— Мне действительно что-то такое показалось.
— Я нарочно, я заметила, что вы неравнодушны к балкону.
— Лиза, не торопись, — сказал он строго, но не ушел.
Мужичок наконец управился с лифтом, шумно подъехал и вывалился на площадку.
— Хозяин, ты куда пропал-то?
— Да на, на! — Иван Александрович сунул в карман фуфайки, видимо, купюру, вдавил приставалу сильной рукой в кабинку, сомкнул допотопные дверцы, мосгаз с лязганьем ухнул вниз. Иван Александрович захохотал. — Нет, это великолепно! Ведь он будет каждый день сюда ходить! — Смех впотьмах звучал как отдельное живое существо. — Значит, так тому и быть.
Входная дверь захлопнулась, отрезав смех на площадке, он подошел, уверенно угадав, где она стоит; и поцелуй его, в губы, прожег внутренности насквозь, как будто она перешла вдруг в новое естество — подвижное отзывчивое пламя. Он почувствовал это благодарно и угрюмо. А старое тусклое зеркало уловило их движения — серебряный промельк жизни.
Много позже Лиза поинтересовалась, из чего он делал трагедию, тянул и медлил, ведь это так приятно. Потому и тянул, чтоб тебе было приятно, а не застало врасплох детским страхом и отвращением. Однако у вас опыт! Опыт тут ни при чем. А что при чем? Это тебе еще рано знать, голубчик мой. Не рано, а в самый раз. В другой раз. Значит, будет и другой раз? А как ты думаешь? А вы сейчас уедете? Останусь, если ты честно заснешь. Не хочется. Не ври. А вы? И тут ее окончательно сморило.
Он знал, что не заснет, не уйдет, и попытался от спящей отвлечься — упражнения для праздного ума — воображаемым осмотром места происшествия в присутствии пары понятых: выцветшей дамы и пажа (в перевернутой ситуации роль юного пажа с зеркалом играет Лизочек, я — пожившая дама). Итак, по делу парабеллум не проходил (свидетельство адвоката… да мало ли блаженных на Руси перед концом, Иван Александрович закурил), зато на кухне дверца, дубовая, гробовая, с крестовиной — черный ход, — вот почему обыск кончился ничем, трактат уничтожен, бумаги безукоризненны, вышка обеспечена. Банально. Но сразу возникает ряд вопросов, переводящих банальность в тайну посмертную. Лизочек шевельнулась, обнажив круглое колено, загорелое из простынных складок. Вздохнула. Omne animal triste post coitum — всякая тварь грустна после соития (по латыни звучит благороднее). Ее как будто не шокировал резвый переход от одного эпизода (где Антигона Софокла погребает тело Полиника под православным крестом) к совсем другому, впрочем, вмешался ловкий подручный и переход облегчился. Нет, не шокировал, напротив — низкий контраст, налет мистики (терпеть не могу) усиливает страсть. Иван Александрович улыбнулся, коснулся колена, она шевельнулась, погладил, отчетливо осознавая, что совсем неподалеку, внутри Садового кольца, старая женщина в предсмертии ожидает встречи с Борисом и Глебом.
— Вот сюда, Дмитрий Павлович, на кушеточку. Раскиньтесь свободно, вольно и ни о чем не думайте.
— С удовольствием.
— Отбросьте скепсис, а также искусственные нравственные запреты, приобретенные за тридцать три года.
— Десять заповедей? С удовольствием.
— Мы говорим: супер-Эго, надстроечка, так сказать. И слушайте сюда.
— Вы из Одессы, Борис Яковлевич?
— Имел счастье и рассчитываю там умереть. Слушайте! Если вы сумеете освободиться хотя бы на час, проявятся ваши подавленные разумом влечения. Путем беседы мы выявим главное, мешающее вам жить (дышать), и рассмотрим, каким образом это влечение можно удовлетворить или же от него избавиться. Я внятно излагаюсь?
— Вполне. Отбрасываю надстройку и заявляю: удушье настигло меня почти два года назад на балтийском берегу, когда я общался с Мефистофелем.
— Это, конечно, интересно, Дмитрий Павлович, но вы торопитесь. Даю кратенькую справочку. Различаются два вида инстинктов. Либидо, а иначе Эрос, — энергия сексуальная, инстинкт жизни. И Танатос. Знаете, что это такое?
— Древнегреческая смерть.
— Да: энергия агрессивная, стремление к уничтожению себя или другого. Либидо и Танатос частенько сплетаются в клубочек. Наша задача: проследить, в каких формах проявлялись и подавлялись эти влечения у вас. Тот Мефистофель возник, естественно, не случайно и не два года назад. Запомните: все заложено в ребенке — то, что раскрывается или закрывается впоследствии. Вы должны отвечать откровенно, не задумываясь, сняв контроль сознания. Итак, любимое занятие в детстве.
— Как и всю жизнь — сочинение историй.
— Самая первая история, которую вы помните.
— Убийство Иуды.
— Вы сами его убиваете?
— Я вхожу в бабушкину картинку — «Тайную Вечерю», сначала стреляю в мешочек с золотом…
— С тридцатью сребрениками?
— Мне казалось, что блеск рассыпающегося золота в бедной горнице должен убедительнее продемонстрировать свидетелям, кто предатель. Разумеется, я так не рассуждал, я так видел, ведь я был там, среди них.
— И вы используете пистолет.
— Ну, я понимаю, что маленький и иначе не справлюсь.
— Вам его не жалко?
— Наверное, жалко, потому что я никогда не вижу его мертвым, отстраняюсь, покуда труп не оживает.
— Каким образом?
— Его прощает главный из сидящих за столом.
— То есть все оканчивается благополучно?
— Мне так хотелось.
— Тяжелый случай, Дмитрий Павлович. Религиозность — наиболее тяжелая разновидность невроза, но не горюйте — справимся. И прежде всего отдадим себе отчет, в какой извращенной форме проявились у вас Либидо и Танатос — в форме христианского экстаза. Любовь к бабушке вы перенесли на мифический эпизод и закончили убийством и так называемым воскрешением. Ваше самое сильное чувство в детстве.
— Ощущение тайны.
— В чем?
— Во всем.
— Назовите какую-нибудь конкретную деталь в связи с этим.
— Скрип.
— Скрип чего?
— Не знаю.
— Очень любопытно. Подберите лексические пары к этому слову.
— Скрип пера, двери, лестницы, створки окна, ступенек, колеса, половиц, сапог, калитки, ворот, дерева под ветром.
— С чем из названных реалий ассоциируется ваш таинственный скрип?
— Ни с чем, потому он и таинственный.
— Где вы его слышали?
— В Никольском лесу на рассвете.
— Сколько вам было лет?
— Десять.
— Итак, лес на рассвете. Дерево под ветром?
— Ветра не было.
— Повозка?
— Не помню.
— Остается скрип сапог, вообще обуви. То есть чьи-то шаги? Опишите звук.
— Через равномерные промежутки: скрип-скрип-скрип.
— Вы были в лесу один?
— С другом. Евгением Вэлосом.
— Что он говорит по этому поводу?
— Что он ничего такого не слышал.
— Может быть, не расслышал?
— Может быть. Однако я запомнил на всю жизнь.
— Ваш друг способен соврать?
— Сколько угодно. Только зачем?
— Или у вас была слуховая галлюцинация?
— До вчерашнего дня я тоже думал: мне что-то померещилось.
— Что же произошло вчера?
— Мой отец упомянул об этом эпизоде (ну, когда мы были в лесу) и отказался ответить, откуда ему об этом известно. Вэлос ему не рассказывал.
— Выходит, там был кто-то третий? Например, ваш отец.
— Нет, не отец.
— Почему вы так уверены?.
— По некоторым обстоятельствам.
— А именно?.. Дмитрий Павлович, или откровенность — или излечение становится проблематичным.
— Отец не стал бы скрываться: отобрал бы парабеллум и забрал нас в Москву.
— Парабеллум. И вы молчали? Вам не хотелось о нем говорить.
— Ну и что?
— Это свидетельствует, какое значение вы придаете данному предмету. Откуда он взялся?
— Из бабушкиной тумбочки.
— Опять бабушка. Пистолет не ассоциируется у вас с детской историей о Тайной Вечере?
— Возможно. Во всяком случае, существует бытовая зрительная связь: тумбочка в прихожей напротив картинки.
— Великолепно. Итак, вы залезли в тумбочку…
— За сухарями. О пистолете мы не подозревали.
— Вы голодали в детстве?
— Сухари нам с Вэлосом нужны были для побега в Грецию.
— Откуда такая идея?
— Вэлос понасочинял, что он грек…
— Понасочинял?
— Возможно, и правда. Только это не имеет никакого значения. Он вне наций, не обременен историей и почвой. Интернационалист. Гражданин мира.
— По-моему, он и сейчас занимает в вашей жизни большое место.
— Да уж.
— А вы не испытываете к своему другу влечения, которое обыватели называют противоестественным, но которое в науке…
— Должен вас разочаровать, Борис Яковлевич. В этом смысле я самый нормальный обыватель. Просто Вэлос увел у меня жену.
— Тугой узелочек. Но тем любопытнее. Я говорю: Вэлос. Что вы видите?
— Его глаза без очков.
— Они вам нравятся?
— Не знаю.
— Ну?
— Меня поражает контраст: победный блеск стекол — и вдруг пустота, печаль.
— Печаль или пустота?
— Это как-то совмещается.
— Как?
— Черный квадрат Малевича вас устроит?
— Вы прикрываетесь иронией, Дмитрий Павлович, боитесь потерять над собой контроль. Не бойтесь, мы подойдем к этим событиям осторожно, издали. Мне с вами жутко повезло.
— Подходящий пациент?
— В этом смысле вы просто сокровище. Вернемся назад. Из дома убегают дети, которых угнетают.
— Меня не угнетали.
— Понятно, что вы заядлый индивидуалист, даже анархист…
— Скорее, монархист.
— Остроумно. И все же что-то послужило толчком к побегу?
— Похороны бабы Марфы.
— Так. Любовь и смерть — обе энергии — сосредоточились в ту пору для вас на одном объекте, который внушил вам идею Бога. Как я понимаю, в Грецию вы не попали?
— Нас сняли с поезда по приказу моего отца.
— Отец. Давайте разберемся с отцом.
— Только оставьте в покое Эдипов комплекс. Все гораздо сложнее.
— Вот эти сложности и создают комплексы, от которых потом нелегко избавиться. Что такое — ваш отец?
— Человек системы, но достаточно умен, чтоб видеть ее действительные свершения. От конечных выводов прячется.