Кризис середины ХIX века
После позорного поражения в Крымской войне (1853-1856 годы) наша страна вошла в полосу опаснейшего кризиса. Проект «Северная Пальмира» уподобился кораблю, попавшему в жестокую бурю – когда трещат мачты и волны заливают палубу.
Уже накануне войны все, за что сражалась Петербургская Россия, вдруг стало стремительно терять смысл. Да, к середине девятнадцатого столетия все задачи, стоявшие перед русскими накануне Ливонской войны, были решены. В составе Империи давно пребывала Украина-Малороссия с ее плодородными черноземами и тучными нивами – благодатный источник зерна для экспорта. Мы отбили у турок и освоили не менее плодородную Новороссию – Северное Причерноморье, Крым и Приднестровье. Под нашими ударами пала сгнившая изнутри Польша – конкурент России на роль сырьевого придатка развитого мира. В трех войнах русские разгромили шведов, навсегда превратив их в тихих нейтралов. Россия завоевала выходы к Балтийскому и Черному морям. Поток русского хлеба шел в Европу. Но…
Внезапно объявились сильные и энергичные конкуренты, принявшиеся занимать экономическую нишу России в мировом рынке! Они вторглись в реальность со своими сырьем и продовольствием, буквально выпихивая нас с таким трудом занятого места. С середины ХIX века сырье и продовольствие повалили в Старый Свет со всех сторон. Из Северо-Американских Соединенных Штатов, из Латинской Америки, Австралии и Канады, Южной Африки и Индии. Теперь грузы доставляли не только медлительные парусники, но и пароходы. Пшеница, мясо, рис, лес, металлы – всего этого вдруг стало вдоволь. И все это стоило гораздо дешевле русского сырья, невзирая даже на транспортные издержки, зачастую превосходя наши товары по качеству. А это стало серьезной угрозой для правящей элиты Северной Пальмиры – угрозой лишиться пусть и не идеального, но все же прибыльного и удобного положения в глобальном разделении труда. Поток доходов дворян и чиновничества мог опасно оскудеть.
К тому же, не дремала и Англия, всерьез обеспокоенная размерами и влиянием России. Ведь русские и на Турцию давили, и все откровеннее на Среднюю Азию посматривали, за которой открывался прямой путь в сердце Британской колониальной империи – в Индию. Русские смогли окончательно покорить Кавказ – а за ним открывалась уже Персия, побережья теплых морей. Иракское Междуречье. Так сказать, зоны жизненных интересов англичан. И они решили поставить Северную Пальмиру на место.
Сначала они пытались урезонить нас словесно. Британский премьер Роберт Пиль имел весьма поучительную беседу с русским посланником Брунновым. Он доказывал, что «Россия самой природой создана быть земледельческой, а не мануфактурной (промышленной – прим. авт.) страной. Россия должна иметь фабрики, но не следует искусственным образом вызывать их к жизни посредством постоянного покровительства отечественной промышленности…» Как видите, читатель, минуло более полутора веков, а ничего в наших взаимоотношениях с Западом не изменилось. Как тогда они нам отводили роль отсталого сырьевого захолустья – так и теперь отводят, радуясь разгрому красной научно-индустриальной цивилизации Сталина. Ничего не изменилось – и не изменится никогда, покамест мы не станем другими. Сильными и независимыми.
Однако Российская империя в середине позапрошлого века, к чести государя Николая Первого, на сей раз не захотела плестись в хвосте политики «владычицы морей». И тогда англичане спровоцировали еще одну межцивилизационную войну – Крымскую, где с нами воевали соединенные силы британцев, французов, турок и пьемонтцев. Войну, в которой нам угрожали оружием Австро-Венгрия и Пруссия, вынуждая отступать с балканского направления, отводя войска из Молдавии и Валахии.
Мы до сих пор недооцениваем эту войну из-за ее «маломасштабности». Мы больше гордимся отражением нашествия полумиллионной армии Наполеона в 1812-м. Но «гроза двенадцатого года» все же не была «войной цивилизаций», как по наивности считали и считают многие. Конечно, в 1812-м мы дрались с Великой армией, собранной со всей Европы. Но при этом у России были западные союзники: Великобритания и Испания, а потом – Пруссия и Австрия. А вот в Крымской кампании все повернулось иначе. Мы остались в полном одиночестве – против всего мира. Вернее, против всего Запада.
«…После того, как Одесса, Рига, Кронштадт и Севастополь будут взяты, Финляндия освобождена, неприятельская армия расположится у ворот столицы, все русские реки и гавани будут блокированы, – что останется от России? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как стремиться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум туда и сюда, где зазвучит вражеский боевой клич. Действуй морские державы Европы с такой силой и энергией, Пруссия и Австрия могли бы освободиться от русского ярма настолько, чтобы даже примкнуть к союзникам…», – написал Фридрих Энгельс в «Нью-Йорк Дейли Трибьюн» 2 февраля 1854 года (Ф.Энгельс. Избранные военные произведения, т.2. – Москва, Государственное военное издательство наркомата обороны Союза ССР, 1938 г., с.32-33.) А британский премьер Пальмерстон вообще строил планы отделения Украины, Крыма и Кавказа от империи, передачи части наших земель Пруссии и Швеции. Еще задолго до Гитлера и 1991 года!
В этой войне Запад нанес нам чувствительный удар по Северному Причерноморью и взял Севастополь (Черноморский флот России погиб в этой главной базе). Паровые эскадры англо-французов угрожали и балтийским владениям России, и Камчатке. Мы потерпели сначала военное, а потом и политическое поражение. Умер (а по слухам – покончил с собой) император Николай Первый. Страна оказалась в глубоком кризисе, ее дух оказался опасно подорванным.
В самом деле, в столкновении с небольшими, в общем-то, экспедиционными силами Запада огромная империя Романовых потерпела унизительное поражение. Западники бросили против нас паровой флот с дальнобойными бомбическими орудиями. Они применяли против нас боевые ракеты с фугасными и зажигательными головными частями. Их солдаты выкашивали русские полки огнем винтовок. Что могла противопоставить им прогнившая, проворовавшаяся империя? Густые массы солдатушек с примитивными гладкоствольными ружьями, которые просто не добивали до врага. Вместо пароходофрегатов – парусники. Их пришлось затопить на рейде Севастополя собственными руками. Вместо быстрых и надежных железных дорог – воловьи упряжки, которые физически не могли снабжать Крым боеприпасами. Вместо электрического проводного телеграфа – телеграф оптический, машущий нелепыми «крыльями» на веренице башенок между Югом и Петербургом, бездействующий в ночь, туман и дождь. Вместо работоспособного государственного механизма – невероятно громоздкую, подлую, проеденную коррупцией чиновничью машину. Вместо передовой фабрично-заводской индустрии – полукрепостные заводы Урала с допотопными технологиями. Вырисовалась картина полной неконкурентоспособности и отсталости романовской России.
Проект «Северная Пальмира», казалось, полностью исчерпал себя. «В Европы» нас так и не пустили. Жестко и грубо указали на место в «предбаннике» и даже попытались расчленить. И, вдобавок, заставили соревноваться с конкурентами, находившимися в заведомо лучших природно-географических условиях. А это для продовольственного рынка – едва ли не самый решающий фактор.
Казалось бы, все, конец. Впереди – только деградация, угасание и, вероятно, распад несостоятельной Империи. Места в мировом театре жестко расписаны и роли утверждены. Остается доиграть последний акт и отправиться на кладбище.
Но Россия еще раз встрепенулась и сделала рывок. Удивив и весь мир, и, кажется, саму себя. Начались самые поразительные полвека в истории Российской империи. Состоялось подлинное русское чудо.
Незавершенное чудо
Попробуем проиллюстрировать его на конкрестных (или, как выражаются отдельные наши друзья – на чисто конкретном материале).
Итак, с 1850 по 1914 годы население страны выросло с 58 до 170 (по некоторым оценкам) миллионов душ. Подобного Европа не знала. Мы вступали в ХХ век как молодой, полный сил, энергичный народ. Впечатляли и годовые темпы роста русской промышленности. Они были выше, чем во всех развитых странах мира того времени. Что, в общем, неудивительно – слишком уж отсталой и неразвитой была наша страна на старте этого экономического рывка. В 1888-1899 году среднегодовые темпы роста составляли 8 процентов, а в 1900-1913 – 6,3 процента. Правда, эти проценты были куда «легче» американских или немецких, но все же… Особенно быстро шли вперед сельское хозяйство, металлургия, лесная индустрия. Неплохо шли в гору химия, машиностроение и электротехника.
Самым же выдающимся достижением «золотого полувека» стало грандиозное железнодорожное строительство. Если в 1850 году в стране было чуть более полутора тысяч километров «чугунки», то к 1917-му протяженность рельсовых магистралей достигла 60 тысяч километров. Россия по длине железнодорожной сети вышла на второе – после США – место в мире. Почему? Потому что казна не жалела денег на такое строительство, финансируя его то напрямую, то косвенно – через гарантии инвесторам.
Росло и благосостояние народа. С 1880-го по 1913-й заработки рабочих выросли более, чем вчетверо, в три с половиной раза выросли вклады в сберкассы и банки. Доходы городского населения (а это – всего лишь 15 процентов от общей массы народа) стали приближаться к западным. Увы, русская деревня прозябала в нищете. В среднем наш крестьянин был в полтора-два раза беднее, чем его собрат по классу во Франции или Германии. Что, в общем-то, неудивительно: ведь и продуктивность села на Западе намного опережала нашу. Добавьте к этому обстоятельству еще и то, что русскому селянину, освобожденному от крепостной зависимости в 1861-м, приходилось до 1907 года платить тяжелые выкупные платежи помещикам, отдавая за это до 90 процентов своих годовых доходов.
Отмена крепостного права все же сказалась на улучшении дел в аграрной сфере. Впервые за триста лет урожайность в стране стала расти. В 1900-1912 годах сбор пшеницы вырос в полтора, а ячменя – в два раза. В хорошие годы Россия обеспечивала до 40 процентов мирового экспорта зерна, никогда не опускаясь ниже 15-20 процентов.
У нас существовала и многоукладная экономика. Частный сектор сосуществовал с мощным кооперативным и государственным сегментами. В руках казны были две трети железных дорог, основные рудники и крупнейшие военные заводы и верфи. До 60 процентов доходов бюджета государство получало от казенных предприятий. Кстати, на втором месте стояли поступления от таможенных пошлин. Все это позволяло держать на низком уровне все остальные налоги (10 процентов) – с земли, недвижимости, капиталов, прибыли. Подоходный налог вообще не применялся. Именно это создавало благоприятный климат для деловых людей и инвесторов.
Земские реформы 1860-х и 1870-х годов принесли заметные успехи в развитии народного образования и здравоохранения. В начале ХХ века в стране ввели всеобщее и бесплатное начальное обучение. Число грамотных в городах Европейской части России достигло половины населения. Это, конечно, еще сильно уступало европейскому уровню, но все же… Число студентов росло, причем высшее образование у нас было куда дешевле, чем на Западе. Например, обучение на юридическом факультете в России обходилось в 20 раз меньше, чем в Англии или Америке, а неимущие студенты освобождались от платы и получали стипендии. Ну, а то, какое у нас было образование, дает понятие целая плеяда русских ученых «золотого полувека» – биологи Мечников, Сеченов, Павлов… Создатель радио Попов… «Отец» вертолетов и тяжелых самолетов Сикорский… Изобретатель высокооктанового бензина Ипатьев… Создатель телевидения Зворыкин… Все они получили образование в пореформенной России.
Именно в эту пору Россия поражает весь мир глубокой культурой – литературой Достоевского, Толстого, Чехова, Тютчева, Бунина, Некрасова. Музыкой Чайковского и Мусоргского. Великолепными художниками.
Сравнивая то общество с нынешним эрэфовским, многому поражаешься. Да, социум Северной Пальмиры был болен. Но даже в нем человек мог выбиться наверх благодаря энергичному труду, образованию, службе на благо Отечеству. Да вы хотя бы биографию Ильи Ульянова возьмите для примера. Человек, работая в системе народного образования (не в столице – в провинции!), смог получить и дворянство, и приличный заработок, и большой дом себе простроил, обзаведясь кучей детей. Мыслимо ли подобное сейчас? А теперь, если ты не принадлежишь к верхушке чиновничества или к олигархату, ты не поднимешься по социальной лестнице, и не помогут тебе ни ордена, ни подвиги на войне, ни самоотверженный труд на благо страны. Так что по сравнению с больной Российской империей нынешняя РФ – просто труп…
Кажется, Россия во второй половине XIX столетия все-таки поймала ветер удачи в свои паруса. Но… Впечатляющий рывок «Северной Пальмиры» одновременно превратился и в ее предсмертную песнь. Русское экономическое чудо той поры привело к страшной, кровавой катастрофе, к многолетней гражданской междоусобице, чудовищному опустошению страны, к миллионам жертв. Но почему?
Тогдашнее чудо было незавершенным и неравномерным. Было пройдено всего лишь полпути до возможной победы, но и эти полпути вызвали дикие потрясения.
Честное слово, злость берет от рисующих Россию начала ХХ века в слащаво-конфетном стиле, страны с молочными реками в кисельных берегах! Ах, милый Николай Второй, ах, он женился на принцессе, которую любил, ах, как все было хорошо! Оставим глупцам их занятия по оклеиванию своих домов и кабинетов старыми открытками и меню ресторанов 1885 года.
Какой была «Россия, которую мы потеряли», которая прошла только полпути? Страна еще очень отставала от Запада по всем статьям, читатель. Особенно – в промышленности. Тогда главными показателями силы стран были добыча угля и выплавка стали. Здесь в «концерте» великих держав русские стояли на пятом месте. Да и в общем объеме мирового промышленного производства доля России увеличилась с 1860 по 1900 гг. с 7 процентов до 8,8 %, в то время, как Германии — с 4,9 % до 13,2 %, а США — с 7,2 % до 23,6%.
У нас либо полностью отсутствовали, либо пребывали в зачаточном состоянии важнейшие отрасли: автомобильная, авиационная, моторостроительная, химическая, тяжелое машиностроение, радиотехника, оптика, производство сложного электрооборудования и приборостроение (все это придется создавать Сталину). Такое отставание очень дало себя знать в Первую Мировую, когда нам пришлось закупать практически все, тратя уйму денег.
Именно Первая мировая стала настоящей проверкой на развитость страны. И есть очень важный показатель этой развитости – производство самолетов. Как во времена Петра олицетворением развитости страны была ее способность строить многопалубные пушечные корабли, так и в начале ХХ столетия символом развитости служил аэроплан. Ну что ж, приведем-ка любопытную табличку производства боевой авиатехники за годы империалистической войны (берем ее из «Истории войны в воздухе», изданной в ГДР в 1985 г.).
1914 1915 1916 1917 1918
Германия 1348 4532 8182 19646 14123
Австро-Венгрия 70 238 931 1714 2438
Англия 245 1933 6099 14728 32036
Франция 541 4489 7549 14915 24652
США – – 83 1807 11950
Италия – 382 1255 3871 6523
Россия 535 1305 1870 1897 –
Как видите, Россия на общем фоне смотрится бледно, особенно если брать годы, когда военная промышленность у всех воюющих стран развернулась на полную мощь – 1916 и 1917 годы. Мы еще сильнее Австро-Венгрии, но уже уступаем далеко не самой развитой Италии.
Впрочем, авиастроение – это верх «хай тек» тех времен. Но в России в кризисе была и нефтяная индустрия: варварская добыча нефти в Бакинском районе Нобелями и другими иностранцами привела к тому, что в 1913 г. добыча по сравнению с 1901-м упала на 145 миллионов пудов. Самой слабой из великих держав Запада считалась Франция. С ней только и можно сравнивать Россию по объемам производства. Но она уступала нам по численности народа втрое!
По размерам валового национального продукта на душу населения Россия уступала США в девять с половиной крат, Англии – в четыре с половиной, Германии – в три с половиной раза. Нас в этом показателе превосходила даже Испания. По энерговооруженности наша экономика уступала американской вдесятеро, немецкой – вчетверо. Во столько же раз меньше была и производительность труда (в СССР она составляла 40 процентов от американской).
Синонимом информационных технологий тогда был телефон, появившийся на свет в 1876 г. Здесь мы уступали даже крохотной Дании: 97 тысяч абонентов против 98 тысяч в России. Тогда как в Германии было свыше трех миллионов номеров, в Англии – 797 тысяч, а во Франции – 185 тысяч.
На низком уровне стояло здравоохранение. В 1913 г. холерой, дифтерией, чесоткой и сибирской язвой в России было поражено 12 миллионов душ. На 10 тысяч душ населения у нас было всего 1,6 врача. То есть, вчетверо меньше, чем в Америке и в 2,7 раза меньше, чем в Германии. Детской смертностью в России мы превосходили западные страны в 1,74-3,76 раза.
И хотя расходы на образование в России росли, все равно число учащихся во всех учебных заведениях в 1913 году составляло 9,7 миллиона человек (60,6 души на тысячу граждан). В США, где училось 18,3 миллиона человек, сей показатель равнялся 190,6 человека на тысячу душ населения. У нас на 1000 жителей страны приходилось 1,75 школьного учителя, в США – 5,45 педагога. Это было в то время, когда образование стало важнейшим условием экономической силы, почти сорок лет спустя с тех пор, как Бисмарк назвал победителем во Франко-прусской войне 1870 года немецкого школьного учителя, который и подготовил исключительно боеспособных и технически грамотных солдат. У нас было лишь восемь университетов – против двадцати двух в Германии и четырнадцати французских. Хотя число получавших высшее образование в России и было большим, однако мы выпускали из учебных заведений больше священников, юристов и филологов, чем инженеров и врачей.
Бичом России по-прежнему оставалась неграмотность. У нас тогда на тысячу человек приходилось только 227-228 тех, кто умел читать и писать. Это без учета Закавказья и Средней Азии! Увы, в это время Франция обладала 93-процентой грамотностью, Германия – 98-процентной, Англия имела 816 грамотных на тысячу душ. Неграмотней нас в Европе была лишь Португалия – 214 человек из тысячи. Из тысячи новобранцев, которые шли в армию, в России было 617 неграмотных, в Германии – 1,1, во Франции – 49 человек. И это во время, когда война становилась технической!
Есть еще великая легенда о сытой и довольной России, которая кормила своим хлебом полмира. Но и она при ближайшем рассмотрении не выдерживает серьезной критики.
Да, зерна мы вывозили много. Но за счет чего? За счет невероятной эксплуатации села, которое превратилось во «внутреннюю колонию» для 15 процентов городского населения страны. Горожане ели действительно хорошо, а вот село, как говорится, сидело на скудном пайке. Хлеб мы вывозили потому, что число крестьян в России превышало численность всех землепашцев в США, Канаде и Аргентине, вместе взятых. На сто миллионов сельского населения нашей страны приходилось 67 миллионов селян других стран-экспортеров хлеба. Итак, в 1913 году русские собрали рекордный урожай зерновых (пшеницы, ржи и ячменя) – 3 миллиарда 851 миллион 767 тысяч пудов. То есть, 61 миллион 628 тысяч тонн. (Для сравнения: рекордный советский урожай в 230 миллионов тонн зерновых был собран в 1978 году.) Кукурузы у нас вырастили тогда 129,6 миллиона пудов – еще два миллиона тонн. В общей сложности, получается 64 миллиона тонн. В том же 1913-м США, где на селе жило 57 миллионов американцев (вдвое меньше, чем в России), собрали зерна и кукурузы 96 миллионов тонн. Да-да, кукурузу надо считать – это ведь важнейшая кормовая культура. Зерно-то тоже не только на булки да каши идет, но и на корм для скота – источника молока и мяса. Правда, некоторые говорят о том, что в 1913 году в России собрали 80 миллионов тонн зерна. Но даже в этом случае получается меньше, чем в США.
Сказки о том, будто царская Россия собирала хлеба на треть больше всех остальных стран, надо забыть. Производительность труда в нашей деревне оставалась крайне низкой. Дело тут не только в более суровом, нежели в Европе и США, климате, в частых засухах и долгих зимах. Просто 52 процента хозяйств не имели плугов, обходясь примитивными сохами. Минеральных удобрений не было. На всю Россию было всего 152 трактора, тогда как их число в США и Европе измерялось десятками тысяч. Поэтому янки произвели 969 кило зерна на душу населения, Россия – 471 кг. В то же время, сборы собственных хлебов в Германии и Франции, которые завозили к себе зерно извне, были по 430-440 килограммов на одного живущего. При том, что крестьян там было куда меньше, чем в России, и они еще ввозили к себе хлеб, считая свои четыреста на душу населения недостаточными!
Иными словами, русский, отправляя зерно на экспорт, в среднем ел вдвое меньше, нежели англичанин или француз. Русского крестьянина просто вынуждали продавать зерно, молоко, мясо. Как? Нет, царский режим не посылал в деревни продовольственные отряды. Все было сделано тоньше. Крестьян освободили от крепостной зависимости в 1861 году не задаром. Царь обязал их выкупить свои земли у помещиков и государства. То есть, каждый год русский крестьянин должен был платить – от 40 до 60 рублей за десятину обрабатываемой землицы. А это – огромные деньги по тем временам! Стоимость коровьего стада! Платежи за землю растянулись на 46 лет – аж до 1907 года, покуда власть не отменила их, столкнувшись с революцией. Таким образом, крестьянин, вроде бы освобожденный от крепостного рабства, на самом деле попал в новую зависимость, два с лишним поколения выплачивая тяжелейший денежный оброк. В некоторых районах он достигал и двухсот процентов от годового дохода земледельца!
Чтобы наскрести денег на эти выкупные платежи, русскому селянину приходилось продавать все, что он произвел – даже в ущерб себе. Приходилось питаться кое-как, месяцами не видеть мяса на столе – лишь бы не задолжать. Выкупные платежи, работая не хуже продотрядов, наводняли рынки царской России аграрными продуктами и сбивали на них цены. Вам никогда не приходило в голову, почему и водка, и мясо, и хлеб в те времена стоили так дешево? Да потому, что у большинства людей в стране Романовых не хватало денег на нормальную еду. Предложение было больше спроса! А картинки всеобщего рая и обжираловки оставим-ка идиотам из современной образованщины. Она-то думать совсем не умеет.
И вывозили мы хлеб за счет того, что сами недоедали. Помните лозунг министра финансов Вышеславцева: «Недоедим, но вывезем»? Значит, недоедали – и сильно. Недоедали – но Европу кормили. Пухли с голоду – но зерно за рубеж везли. Кстати, даже в 1920 году белое правительство Врангеля, едва отбив у красных Таврию, тотчас же начало поставки хлеба в Европу. Соблюдало, так сказать, союзнический долг.
Да, в городах царской России дешевой еды было много. Однако в селе, где в 1913 году жило 85 процентов населения России, голод разражался регулярно. По данным, которые приводит А.Паршев в своем бестселлере «Почему Россия не Америка», в 1901-1902 годах голодали 49 губерний. В 1905, 1906, 1907 и 1908 годах голод охватывал от 19 до 29 губерний. Голодовка 1911-1912 годов поразила шестьдесят губерний. Нынешние певцы «сказочной царской России» этого замечать не хотят. Хотя голод отлично описан в рассказах М.Горького. А современный писатель Святослав Рыбас, живописуя успехи столыпинской реформы и рисуя страну тех времен полной чашей, в то же время сообщает о жестокой практике выдачи «голодных ссуд», введенных Столыпиным. Реформатор приказал давать муку и зерно в долг лишь крепким хозяевам. Безлошадным, нищим нужно было идти зарабатывать в города или на строительстве дорог. Значит, голод приходил в село периодически – иначе не было бы проблемы голодных ссуд. А с чего, вы думаете, в «сытой и обильной» России тогда крестьяне восстали и яростно дрались против власти еще в 1905-1907 годах? С хорошей жизни, что ли?
«Какой там хруст французской булки! Хрустели булками, смачно чавкали ветчиной и пили чай с сахарком лишь те самые «золотые пятнадцать процентов». Остальные даже не жили – выживали », – написал в своей книге «Красный император» современный писатель Александр Бушков. Лучше и не скажешь.
Да, экономическое чудо поздней «Северной Пальмиры» было еще очень далеко от завершения. Развеивать миф о рае земном при царе можно еще очень долго. Например, писать о том, как позднецарская Россия по уши завязла в иностранных кредитах, как выплачивала за них тяжелые проценты. Как в стране не хватало своих капиталов, и потому приходилось приглашать иностранных инвесторов, которые, вовсю используя природные ресурсы и дешевую рабочую силу, ежегодно вывозили из страны свои прибыли на совершенно законных основаниях. Но стоит ли? В стране, судя по социологическим опросам 2004 года, популярность дореволюционной России падает. Столкнувшись, как и их предки в начале ХХ века, с «прелестями» рынка в отсталой стране, нынешние «россияне» уже не верят идиотским словам Хрущева о том, что он, будучи большой партийной «шишкой», жил хуже, чем квалифицированный рабочий при Романовых. У рабочего при царе не было ни машины с шофером, ни – в большинстве случаев – отдельной квартиры. Наши сограждане все меньше плачут с режиссером Говорухиным по поводу «России, которую мы потеряли».
Но мы поставим вопрос иначе. А почему, собственно говоря, Российская империя сломалась на полпути и не завершила своего экономического рывка? Почему ради того, чтобы создать советскую индустриальную сверхдержаву, пришлось пройти сквозь ад первой половины ХХ века? Почему мы и при царях не смогли стать единственной супердержавой Земшара?
Предчувствие апокалипсиса
Самое интересное, читатель, заключается в том, что плач по утраченным экономическим вершинам царской России родился в советские времена. Современники же «чудесного полувека» империи Романовых совсем не заходились в восторге. Они дружно прозревали страшный финал России. И ладно бы мрачными пророчествами занимались отверженные элитой, озлобленные на все гении-одиночки! Так нет же – ожидание грядущей катастрофы уже с 1870-х годов стало господствующим настроением русского общества. Почти все видели мрачный и страшный финал системы. Почти все соглашались с тем, что предотвратить гибель империи уже не в человеческих силах, и рок, невзирая на все ее достижения, сметет Россию с лица земли. Почти все властители дум той поры предрекали гибель страны. И это настроение не зависело ни от идеологического, ни от политического окраса таких провидцев. Достоевский и Чернышевский, Михайловский и Константин Леонтьев, Вл. Соловьев и Плеханов сходились в одном: империя доживает последние годы.
Что же они чувствовали? Что это за таинственная и незримая стена, о которую расшиблась старая Россия? Как сложилась адская взрывчатая смесь «русской Хиросимы»? Попробуем разгадать эту загадку, измерив и описав мистический процесс.
Здесь нет ни одного, ни двух и даже трех ответов. Их много. Но попробуем их упорядочить, применив уже известные нам синергетический, энергетический и психоисторический подходы.
Начнем с синергетики. Помните, как происходят крушения систем? Сначала динамика одной из подсистем начинает расходиться с динамикой всей системы. Легко определить, какой элемент в России второй половины XIX века стал развиваться быстрее всей системы – экономический. Железные дороги буквально взорвали динамику. Сжав расстояния и время, они впервые превратили необозримую империю в единый рынок. Они сделали эффективной центральную власть, позволили вести диалог между центром и провинциями пусть и не в режиме реального времени, но достаточной оперативно. Как там у Маяковского? «Эпоха наша – паровозья, телеги наши – поезда!»
Разрушение системы в синергетике продолжается вторым шагом – когда «взбесившийся» элемент заражает своей лихорадочностью смежные подсистемы, когда формируется динамический паттерн, кластер. Так и железные дороги, опутывая собой страну, повлекли бурное развитие металлургии, машиностроения, угольной отрасли, строительства и банковского дела. Они дали сильнейший импульс оптовой и розничной торговле, почтовой связи и снабжению. Эти динамичные отрасли потянули в себя и финансы, и ресурсы, и кадры.
Шаг третий: внутри мира-системы «Российская империя» возникли как бы две России, стремительно удалявшихся друг от друга. Одна – Россия банков, локомотивов, высшего технологического образования, товарных потоков от Атлантики до Тихого океана, современных заводов и фабрик. Другая – это Россия заскорузлая, Россия бедных и неграмотных сельских общин, погруженных в дремотную неизменность деревень от Малороссии до Даурии. В этой России были беспросветно нищие еврейские местечки «черты оседлости», допотопная уральская промышленность с грязными и больными трущобами, притулившимися у заводских труб. Тут же было и отсталое южное «подбрюшье» империи, пожиравшее кадры и деньги.
К началу ХХ века традиционная русская статика пришла в жесткое противоречие с имперской динамикой. И тогда началась фаза четвертая – нарушения пропорций. А это и есть переход от динамического неравновесия к губительному процессу самоподдерживающейся критичности. Вот и в России процессы разрушения охватили весь имперский мир. Противоречия между динамикой и статикой породили нарушение баланса между развивающейся экономикой и старым политическим строем, который складывался в совершенно иную эпоху. Царская Россия тщетно пыталась соединить несовместимое, и в итоге полностью потеряла эффективность.
Так, традиционный русский уклад жизни ориентировался на общину. А мегатренды индустриального развития требовали ее разрушения – им нужны были свободные резервуары рабочей силы, которая способна кочевать из одного региона в другой, из одной отрасли – в другую.
Бурное экономическое развитие страны требовало эффективной и действенной власти. А власть в романовской стране оставалась по сути дела такой же, как и в крепостническую эпоху – Големом. Сообществом тех, кто Россию считал своей добычей и колонией. Высшая бюрократия по-прежнему была неразворотливой и вороватой. Царская семья в лице великих князей сама погрязла в отвратительных махинациях и банальном казнокрадстве.
И так далее, читатель. Список противоречий можно продолжать и продолжать. Важно то, что все эти противоречия жили одновременно, накладываясь друг на друга.
А затем наступила пятая фаза синергетической катастрофы. В 1900-х годах стала стремительно рваться внутренняя связность имперского мира. Он стал дробиться на части. Сначала вдребезги разлетелось общество. К 1905 году параллельно существовало даже не два народа (как в крепостническую эпоху), а гораздо больше. Бок о бок жили «народы» имперский, дворянский, традиционно-народный, радикально-разночинный, индустриально-капиталистический, инородческий (прежде всего – еврейский). Связи внутри каждого из «народов» к началу революционных событий оказались намного крепче, чем между этими осколками социума. А дальше дробление некогда единого мира пошло по всем его контурам: в экономике, политике, культуре. Во всех этих сферах шел процесс разрыва связей. Снижалась сложность. Близился хаос. И не надо вешать всех собак на коммунистов, якобы уничтоживших единство прежнего русского народа. Это единство погибло уже при царях!
Но это – взгляд синергетический. А что даст подход энергетический? Тут ситуация еще проще и нагляднее. Энергетика «Северной Пальмиры» была незамысловатой до примитивности. Лишенная энергетического притока за счет внешней экспансии (что было у колониальных западных держав), романовская империя оказалась лишенной и энергетики Святой Руси – подпитки религиозной, потока энергии из «поля смыслов», от Великого Нечто. «Северная Пальмира» в лице ее элиты принципиально изгнала Бога из своего мира. Она отказала священному в праве на существование. Екатерина Вторая, переписывающаяся с богоборцем Вольтером и внимательно штудирующая Кондорсе – не просто исторический курьез, а определение Российской империи в ее подлинном, повернутом к Западу облике атеистической, безбожной монархии. И прекратите рассказывать нам сказки о том, что богоборчество началось при коммунистах! Живую веру убивали еще Романовы.
Итак, колоний у Санкт-Петербурга не было. От Бога он сам отвернулся. Оставалось одно – профессионально грабить народ. Мы стали единственной не архаической империей, в которой элита обособилась от своего народа в отдельную нацию, в «государствообразующий народ». Родилось две системы: «власть» и «население». Народ при государстве – и население, живущее на колонизованных территориях. В итоге заработала до удивления примитивная энергетическая система. «Северная Пальмира» («власть») отбирала энергию у систем «население» и «русские просторы». Кинетическая энергия «власти» постоянно питалась потенциальной энергией «народа». Но тот, у кого крадут потенциальную энергию, неизбежно упрощается, приходит к энтропии и хаосу.
Обеспечить этот процесс энергетического «вампиризма» и насилия элиты над народом была призвана культура «Северной Пальмиры» – сигнальная система, направляющая и программирующая беспредельную эксплуатацию народных сил. Политическая система Романовых состояла из технологий извлечения и использования сил народа в интересах «элиты колонизаторов».
Сегодня бытует мнение о том, что с 1870-х годов империя решила стать гуманной и поменять модель энергетического «обмена веществ». То есть, развиваться не за счет паразитирования на народе, а запустить обратный процесс. Но, как мы полагаем, происходило нечто иное. Энергетический метаболизм остался в сущности прежним – от народа к власти. Просто конкретные механизмы этого немного поменяли. Что было сердцевиной реформ? Да отмена крепостного права Александром Вторым в 1861 году! Но эта реформа на самом деле была скорее видимостью, пропагандистским шагом, а не реальным изменением хозяйственной жизни. Крестьяне-то по-прежнему остались несвободными, попали под «выкупной» гнет и продолжали кормить класс помещиков. Политические реформы? Земская и судебная реформы, меры по подъему здравоохранения и образования действительно немного гуманизировали имперскую власть. Да и культурный взлет в поздней «Северной Пальмире» существенно повлиял на миропонимание «питерской нации» и ее отношение к русскому народу – «популяции русских пространств». Вместо того, чтобы санкционировать насилие «расы господ» над «русскими рабами», она ограничивает произвол власти. Смягчаются и технологии власти.
Таким образом, источник энергии остался прежним (высасывание оной из народа), а вот сигнальная и технологические системы стали реформироваться, придя в противоречие со стоящими перед ними задачами. Все это привело к трем роковым для нашей истории последствиям.
Во-первых, продолжение использования потенциальной энергии народа в интересах «Северной Пальмиры» привело к исчерпанию «энергетического запаса». (Если народ в ответ на простые призывы власти мог героически отдавать жизни в войнах времен Суворова, например, то в Первую мировую – уже массами сдавался в плен и дезертировал.) Целевая эффективность политических технологий упала. А это вызвало сначала застой нашей цивилизации, а затем и ее разрушение. В самом начале ХХ века Русская цивилизация проскочила «точку возврата» между порядком и хаосом. С 1900-х годов деструкция и хаос сначала стали необратимыми, а затем – и лавинообразными. Из-за плохой работы энергетической машины хаос не канализировался, не накапливался и не использовался в виде полезной для цивилизации работы. Скопился такой заряд «черной энергии», который и рванул страшной «Хиросимой 1917 года».
Во-вторых, падение эффективности политических технологий в Российской империи и исчерпание роли культуры как сигнальной системы неизбежно вели к нарастанию межсистемного и внутрисистемного хаоса. «Северная Пальмира» зашаталась. На психоисторическую арену вышли разрушители – интеллигенция, разночинцы. Элемент принципиально внесистемный, яро враждебный порядку «русской власти», социогенетический чуждый народу – и отрицаемый им.
В-третьих, динамика Русской цивилизации расслоилась на полностью разобщенные процессы. В одном наша страна шествовала от победы к победе. Казалось, еще немного – и она избавится от клейма «вечно отстающей», вырвавшись в лидеры глобальной гонки. А в другом – энергомашина Русской цивилизации работала уже не на износ, а просто за гранью техники безопасности. Как паровоз, давление в котле которого уже зашкалило за красную черту манометра. Беспредел власти по отношению к народу породил ответную волну. Две волны наложились друг на друга, вошли в резонанс. И потому после революции простой народ (почитайте-ка воспоминания современников) превратился, кажется, в стаю неимоверно жестоких, немилосердных, хамских животных.
Чтобы понять это, взглянем на кризис «Северной Пальмиры» с психоисторической точки зрения. «Генокод» национального проекта «Северная Пальмира» был принесен с Запада. Петр Алексеевич вознамерился создать новую нацию – хозяев и обслуги западного государства на просторах бывшего Московского царства. Народ на этой территории он стал превращать в «популяцию русских просторов», в ресурс, в рабочий скот и пушечное мясо для Петербургской империи. И Романовы сумели выполнить эту часть плана! Их «севернопальмирская» империя всегда стремилась на Запад, была привязана к нему политически, экономически и культурно. Даже житейски – и то привязана. Романовы зачастую действовали и воевали не в интересах русского народа, а во имя всей Западной цивилизации. Запад для «северных пальмирцев» казался раем, землей обетованной. Там хорошо жить, офигительно кутить, приятно отдыхать, шикарно тратить бабки.
И вдруг с начала 1860-х годов становится ясной страшная для элиты России мысль: их империя Западу не нужна. Более того, сколько-нибудь устроенная, динамичная и цивилизованная Россия для него просто опасна. Крымская война и переориентация английского импорта сырья на нероссийские источники, активное противодействие британцев русской экспансии на Ближнем и Дальнем Востоке, в Средней Азии и на Балканах – это лишь некоторые признаки отторжения романовской России Западом. Оказалось, что никто не ждет нас на западном «празднике жизни», что два с половиной века всех усилий петербургской элиты «вписаться в Европу» пошли псу под хвост.
Наступает прозрение Александра Третьего, открывшего, что у России, оказывается, есть только два верных союзника – ее армия и ее флот. Именно при отце Николая Второго стала стремительно русеть наша культура. Она вдруг занялась поисками глубинных основ Святой Руси, нравственных основ русской народной жизни. Лесков, Достоевский, Тютчев и Фет – они из этого времени! Равно как Саврасов и Левитан, Серов и Нестеров, Мусоргский и – как это ни парадоксально – Чайковский. Одновременно с императорской фамилией крупнейшие деятели русской культуры вдруг перестали быть европейцами по духу, превратившись в настоящих русских. Европа теперь для них прекрасна – но чужда. Об этом пишут в своих письмах Тургенев и Герцен, Леонтьев и Достоевский.
В итоге Русская цивилизация, конечно, получила образцы глубочайшего проникновения в сокровенные смыслы и снятие «тайных печатей». Вот только не смогла наша великая культура дать русским того, в чем они больше всего нуждались – энергетики. Как сокрушался Константин Леонтьев, в центр культуры стали всякие «маленькие» и «лишние» люди, карикатурные уроды, слабовольные неврастеники, а никак не волевые и энергичные герои. Не родилось образов, завораживающих, трогающих сердце, образов, с которых захотелось бы «делать жизнь». Да, произведения культуры последнего полувека Российской империи навсегда останутся в сокровищнице мировой культуры. Титанов русской литературы продолжат читать даже тогда, когда сами русские сгинут с психоисторической сцены. Однако даже та великая культура не смогла открыть каналы поступления высшей энергии в русское общество. Могла. Может быть, даже хотела. Но не успела.
Она открыла другой канал. Но уже для другого общества, иного мнения и других обстоятельств. А дальше, оказавшись в безраздельном одиночестве, власть вдруг решила договориться с собственным, презираемым и ненавидимым народом. А чтобы договариваться легче, народу облегчили режим содержания. Но не срослось. Почувствовав слабину, народ, вместо того, чтобы сесть за круглый стол переговоров, взялся за вилы и приступил к давно задуманному делу – расправе с барами.
Впрочем, внесем уточнение. Первоначально за дело взялся не народ, а порожденный обрусением «Северной Пальмиры» смутный элемент – интеллигенция, разночинцы. Они первыми в европейской истории применили системный адресный террор в метод политической борьбы. Они процесс запустили, а народ потом втянулся. Имперская же власть, возжелавшая полюбить свой народ, в итоге оказалась у разбитого корыта.
Русско-японский «динамит»
Есть события начала ХХ века, во всей полноте открывающие нам всю глубину болезни, охватившей внешне процветающую Российскую империю. Эти события камня на камне не оставляют от лакированной картинки «земли обетованной», показывая все: и накал взаимного ожесточения внутри расколотого социума поздней Северной Пальмиры, и гнилость режима пополам с его бессилием. О чем мы? О русско-японской войне 1904-1905 годов и последующей за нею Первой русской революции (1905-1907). Та война стала еще и динамитом, взорванным под и без того шатким фасадом страны.
В тогдашнем состоянии России нельзя было воевать. А уж русско-японская вообще была лишней – если такое вообще можно говорить о войнах. К началу ХХ столетия наша империя, получив выход к теплым морям Тихого океана и обзаведясь военно-морской базой в Порт-Артуре (в Китае – если кто забыл), могла спокойно урегулировать отношения с Японией и направить ее экспансию в южную сторону. Перспективы открываются такие, что дух захватывает. К новым южным владениям протягивается Транссибирская магистраль. Нам открывается путь к незамерзающим гаваням Тихого океана – района Земли с впечатляющим экономическим будущим, района будущих экономических чудес и стран-«драконов». Русские становятся одной из ведущих сил в Азиатско-Тихоокеанском регионе, получают отличные базы для Тихоокеанского флота. Огромные просторы Тихого океана с мириадами островов лежат перед нами.
Мы на тот момент остаемся в более или менее нормальных отношениях с Японией. Договорившись о разделе сфер влияния в Корее, русские сохранили право бункеровать свои военные корабли в Нагасаки. У нас была возможность наладить совместные действия с японцами. Ведь они ненавидели еще одного охотника на господство в Тихом океане – Соединенные Штаты. Ведь японцы не простили им унижения 1853 года, когда пароходо-фрегаты коммодора Перри навели на них бомбические пушки и вынудили признать открытие Японии для американского капитала.
А всего-то и надо было для великого будущего, что сохранить нормальные отношения с Токио, полюбовно разграничив сферы влияния в Корее. И что же? Все погубила алчность и близорукость правящей верхушки в Петербурге!
Век назад вокруг будущего православного великомученика Николая II складывается этакая финансово-деляческая камарилья во главе со статс-секретарем Безобразовым. Разный там народ собрался с красноречивыми фамилиями – адмирал Абаза, отставной полковник Вонлярлярский, считавший себя буддистом князь Эспер Ухтомский, делец Гинзбург. В который раз судьба громадной империи оказалось в руках алчных карликов.
Через великого князя Александра Михайловича Безобразов проник к царю и принялся соблазнять его грандиозными планами. Мол, нечего отдавать Корею японцам! Давайте создадим там якобы частные акционерные общества, которые на самом деле будут иметь поддержку государства. И эти АО возьмут концессии на разработку угольных копей и лесных богатств Кореи, постепенно, по методу паука, скупив эту страну, вырвут ее их рук Японии. Сей план прямо нарушал договор 1898 года насчет уступки Кореи и был прямой дорогой к войне. На радость Западу и, прежде всего – англичанам и американцам.
За всеми этими планами стояла голая корысть. Ведь акции хитрых компаний должны были достаться многочисленным великим князьям и княжнам, родственникам Николая Второго, Семье тех времен. Соблазн легкого и быстрого барыша застил им свет. Какой, к черту, союз с Китаем, какая угроза разорительной для страны войны с Японией? Плевать на то, что русские войска и припасы придется перебрасывать за восемь тысяч верст, а японцам до полей сражений – буквально рукой подать. Начхать на возможность минимум пятидесяти тысяч убитых и втрое большего числа калек да раненых – ведь прибыли пойдут прямо в наши кошельки. Да и маленькая победоносная война не помешает династии Романовых. Надо, чтобы народ забыл об экономическом кризисе и безработице, поразивших Россию в 1900-1903 годах.
Запад принимал в сих планах самое живое участие. Его агентом стал французский банкир Госкье, в банке которого держали деньги члены царской семьи. (Как видите, читатель, тогдашние «хозяева земли Русской», эти венценосные патриоты, вывозили деньги за рубеж по многим каналам). Именно Госкье подбил царскую семью вложить свои деньги в акции безобразовских компаний. Он пел в уши Николаю: можно вывезти в корейские предприятия изношенные машины и оборудование из России, а на полученное по сверхнизким ценам корейское сырье закупить во Франции и Бельгии отличные промышленные машины с рассрочкой платежей на 10-15 лет. Мол, экономический эффект от сего будет столь велик, что русская промышленность пойдет в гору, поднимется курс рубля. А заодно и всю Корею втихую к рукам приберем, оставив японцев с носом.
Как мы покажем во второй части «Погружения», все это было умелым планом западной финансовой элиты. Именно она стремилась стравить русских и японцев, обезопасив владения США и Великобритании на Тихом океане. План был задуман и осуществлен гениально: использовав продажность и глупость царской семьи, втянуть Россию в корейские концессионные авантюры и окончательно закрепить это, повязав правителей страны вложением в них личных денег. Японцы не стерпели. Отменно профинансированные и вооруженные США и Британией, они напали первыми. Без объявления войны, под покровом январской ночи, их миноносцы торпедной атакой парализовали русскую эскадру на рейде Порт-Артура. Последующие события известны: цепь позорных поражений России на суше и на море. И – ни одной победы русского оружия!
Иногда трудно отделаться от мысли о том, что и на ход самой войны влияли какие-то тайные структуры, имеющие агентуру в самых царских верхах. Например, чья-то рука явно чувствуется в назначениях на командные посты нерешительного генерала Куропаткина, а параллельно – фактически второго главнокомандующего, наместника на Дальнем Востоке, «сухопутного» и совершенно бездарного адмирала Алексеева. Был и явный саботаж: армия, заливая кровью сопки Манчжурии, испытывала нехватку снарядов, карт, обмундирования. Административная машина империи почему-то не смогла обеспечить войска формой защитного цвета хаки, и нашим бойцам приходилось самим красить мундиры. Которые, кстати, превращались в лохмотья самого невообразимого цвета.
Бесспорно, умелые кукловоды и манипуляторы использовали также нерешительность и слабоволие Николая Второго. Достаточно сказать, что этот канонизированный при Ельцине «святой великомученик» увлекался черной магией. При его дворе подвизался тогда лионский вызыватель духов, член ордена мартинистов Филипп Ваход. Когда шла самая грандиозная битва войны (Мукденское сражение), этот маг в Гатчинском дворце вызывал для Романова из астрала дух его отца, Александра Третьего, который давал нашему царю стратегические подсказки. Как говорится, доаастралились… (О.Шишкин. Битва за Гималаи. – М., 1999 г., с. 16.)
Одновременно расцветало фантастическое воровство на снабжении наших войск. Подчас солдаты шли в бой не в сапогах, а в гнилых валенках, и есть были вынуждены просроченные американские консервы. Сталин бы и за половину содеянного поставил бы к стенке всех интендантов. Николай никого за это не расстрелял. Не расстрелял он и адмирала Небогатова за сдачу русских кораблей при Цусиме. Остался в живых Стессель, подписавший капитуляцию Порт-Артура в декабре 1904-го, хотя город мог держаться еще долго, сковывая японские силы. Еще один поразительный факт: во время несчастного для русских Цусимского морского сражения в мае 1905 года наши снаряды не разрывались. И никто за это не ответил.
А если правитель столь мягок – то в его государстве можно творить все, что угодно. Мягкотелость плодит продажность, и тогда таким государством можно легко управлять извне. «Золотыми ключиками». Что на Западе заметили и учли.
Война, которую России приходилось вести на другом конце света, очень дорого стоила ее бюджету, тогда как японцы воевали буквально у порога своего дома. Поэтому параллельно с обычной, «горячей» войной против русских велась еще и война финансовая. Я.Шифф, один из столпов финансового мира США, употребил все свое влияние для того, чтобы Россия не получила ни одного зарубежного кредита. И одновременно он сделал все, чтобы такие кредиты шли Японии. В итоге России пришлось запустить печатный станок, денежная масса в стране выросла вдвое, и в нашей Империи разразился финансовый крах.
Но самое плохое заключалось в том, что война сразу же вскрыла опаснейший раскол внутри русского общества. Впервые за всю историю страны целые его группы почти в открытую желали поражения собственной страны. С началом Русско-японской кампании лидер большевиков Ленин выкинул лозунг поражения России. Петербургские студенты-путейцы слали поздравительные телеграммы японскому микадо, приветствуя победы самураев. Даже в некоторых гимназиях отмечалось странное возбуждение от поражений. Тяжелые неудачи на фронте еще больше раскалывали социум, деморализуя одних и воодушевляя других. И прежде всего – революционеров всех мастей.
Наши цивилизационные противники это прекрасно видели. И не случайно, что именно в Русско-японской войне были использованы мощные способы разложения России изнутри. Задолго до того, как немцы профинансируют возвращение Ленина в пломбированном вагоне в Россию (а США – Троцкого на специальном пароходе). И уж совсем задолго до того, как США будут финансировать демократическое движение в России 1980-1990-х годов. Опыт 1904-1905 годов удался полностью, был учтен и тщательно изучен на Западе, и затем уж умело им использовался. Причем – спустя восемьдесят лет.
Дело в том, что даже после серии поражений русская армия не была разгромлена и все еще представляла из себя серьезную силу. К лету 1905 года война уже истощила Японию. К лету Россия, наконец, смогла сосредоточить в Манчжурии почти миллионную группировку войск, готовую наступать. И если бы боевые действия продолжились, японцы просто-напросто запросили бы мира. Мы выбивали их из Манчжурии. Однако в самый удобный момент, в январе 1905 года, в России началась революция. Именно она и спасла самураев от конфуза. Царь не мог одновременно воевать с Японией и гасить пожар бунта у себя в стране. Он предпочел признать победу Японии.
Хронология проста: мирный договор с Японией был подписан 23 августа 1905 года. А расстрел демонстрации рабочих у Зимнего дворца, шедших с петицией к царю-батюшке, знаменитое Кровавое воскресенье, случилось 9 января 1905 года. Восстание же на черноморском броненосце «Потемкин» разразилось в июне. В октябре 1905-го Россию потрясла революционная забастовка. Сначала она вызвала настоящую катастрофу в финансах Российской Империи, а затем переросла в кровавые бои в Москве. Россия погрузилась в пучину настоящей гражданской войны, остановить которую удалось лишь летом 1907 года. События 1905-1907 годов поэтому называют Первой Русской революцией.
То была стратегия непрямых действий в самом чистом, первозданном виде. Параллели событий тех лет с развалом нашей страны в 1917 и в 1989-1993 годах иногда просто изумляют.
Вспомним ту уже забытую революцию. В ней были массовый террор против русских управленцев и военных. Бомбы и пули эсэров-террористов истребили тысячи людей. (Тот, кто думает, будто террористические взрывы – это порождение только нынешних Чеченских войн, глубоко ошибается.) Были кровавые бои в Москве, в Сибири и в Закавказье. Восстания на флоте – не только на броненосце «Потемкин», но и в Кронштадте со Свеаборгом. И еще очень многое.
Но как случилась революция 1905-1907 гг.? Накануне войны и на Западе, и в Японии прекрасно знали о том, что общество в России нестабильно, что страна вступила в период турбулентности, который может закончиться либо развалом, либо преображением. Не был решен проклятый земельный вопрос, и в деревне шло сильное брожение. Все прекрасно знали о русской ушибленной интеллигенции, которая почти за сто лет до этого воспитывалась в какой-то дикой, иррациональной ненависти к собственной стране. Умонастроения русской образованщины ни для кого не были тайной: она уже тогда считала боевую доблесть и преданность Родине позорным архаизмом, считалось, что надо любить не страну, а какой-то абстрактный «народ», ради любви к которому можно желать своей стране даже поражения.
К 1904 году в России расплодилось масса всякой нечисти – эсеров-террористов, народных социалистов, анархистов, грузинских социал-федералистов, большевиков и меньшевиков (рабочих социал-демократов), бундовцев (еврейских социалистов), леваков польских, армянских, прибалтийских и финских. Многие из них просто жаждали поражения России в войне, почитая сей момент удобнейшим для устройства потрясений да революций. Знал наш враг и о том, что мощная машина имперских органов безопасности тоже поражена и либерализмом, и странным бездействием. Она занималась черт знает чем, только не ловила главарей российской смуты. К тому времени революционеры-разрушители Российской империи уже получали достаточно щедрое финансирование из американских и европейских финансовых кругов.
Самым ярким представителем таковых выступал крупный американский банкир Шифф. Горя страстью отомстить русскому самодержавию за угнетение своих соплеменников в России, он сделал очень многое для финансирования революционеров и террористов внутри нашей страны. На его деньги жили, например, эсеры-террористы, развернувшие в начале ХХ века настоящую охоту на русских генералов, министров, государственных людей. И именно Шифф был тем, кто умело использовал финансовые рычаги для поражения России в Русско-японской кампании. Используя свое влияние и связи не только с американскими, но и европейскими банкирами, Шифф добился того, что кредит русским везде оказался перекрытым, тогда как Япония получила его безо всяких ограничений. Недаром японцы позже наградят этого сиониста своим высшим орденом – за вклад в разгром русских.
Странны обстоятельства самого Кровавого воскресенья 9 января 1905 года, когда поп Гапон (мерзавец-провокатор) повел толпы рабочих к резиденции Николая II. Многие поколения русских задавали себе вопрос: как мог царь отдать приказ стрелять в народ, который шел к нему с петицией, с прошением, с образами и хоругвями, исполненный верноподданических чувств? Да еще в разгар войны?
Тайна сия до сих пор не разгадана. Но есть глухие упоминания о том, что первые выстрелы прозвучали не из линий пехоты, охранявшей Зимний дворец, а как раз со стороны демонстрации. Когда на снег упали первые солдаты, рассвирепевшие войска открыли огонь. Есть мнение, что бойню спровоцировал кто-то дьявольски коварный, стрелявший по русским солдатам из-за спин демонстрантов. И своего он добился: царь в глазах народа превратился в трусливого убийцу, а русские зашлись в кровавом революционном междоусобье, да еще и в разгар войны с Японией! Причём эта кровавая распря захватит сначала 1905-1907, а потом возобновится в 1917-м. И пойдет далее, кстати. Как тут не вспомнить слова Ленина о том, что революция 1905 года была лишь генеральной репетицией 1917-го?
9 января 1905 года можно назвать одной из гениальнейших операций врагов России, проведенной в ходе войны. Кровавое воскресенье по итогам своим для нашей страны оказалось страшнее, чем гибель флота в Цусиме или поражение под Мукденом.
Версия с таинственными стрелками-подстрекателями, между тем, воскрешает в памяти события 4 октября 1993-го. Тогда Западу было очень нужно, чтобы Ельцин удержался у власти. Ранним утром к зданию Верховного Совета он стянул войска. Но они не хотели идти на штурм белого здания, защитники которого были вооружены лишь палками, камнями, бутылками с бензином да сорока укороченными «калашами»-пукалками. К тому же, защитники Дома Советов получили приказ не стрелять ни в коем случае. И тогда на сцене появились таинственные снайперы. Выстрелы хлестнули по войскам – со стороны американского посольства и Нового Арбата, с крыш гостиницы «Украина» и Дома Советов. И войска пошли на штурм, словно разъяренные укусами слепней быки.
Кстати, потом этих снайперов никто не нашел. И никто внятно не объяснил их действий. Зато потом защитники Дома Советов рассказывали, как им пришлось снимать с крыши снайпера, провоцировавшего войска на штурм. Как накануне октября в Россию прибывали странные группы иностранцев. Все, как на подбор, с выправкой офицеров спецназа и с острыми взглядами профессиональных стрелков. И как те же группы быстро выехали из России после сожжения Дома Советов.
А не был ли применен в 1905 и 1993 годах один и тот же прием стрелков-подстрекателей, агентов третьей силы?
Русско-японская война прекрасно показала то, что Россию можно не только использовать в своих целях, но и в нужный момент взорвать изнутри, стоит лишь искусно вбросить в нее деньги – для удара по самым болевым ее точкам. Именно здесь весьма ярко проявляется закономерность: западные финансовые воротилы легко идут на союз с самыми экстремистскими политическими силами и даже боевиками-террористами – лишь бы этот союз уничтожал неугодную Западу страну, лишь бы он порождал нестабильность и хаос в нужном месте планеты.
Именно японская разведка в лице военного атташе, полковника Мотодзиро Акаши, наладила хоть и небольшое, но отлаженное финансирование всяческих революционных и националистических сил в Российской империи. Из Берлина Акаши наладил закупки оружия для кавказских, финских и прибалтийских революционеров. (Черт, и это было за восемьдесят с лишним лет до Карабаха, до подъема дико-племенного национализма в Прибалтике времен Горбачева).
Очень любопытный документ – записка министра внутренних дел Российской империи графа Ламсдорфа Николаю Второму, поданная 3 января 1906 года. В то время, когда деньги японцев и шиффоподобных уже ввергли Россию в кровавую смуту. Это – сводка разведывательно-аналитической информации. В ней Ламсдорф указывает прямо: поддержка самых агрессивных революционеров «из-за границы исходит именно из еврейских капиталистических кружков».
«В этом отношении невозможно игнорировать некоторые нижеследующие сближения, едва ли основанные на простой случайности. Сближения эти заставляют логически придти еще к тому дальнейшему выводу, что наше революционное движение не только, как сказано выше, поддерживается, но и в некоторой степени направляется из-за границы. Действительно, с одной стороны, забастовки вспыхнули с особой силой и распространились на всю Россию не раньше и не позже минувшего октября, т.е. как раз в то время, когда нашим правительством была сделана попытка реализовать крупный заграничный заем без участия Ротшильдов, и как раз вовремя, чтобы не дать осуществиться этой финансовой операции, – причем вызванная среди держателей русских фондов паника и постепенная их продажа не могли не принести, в конце концов, новых выгод тем же самым еврейским капиталистам и банкирам заведомо и открыто, как например, в Париже, игравшим на понижение русских ценностей…»
Иными словами, читатель, в 1905 году нам не только устроили внутренний взрыв в стране, но и нанесли тяжелейший финансовый удар. Поясним, для чего. Русские пытались занять деньги не у англо-французских банкиров, а у целого международного консорциума банков. Мы не хотели привязывать себя к антигерманским странам, чтоб избежать в будущем столкновения с немцами. Однако эта наша комбинация была умело разбита. Начатая революционерами всех мастей забастовка октября 1905 года, переросшая в вооруженное восстание, подпитанное оружием и деньгами из-за границы, стали поводом для резкого падения стоимости русских ценных бумаг на мировых биржах.
И тут нам нанесли еще один умелый удар. Умелой провокацией раскочегарили пожар острейшего конфликта – между евреями и русскими. В июне 1905 года в Англии возник британо-еврейский комитет, собирающий средства для вооружения еврейских боевиков в России. Ламсдорф отмечал: ввоз оружия нашим революционерам шел как раз из Англии. Вскоре и Ротшильд создал в Англии особый комитет для помощи жертвам погромов в России, собирая деньги по подписке со всей Европы. Если мы вспомним о том, что именно Англия особо активно стравливала Японию и Россию, что именно с ее территорию уходили к нашим берегам набитые оружием для революционеров пароходы – то круг замыкается. Но на этот раз стравливали две цивилизации внутри Российской империи: православную и иудейскую. Русских провоцировали на погромы. Евреев – на ответную ненависть и превращение в «штурмовиков революции». И это получилось. Со страшными последствиями для дальнейшей нашей истории, с кровавыми слезами и для русских, и для евреев.
Честно говоря, финансовая сторона русской трагедии тех лет – это вообще особая тема. Совершенно четко можно проследить еще одну войну Запада против России: финансовую. Умело спровоцированные и сдетонированные в России беспорядки вызвали массовый отток денег из России в заграничные банки уже в 1905 году. Бывший царский премьер и финансист Сергей Витте в своих воспоминаниях говорит о сотнях миллионов рублей, сообщает о настоящем «отливе золота» из страны. Западная экономика, таким образом, получила обильнейшую подпитку.
Русские ценные бумаги на мировых биржах испытали 20-процентое падение. Уменьшение капитализации означало огромные потери в инвестициях. В западной экономической прессе вспыхнула настоящая информационная война: в печати сообщали чуть ли не о полном крахе русских финансов. Особенно свирепствовал лондонский «Экономист».
Вот так Русско-японская война превратилась в динамит под шатающуюся Российскую империю. Правительству понадобилось два года неимоверных усилий для подавления революции. Но надлом оказался смертельный: погибла вера в царя, массы почуяли вкус бунта и крови. Дело медленно и верно пошло к новой революции.
И все-таки последняя попытка побороть неумолимый рок в царской России была предпринята…
Столыпин: прагматические программы и священный смысл
Героическую попытку удержать Россию на краю пропасти и не допустить цивилизационной катастрофы предпринял Петр Аркадьевич Столыпин. Когда историческое время Российской империи было исчерпано, он попытался наполнить национальный проект цивилизационным смыслом.
Что хотел сделать Столыпин? Русская деревня в те времена жила по большей части как бы вне времени и вне рынка. Она как бы застыла в древности, в немыслимой отсталости. Крестьянская земля не была частной собственностью. Русский крестьянин обитал в общине, где землю периодически делили, нарезая участки каждой семье работников. Но община не была и колхозом: всяк обрабатывал свою делянку самостоятельно, самостоятельно же и распоряжаясь собранным урожаем. Не было ни заботы о плодородии почв, ни техники. Урожайность в царской России была очень низкой. Даже сейчас, после развала Советского Союза и многолетнего избиения села, она все еще не упала до царских показателей.
Вопреки нынешним представлениям, крестьяне на Руси жили голодно. Продавать хлеб и прочие сельские товары их вынуждала зачастую только необходимость уплатить налог. Надо было откуда-то взять деньги. Да и после о 1861 году крестьянину пришлось сорок с лишним лет «отстегивать» бывшим хозяевам-дворянам выкупные платежи. При этом земли не хватало: урожайность-то была низкой. И крестьянин с вожделением смотрел на дворянские поместья. Вот где земли-то!
Но именно большие дворянские поместья, столь похожие на будущие советские колхозы, и давали России львиную долю товарного зерна, мяса и молока. Исключение составляла только Сибирь. Но там крестьянин не знал, что такое малоземелье.
Одновременно община делала крестьянина как бы получеловеком, несамостоятельной личностью. Он выступал лишь в роли члена общины. Налоги брались не с человека, а с общины. Она вела дела в суде, отвечала за преступления своих людей – и так далее. Крестьянин даже не имел своих документов (так что это не Сталин выдумал). Так было удобно для государства, но плохо для развития сельского хозяйства и городской промышленности. Плохо даже с той точки зрения, что крестьянин имел множество препятствий, коли хотел уйти на заработки в город. Обычно говорят, что развитие села в России шло по прусскому пути, а не по американскому, то есть, по помещичьему пути, а не фермерскому. Но это неверно: в Германии с малоземельем крестьян боролись очень жестоко. Там в крестьянских семьях всю землю наследовал лишь старший сын, младших и средних выпихивали прочь: иди в город, на фабрику, переселяйся в Россию или в Латинскую Америку. У нас же землю делили на всех работников, и потому делянки становились все меньше и меньше.
Столыпин задумал разрушить общину.
Если описывать его реформы кратко, то они сводились к тому, чтобы, не уничтожая товарного помещичьего хозяйства, разрешать крестьянам брать свои наделы в частную собственность и выходить из общины (принцип «отруба»). При этом через Крестьянский банк за счет государства у дворян выкупались поместья, которые затем по частям продавались крепким хозяевам на весьма льготных условиях, в рассрочку на много лет. Таким образом, все русское общество, платя налоги, должно было поднимать село. Ссуды давались и на переселение крестьян из Европейской части страны на новые земли в Сибири, в Приамурье и Приморье. Параллельно решался вопрос с освоением огромных земель за Уралом.
В ноябре 1906 года был издан указ, который ввел право крестьян на отруб. В Крестьянский банк передавались степные угодья и земли Алтайского округа, часть земель царской семьи. Месяцем раньше крестьянам позволили получать паспорта без согласия общины, облегчив тем самым уход их в города.
Столыпин говорил: нет никакого смысла в том, чтобы просто отнять у помещиков землю и переделить. Нет, сначала нужно заинтересовать крестьянина в том, чтобы лучше хозяйствовать, чтобы повышать урожайность и больше производить на продажу. Здесь он был жесток, делая ставку на кулака, на вытеснение слабого с земли. Одновременно на селе шло вытеснение части крестьян в города, где требовались рабочие руки в растущей промышленности. Столыпин стремился сделать так, чтобы беднейшие крестьяне, вытесняемые из агросектора, попадали не в люмпены, а на подготовленные места в городской промышленности или переселялись на неосвоенные территории за Уралом. Путем создания специальных банков он хотел сформировать капитал для развития. Он пытался дать России ресурсы, деньги и инфраструктуру развития.
У Столыпина не было исторического времени. Он это с четкой болезненностью понимал и оттого его реформы шли с громадными перехлестами, чем-то похожими на сталинскую коллективизацию в будущем. Кое-где крестьян насильно гнали вон из общины. Нельзя было действовать настолько огульно. Россия – слишком большая страна, фактически она – несколько стран, она – особый материк, континент. И если в одном ее конце разрушение общины было благом, то в другом – злом. Столыпин по малости отпущенного ему времени просто не успевал учитывать местные особенности. Не хватало денег в Крестьянском банке, и шедшие отруба еще больше уменьшали земельные фонды общин. Многие из тех, кто переселялся за Уральский хребет, были вынужден возвращаться. Это страшно обостряло внутренние напряжения в общинах, вызывало поджоги крепких хозяйств…
Но программа реформ Столыпина не исчерпывалась радикальными аграрными преобразованиями. Огромное значение имели конкретные меры, направленные на улучшение быта рабочих, введение их государственного страхования. Не в последнюю очередь благодаря этим мерам годы перед Первой мировой войной вспоминались потом русскими рабочими, пережившими Первую мировую войну, ужасы революции и период нэпа, как благословенные времена, годы счастья и благоденствия. Спустя десятилетия после ленинской революции в народе нашем жила сказка-воспоминание о прекрасной жизни «при царе». Она, читатель, порождена именно столыпинскими годами.
Для Столыпина было очень важным, чтобы, попадая из деревни в город, рабочий оказывался в коллективе, чтобы сразу не разрывалась привычная для него психология поддержки или, по современному говоря, патернализм. Именно поэтому он придавал такое значение мерам, нацеленным на улучшение благосостояния рабочих, на предотвращение стеснения их прав со стороны работодателей.
В том же ряду стоят и меры, связанные с реформой местного самоуправления, реформы судебной системы, развитие земства в Прибалтике и северо-западном крае. Все они нацеливались на защиту личных прав граждан, их собственности. Граждане империи обретали, таким образом, возможность выражать свое мнение, защищать свои права и собственность. Наконец, чрезвычайно важным элементом программы столыпинских реформ стал законы о свободе вероисповедания и неприкосновенности личности. Об отмене стеснения прав для отдельных категорий граждан. В частности – черты оседлости для евреев.
Фактически Столыпин провозгласил свободу веры. Причем особое значение это имело для двух категорий, для двух огромных миров, которые, по мысли Столыпина, грозили взорвать страну. И как показала практика, в конечном счете так и случилось. Речь шла о стеснении староверов и о мерах, направленных на дискриминацию евреев.
Столыпин стремился отвинтить детонатор от бомбы 1917 года. Он хотел убрать питательную почву для той агрессивной пассионарности евреев, которая в революцию сыграет такую трагическую роль. Одновременно Петр Аркадьевич хотел канализовать, максимально раскрыть Россию для возврата в нее староверов, которые жили отдельным миром в своей стране.
Этот процесс шел весь конец XIX века, но, по мысли Столыпина, он должен был из экономической сферы перейти в культурную, политическую, социальную. И тогда, по его мнению, наступало желанное благоденствие. Спокойный, уверенный, могучий, пассионарный потенциал староверов и жесткая накопленная, спрессованная агрессивная пассионарная энергия евреев обращались на благо, на созидание. В конечном счете они могли послужить тем катализатором, который ускорял преобразование Российской Империи и ее продвижение к процветанию, благоденствию и стабильному развитию.
Таким образом, тремя важнейшими составляющими столыпинских преобразований во внутренней сфере стали, во-первых, аграрная реформа, с комплексом законов, обеспечивающих формирование крепкого хозяина на земле. Во-вторых, комплекс реформ, нацеленных на гармонизацию социального мира в стране, на создание необходимых гарантий для права граждан, включая важнейшее право — право собственности. И, в-третьих, мера, направленная на обеспечение свободы вероисповедания, на снятие всяческих ограничений по религиозным признакам.
Таковы, дорогой читатель, конкретные составляющие Столыпинской реформы. А в чем есть глубинный, если можно так выразиться, сакральный смысл Столыпинской реформы? На какой вопрос русской жизни отвечала она? Какое гибельное противоречие пыталось преодолеть Столыпинская реформа?
Как нам представляется, Столыпин едва ли не единственный из обличенных властью политиков России поставил ей верный диагноз.
Русская цивилизация, Россия выдвинула глубочайший и чрезвычайно жизнеспособный цивилизационный проект Святой Руси-Китежа, но так и не смогла перевести этот проект на язык политики, экономики и повседневной социальной жизни. Иными словами, не смогла породить адекватные цивилизационному национальные проекты. И Третий Рим, и Северная Пальмира решали текущие, конъюнктурные исторические задачи, а в итоге привели страну к тупику и катастрофе.
Силу России Столыпин видел в цивилизационном проекте, который укоренен прежде всего в культуре. Всем вам хорошо известно знаменитая крылатая фраза Столыпина, обращенная к радикал-революционерам и либерал-реформаторам всех мастей: «Им нужны великие потрясения. Нам нужна Великая Россия!». Однако эту фразу процитировали бессчетное число раз. Затерли ее и засалили. Превратили почти в бессмыслицу. Практически никто не знает предыдущей фразы высказывания, которая объясняет все высказывание, конкретизирует его и наполняет смыслом. Затерев слова Столыпина до дыр, нынешние «реформаторы» ой как не хотят восстанавливать весь ее контекст! Мы же приведем эту фразу, сказанную Столыпиным в своем главном выступлении, посвященном правительственной программе реформ, которую Столыпин произнес 6 марта 1907 года, выделив те слова, которые вырезают из нее ныне.
«Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения. Нам нужна великая Россия».
Это – одновременно диагноз, программа и приговор национальным проектам последних трехсот лет.
В борьбе с «завоевателями трофеев»
Столыпин очень точно и емко определил силу России. Сила эта — ее культурная традиция, цивилизационный проект. Он должен быть перенесен из сферы культуры, ценностей и веры в сферу политики, экономики и повседневной социальной жизни.
Возвращение к культурным традициям означало возрождение корневого значения труда, возврат в русскую жизнь творческого начала. Это главное, что необходимо для переустройства России. Здесь – ключевое звено для того, чтобы вытянуть Россию из пропасти катастрофы. Столыпин четко понимал, что Россия больна, почти неизлечимо больна страстью к присвоению, воровству, «добыванию трофеев». Причем как в верхах, так и в низах. Десятки миллионов золотых рублей ежегодно уходили в Монте-Карло, в Баден-Баден, в Карлсбад, тратились в парижских магазинах, берлинских ресторанах, на курортах Биаррица, Бельфранша или Сен-Тропеца. Дворянство, этот никчемный хозяин богатейшей страны, вывозило ее ресурсы в Европу, питало ими развитие европейской цивилизации. Дворянство сосало кровь своей родины, обирая ее, отнимая у нее надежду на будущее.
Наряду с трофеизмом верхов, существовал не менее страшный трофеизм низов. Труд для народа перестал быть потребностью и творчеством, превратился в тяжелую, непосильную провинность. «Работа не волк, в лес не уйдет». Ни у одного народа мира нет такой горькой пословицы. Народ на своем месте ощущал, что сколько бы он не трудился, лучше жить не станет. Все отнимут либо погода, либо хозяева. И в этих условиях не труд, не сознательные усилия, направленные на повышение продуктивности своего двора, хозяйства, не улучшение работы – а грабеж, присвоение и бунт стали для народа выходом. В глубины подсознания народа проник трофеизм. Грабь награбленное, экспроприируй экспроприаторов. Ничего не делай – но получай много. Вернуть свое, преодолеть несправедливость – вот наиболее популярные мысли и чаяния русской толщи, как выражались популисты конца XIX века…
Именно в преодолении этого «духа захвата трофеев» Петр Столыпин увидел главный смысл своих реформ. Указ 9 января трактовался им как выбор между крестьянином-бездельником и крестьянином-хозяином в пользу последнего. «Всегда были и будут тунеядцы, – решительно заявил премьер. – Не на них должно ориентироваться государство. Только правоспособного, праводаровитого человека создало право собственности на Западе», — утверждал он в своем выступлении. Он говорил: «Правительство желает видеть крестьянина богатым и достаточно трудолюбивым, так как где достаток – там и конечное просвещение, там и настоящая свобода». Он в своей речи говорил, что «способный, трудолюбивый работник есть соль земли русской и потому его надо скорее освободить от тисков общины, передав ему землю в неотъемлемую собственность».
Именно в борьбе с трофеизмом, в стремлении перестроить на началах русской культуры и подлинной исторической традиции России ее экономику и политику, Столыпин видел смысл, сверхзадачу своих реформ. В этом и заключался их сакральный, священный смысл.
Поэтому уделялось такое внимание крестьянскому вопросу. Столыпин, пожалуй, вторым после Александра Освободителя, четко осознал, что без коренного переворота в народной толще, в основном теле русского социума, не совершить прорыв, не вернуть России ее цивилизационный смысл. Не обрести новое дыхание в политике, экономике и общественной жизни.
Но именно потому, что сакральный смысл столыпинских реформ был много глубже и серьезнее чисто экономических, политических и социальных преобразований, он уделял такое внимание свободе веры, свободе совести, возможностям включения в творческий процесс, в политическую, хозяйственную, социальную жизнь тех групп, которые были отвергнуты от общества. Прежде всего, староверов самых различных толков и укладов. Затем – инородцев и евреев, с их огромным творческим и одновременно протестным потенциалом.
Геополитика процветания
Столыпин выказал себя и незаурядным геополитиком. Именно он выступал ярым противником сближения России с Францией, и особенно с Англией, нашим давним врагом. Гораздо разумнее представлялся ему союз с Германией. При такой смычке война в Европе, которой пахло в воздухе все сильнее и сильнее с каждым годом, была просто невозможной. Зато при блокировании русских с англо-французами распад Европы на два враждебных лагеря и кровавое столкновение между ними оказывались неминуемыми.
Петр Аркадьевич видится нам твердокаменным сторонником той точки зрения, что Россия должна изо всех сил избегать втягивания в тяжелые войны, выигрывая время для своего внутреннего укрепления, занимаясь подавлением революционного движения в собственных недрах. Эх, его бы понимание – да нашим бы сегодняшним лидерам!
«…Англия …, считая себя первой державой мира и стремясь к тому, чтобы всегда играть первую скрипку в международном концерте, вне всякого сомнения, боится того, чтобы Россия, постоянно улучшая свое экономическое и военное положение, не помешала бы ей в ее колониальной политике. Больше всего Англия боится того, чтобы Россия не проникла в Индию, хотя Россия не имеет никаких желаний захватить Индию… Англия не может не чувствовать, что эксплуатация таких стран, как Индия и другие, рано или поздно может закончиться, и тогда она не только не будет играть первой скрипки…, но и перестанет быть той великой империей, каковой является в данное время. Поэтому Англия больше всех ненавидит Россию и будет искренне радоваться, если когда-нибудь в России падет монархия, а сама Россия не будет больше великим государством и распадется на целый ряд самостоятельных республик…(выделено нами – авт.)
Ни любви, ни уважения во Франции к России нет, но вместе с тем Франция, ненавидя и боясь Германии, совершенно естественно стремится к тому, чтобы быть связанной с Россией военными союзами и договорами», – писал наш реформатор летом 1911 года. (Цитируем по работе Святослава Рыбаса «Столыпин» – Москва, 1998 г. с 195-196.)
И ведь как в воду глядел! Действительно, в Первую Мировую войну 1914-1918 гг. англичане с французами, будучи нашими «верными союзниками», попользовали нас по полной программе. Хотя Англия официально согласилась с тем, что в случае победы черноморские проливы перейдут в руки России, она специально пропустила в Черное море из Средиземного германский линейный крейсер «Гебен», который был сильнее всего устаревшего Черноморского флота России. Французы, боясь того, что немцы расправятся с ними первым ударом, уповали на «русский паровой каток», который обрушится на Германию с востока, завалит ее своими трупами и отвлечет силы фрицев с Западного фронта. Так оно и случилось: мы, не успев толком мобилизоваться, кинулись летом четырнадцатого в восточно-прусскую операцию среди озер, песков и да болот, потерпели в ней разгром – и все-таки отвлекли германца от добивания Франции. В благодарность за все это западные союзники действительно поддержали распад России на массу новых государств в 1917-1918 годах, и только большевики сорвут тогда планы раздробления страны.
Столыпин ратовал за то, чтобы Россия, обороняясь на Западе, шла на Восток, туда, где наши товары были конкурентоспособны. Лучше было, по его мнению, двигаться в Китай, Монголию, Иран и Корею, а не к черноморским проливам, где мы неминуемо сталкивались с английскими, немецкими, турецкими и австрийскими интересами.
И здесь Столыпин оказался прав. Стремление России к Босфору и Дарданеллам вкупе с прекраснодушными идеями освобождения всех славян ничего хорошего нам не принесли. В первый раз это вызвало Крымскую «мини-мировую» войну 1853-1856 гг. (которую лучше называть Русско-западной), которая окончилась поражением России. Во второй раз мы, очертя голову, бросились освобождать болгар, проведя тяжелую войну с турками в 1877-1878 годов. В итоге русские были вынуждены остановится в двадцати восьми километрах от Босфора – ибо нападением на нас уже угрожали и Англия, и Франция, и Австрия. Правящие же круги освобожденной Болгарии моментально переметнулись на сторону Запада, в обеих Мировых войнах ХХ века будучи в стане врагов России, а в 1990-х с визгом легли под НАТО. Наконец, мания «стремления к проливам» стоила нам громадных жертв в Первую Мировую.
Столыпин вошел в историю как приверженец совсем иной, действительно русской национальной политики на мировой арене.
Смерть Столыпина как закономерный итог
Увы, столыпинский Белый смерч утих. Реформы выдохлись, а потом были повернуты вспять. Почему?
Можно отвечать на сей вопрос в традициях либо старосоветской исторической школы, либо в духе новой, постперестроечной, постсоциалистической. Один простой ответ состоит в том, что Столыпин был реакционером и его меры шли против логики исторического развития, а потому никак не могли увенчаться успехом. Ответ второй заключается в том, что Столыпин в силу личных особенностей и малости отведенного ему времени наделал уйму ошибок, отпугнул массу сторонников и потому проиграл. Да к тому же, ему мешали различного рода революционеры, жиды и прочие подрывные силы.
Причина, однако, намного более серьезна. Конечно, ошибки были. Конечно, времени не хватало. Действительно, мешали Столыпину и революционеры, и реакционеры. Самое смешное, что, выбирая между этими двумя точками зрения, гораздо более предпочтительнее представляется позиция марксистов. Столыпин и его реформы действительно не соответствовали логике развития российской цивилизации таковой, скроенной по метрикам Третьего Рима и Северной Пальмиры. Столыпин пытался спасти неспасаемое, силился вдохнуть в умирающий организм новую жизнь. Он решил дать стране на краю гибели шанс на возрождение – и потерпел неудачу. Он выступил, как одинокий борец с роком, который преследовал империю.
Давайте разберемся, почему. Проекты несут в себе образ желаемого, возможного и вероятного будущего. Своего рода идеал. Они же содержат в себе способы наполнения общества творческой энергией, мужеством, силой, решимостью и стойкостью для того, чтобы совершить перемены, для того, чтобы воплотить идеалы в жизнь. И, наконец, национальные проекты несут в себе и матрицы структур, организующих сначала единичных людей, потом небольшие группы, а затем и широкие массы на переустройство мира, изменение реальности.
Трагедия Столыпина состоит в том, что он пытался спасти общество, когда оно уже не могло и даже не желало спасаться. Петр Аркадьевич смог удивительно тонко и глубоко вскрыть болезнь. Он оказался способен и на то, чтобы по-инженерному четко сформулировать образ возможного, вероятного и желаемого будущего. Он даже перевел этот образ на язык конкретных программ и наметил этапы их претворения. Более того, в немыслимо короткие сроки он успел четко очертить и механизмы, и методы, которые позволили бы России при иной исторической судьбе канализовать творческую энергию, сплотить всех сторонников творческих перемен, сделать их силы неодолимыми. Трагедия состоит в том, что он не сумел, да, вероятно, и не мог найти метода пополнения «энергетического запаса» российского общества начала ХХ столетия.
Столыпину не удалось решить задачу, оказавшуюся по плечу Сергию Радонежскому и святотроицким старцам. Он дал образ, он создал системы действия и взаимодействия, но ему не удалось раскрыть каналы, способные излить на русских потоки силы, стойкости и веры. Потоки энергии, которая позволяет безоружным людям побеждать танковые колонны или заставляет одиночек выстаивать против огромных репрессивных аппаратов. Такая энергия и есть основа любой перемены, смены Реальности. Именно превращает настоящее в прошлое и делает Мечту текущей реальностью.
Попробуем пояснить, почему Столыпин не мог этого сделать. С одной стороны, в силу своего происхождения своего жизненного опыта, воспитания он был политиком, а не духовидцем. Он был администратором, но не пастырем. Он был реформатором, а не вероучителем. Это с одной стороны. С другой, слишком уж большую силу набрал трофеизм в России, слишком сильна была инерция распада. Слишком возобладали на протяжении последних веков русской истории силы хаоса и разрушения над силами созидания и порядка. Россия, создававшаяся в рамках проекта Третьего Рима и Северной Пальмиры, была ориентирована на войну. А война – это всегда присвоение, грабеж, реквизиции и репарации. В конечном счете итогом войны выступают трофеи. Трофейная ориентация должна была породить и породила-таки трофейный уклад русской жизни. А трофейный уклад русской жизни должен был разрешиться катастрофой. И человеку, даже самому сильному, даже самому выдающемуся не надо было остановить логику развития высших процессов.
Столыпин бросил вызов Року. Рок его перемолол. Империя пала…
Смерть Петра Аркадьевича была весьма логичной.