделить на три уровня:
Свободы политические, то есть право участия в управлении государством («право делать»).
Свободы риторические: это свобода слова, свобода совести, свобода печати и т. п., то есть право получать информацию, высказывать свое мнение и критиковать («право говорить»).
Свободы частной жизни, как то: неприкосновенность жилища, возможность частных бесед и пр. Этот уровень, очевидно, распадается на два подуровня, а именно:
– во-первых, свободы, связанные с общественной жизнью (право на судебную защиту, та же неприкосновенность жилища);
– во-вторых, сугубо личные, интимные свободы (право выбора супруга, воспитания детей, самостоятельность в организации личного времени и т. п. – то есть нечто самое элементарное). В дальнейшем эти два подуровня мы будем разделять.
Очевидно, что полная реализация всех четырех уровней означает демократию (следует отличать фактическое положение дел от конституционных деклараций; последние нас будут интересовать лишь изредка, в частности, в главе, посвященной роли «доброй воли правителей»).
Отсутствие первого уровня уже означает автократию, однако же вполне умеренную; будем говорить, что ей свойственен тоталитаризм первой стадии. При отсутствии других уровней будем говорить о тоталитаризме второй стадии и т. д. В истории человечества можно найти примеры тоталитаризма 4-й стадии, когда регламентации подвергались и семейная жизнь человека, и распорядок его дня. Наиболее известен и ужасен эксперимент красных кхмеров в Кампучии, когда за 3 года режима от 7 миллионов населения осталось 4. Но кровавые кошмары не всегда сопутствуют тоталитаризму 4-й стадии; можно вспомнить иезуитское «государство» в Парагвае XVII века, когда отцы-иезуиты мелочнейшим образом регламентировали день подвластных им индейцев. Они предписывали им даже способ сношения с женой, тем не менее в смысле «уровня жизни» эти индейцы жили куда приличнее своих свободных соседей.
Впрочем, конечно же, обычно тоталитаризм высших стадий, превращая в преступление любое проявление индивидуальности, более террористичен, чем умеренные политические системы. Помимо того, он негибок экономически, поскольку превращает работника в раба. Кстати, может быть, в будущем продуктивнее рассматривать «двучленную» схему государства: к примеру, афинская демократия является тоталитаризмом как минимум третьей стадии, если оценивать ее с позиции раба.
Совершив, таким образом, лихой наскок на государственные формы, попробуем напоследок высказать свои мысли по поводу того, какая политическая организация представляется оптимальной с точки зрения «равновесия» интересов государства и интересов личности.
Традиционно принято считать, что идеальная форма правления – это демократия, полная и безоговорочная. С тяжелым сердцем я поднимаю свое перо против столь догматического восхваления. Я отдаю себе отчет, что мне-то, в моем положении, вообще не стоило этого делать: в древнем Риме некий богатый плебей, в голодный год раздававший задаром хлеб, был обвинен в попытке добиться через популярность царской власти – и казнен; в чем же можно обвинить координатора, выступающего против демократии?
И все же я скажу. История показывает, что демократия хорошо срабатывает, когда государство находится в полосе стабильности, благосостояния, покоя. Для государств, переживающих внутренние или внешние потрясения, для государств в кризисе, просто для государств в период становления, быстрого роста и развития, демократия малопригодна, если не гибельна. Вспомним ту же Польшу, где короля выбирал сейм, а на сейме существовало «либерум вето»[24]: решения должны были быть ЕДИНОГЛАСНЫМИ, один голос «против» проваливал любое предложение. И вот, когда Польшу уже делили, она толком и не сопротивлялась, потому что несколько подкупленных заинтересованными державами депутатов парализовали всю государственную жизнь.
Это, конечно, крайний случай. Но вспомним 1968 год, когда из-за жесткого разгона демонстрации слетел с поста президент де Голль, самый способный правитель Франции за весь XX век. Малян уверен, что это была крупная победа демократии; но при де Голле Франция представляла собой третью по мощи державу, а при его преемниках быстро растеряла свое значение.
Вспомним, наконец, что каждая революция рождает диктатуру, а всякая экономическая реформа требует волевых, диктаторских решений «верхов». Даже в Соединенных Штатах, этой цитадели демократии, для преодоления кризиса в свое время потребовался волюнтаризм Рузвельта. Демократия по природе своей мало способна к решительным действиям; правитель, избранный «волей народа» на сравнительно небольшой срок, всегда должен заботиться о благоприятном впечатлении. Он вынужден отказываться от великих проектов, потому что их осуществление приводит к временному падению жизненного уровня, и тогда его партия потерпит поражение, а к власти сможет прийти ловкий демагог, ставящий перед страной в лучшем случае сиюминутные задачи. Школа и больница – великие вещи, но если государство не хочет загнить, оно не должно забывать и о синхрофазотронах (а в наших условиях – скажем, о паровых машинах собственного производства). При демократии государство заигрывает с толпой, интересы личности ставятся перед интересами государства, но вот что любопытно: как я уже отмечал в пункте I, подобное слепое предпочтение в перспективе ударит по интересам той же личности. Ударит «изнутри», ибо она ничто без государства так же, как государство ничто без нее. Возьмите такие крайне демократические в понятиях Восточного блока страны, как Польша конца 70-х и современная Югославия – страны, где интересы государства систематически приносились в жертву благосостоянию личности. И припомните экономическую анархию и кризис, выход из которых поляки нашли лишь в военном положении; а заодно вспомните, что на 12 миллионов трудоспособных югославов сейчас приходится свыше миллиона безработных.
Вы спросите – разве может нечто подобное угрожать нашей маленькой колонии, не играю ли я в страшные истории, не пугаю ли народ букой? Может, может угрожать. Наше экономическое положение уникально и крайне шатко; нам приходится создавать новые теории на ходу, а то и просто выкручиваться без всяких теорий. О девяти десятых тех сложностей, что нас ждут, я пока просто ничего не знаю, но одно я знаю твердо: когда-нибудь сломаются и встанут машины, привезенные с Земли; кончится бензин, патроны и металл, износятся все ткани. Если мы в течение 19, 20, 30 лет не будем напрягать все силы, то угодим в своеобразный Технологический Минус, когда у нас уже не останется ничего земного, но не будет и ничего своего; и тогда мы неуклонно покатимся вниз. На протяжении этих лет необходимо как-то обеспечить преемственность руководства, чтобы оно понимало задачу и не отвлекалось, даже когда будет очень трудно, и среди многих в народе возобладает настроение «к чему надрываться, на наш век хватит!». На наш – хватит; но как быть с детьми и внуками?
Так обеспечит ли абсолютная демократия эту преемственность? Не поднимет ли она однажды на гребне волны выразителя сиюминутных интересов, эдакого спасителя современников и губителя правнуков? Заметьте, я сказал – «абсолютная». Можно подумать, что я – махровый монархист, но это не так, потому что…
…автократия также не решает проблемы. Как уже было сказано раньше, автократия предпочитает действовать принудительными методами, что лишает людей всякой заинтересованности в их труде. Автократия предпочитает решать сложные проблемы простыми способами, ее идеалом всегда был Александр Македонский и его отношение к Гордиеву узлу; но при этом опасность заключается в том, что среди автократов очень мало Александров Македонских. Сельскохозяйственные метания СССР в 60-80-х гг. наглядно показывают, как опасна порой для экономики, то есть для самого государства, неограниченная власть. Наконец, если при «широкой» демократии, как сказано выше, ущемление государственных интересов в конце концов бьет по личности, то при автократии ущемление личностной инициативы и свободы непременно ударит по государству: и прямо-политически, как причина роста недовольства, и косвенно-экономически, тормозя рост и развитие производственных сил, производительности труда и т. п.
Это все, конечно, азы политэкономии. Я хочу только отметить, что личность и государство, элемент и система в данном случае, причем элемент обладает собственной индивидуальностью, – они представляют собой очередное диалектическое «единство и борьбу противоположностей». И нельзя расчленять их интересы – а следовательно, нельзя рассчитывать, что оптимальной явится одна из форм в чистом виде.