Между прочим, в этом разговоре и опять же в шутливом тоне Артур высказал такую мысль:
– В крайнем случае можно раздобыть неопубликованную и бесспорно гениальную рукопись кого-нибудь из классиков и сунуть в эту адскую машину. Беспроигрышный ход!
Востроносов и Кавалергардов настороженно переглянулись, а потом Илларион Варсанофьевич грозно обратился к Артуру:
– Ты что, собственно, предлагаешь?
Подлиповский сразу смекнул, что намек понят, но что прямо говорить о таких вещах нельзя, никто в умышленном сговоре участвовать не хочет, поэтому развил свою мысль несколько уклончиво:
– Важно ведь не только написать действительно гениальную вещь, но надо быть уверенным в том, что машина и оценит ее по достоинству. А где гарантия?
Кавалергардов при этом многозначительно крякнул.
– А что? – невозмутимо возразил Артур и продолжал развивать свою мысль: – Если бы потом выяснилось, что машина запорола классика, тогда Кузину пришлось бы туго. Вся его затея полетела бы к чертям собачьим, и никто в машину больше не поверил бы.
– Ты давно все это надумал? – подозрительно осведомился Илларион Варсанофьевич.
– Да нет, – признался Подлиповский, – только что.
– Ну и держи при себе, – строго посоветовал Кавалергардов, – нам это ни к чему. Аким, видишь, поглощен новой работой. Рукопись, слава богу, идет, подвигается, в успехе не сомневаемся. И всякие штучки-дрючки нам ни к чему.
– Да я ничего, так только, к слову, – поспешил оправдаться Артур, – не могу же не входить в положение друга.
Сам Востроносов шагал с отсутствующим видом, будто разговор его вовсе и не касается, будто даже и не слышит, о чем идет речь, весь поглощен раздумьями.
Прощаясь у калитки, Подлиповский как бы невзначай спросил:
– О чем твоя новая вещь?
Стоявший на страже интересов гения Кавалергардов тут же горячо запротестовал:
– Об этом ни слова. Ни под каким видом.
Аким жалостно улыбнулся, давая этим понять, что он в данном случае и над собой не властен.
– Ну хоть в самых общих чертах? – настаивал Артур.
– Ни к чему, – отрезал Иллариоан Варсанофьевич и пояснил: – Не следует давать пищу кривотолкам. И без того трепу достаточно. Так что не прогневайся.
– Акимчик, хоть заглавие скажи, – взмолился Подлиповский, игнорируя строгий тон Кавалергардова.
– Заглавие, пожалуй, можно, – согласился шеф.
Востроносов задумался, как бы прикидывая, стоит или не стоит сообщать заглавие, еще раз виновато улыбнулся:
– Что это тебе даст?
– Хоть что-нибудь, а то с пустыми руками уеду. Обидно.
– Заглавие для меня самого неожиданное, – признался Аким, – и ничего тебе не скажет.
– Все равно, – не отставал Подлиповский.
– Название, сам понимаешь, пока условное – «Третий прыжок кенгуру».
– ?!
– Правда странное?
– И неожиданное.
– В этом все дело – неожиданное, значит, обратит на себя внимание. А это важно.
Артур все же был несколько озадачен. Задумался, затем тряхнул головой и сказал:
– А впрочем, странными заглавиями ныне никого не удивишь, – и добавил: – Заглавие как заглавие, сразу запоминается и даже несколько впечатляет. Но о содержании ничего не говорит. И в этом своя прелесть. А жанр?
– Вещь многоплановая и многожанровая…
– Больше ни слова, – остановил бдительный Кавалергардов. – Хватит и того, что сказано. Небось, и так раскатишь на добрый повал, знаем тебя. Хватит.
– Исчезаю, исчезаю, – заверил Подлиповский и откланялся.
Действительно, того, что высмотрел и разузнал, Подилиповскому хватило на газетный подвал, который привлек к себе внимание читателей, жаждавших новых сведений, имеющих отношение к предстоящему испытанию. Загадочное заглавие новой повести Востроносова заинтриговало читателей. Вызвало толки и среди знатоков литературы. Высказывались разноречивые предположения относительно содержания ожидавшегося с нетерпением нового произведения.
Слухи, толки и кривотолки еще больше усилили ажиотаж и подогрели интерес к предстоящему событию. Слухов хватало с избытком. Распространилась неведомо откуда взявшаяся весть, что Аким Востроносов с женой куда-то укатил и на испытание не явится, а рукопись пришлет через доверенных лиц. Единственным основанием для возникновения такого слуха могло послужить сообщение радио о том, что некая гильдия издателей пригласила автора нашумевших повестей на свой ежегодный конгресс и по этому случаю выпустила в свет его книгу. Это будто бы и заставило молодого гения все бросить.
Ходили и другие слухи, совсем уж вздорные и совершенно нелепые. Утверждали, например, что ученого Кузина уже нет в живых, то ли он погиб в автомобильной катастрофе, то ли, по другой вздорной версии, он ни больше ни меньше… выпал из самолета! Каким образом можно выпасть из герметически задраенного самолета, объяснять не брались, но и от нелепого утверждения не отказывались. Слух был очевидно нелеп, однако и в наш просвещенный век почему-то нет недостатка в тех, кто распространяет нелепости, и уж тем более в тех, кто верит в них. Кажется даже, чем фантастичнее и неправдоподобнее слух, тем больше находится охотников верить в него. Поистине одна из загадок века!
В такой обстановке не было более популярных в те дни людей, чем Востроносов и Кузин. Одни с пеной у рта утверждали, что и без всяких испытаний ясно, что Аким Востроносов гений и под него копают разные типы, используя ученого Кузина, которому следовало бы заниматься своим делом и не совать нос в то, в чем он не смыслит. Другие придерживались прямо противоположной точки зрения: и невооруженным глазом видно, что Востроносов никакой не гений, таких гениев в нашей литературе и без него достаточно, так что бесспорно прав Кузин, и его машина обязательно подтвердит это.
И снова люди, как несколько десятилетий назад, поделились на физиков и лириков, образовали на этот раз два резко враждебных друг друга лагеря.
С приближением заветного срока в печати был обнародован состав жюри. Его возглавил редактор Большеухов, а среди членов, представлявших кибернетику и литературу, помимо ученых и дипломированных литературоведов вошли в жюри Кавалергардов и Чайников.
Никодим Сергеевич, как и Аким Востроносов, на людях не показывался и хранил молчание. Лишь в канун испытания член-корреспондет Кузин принял группу журналистов и дал интервью, объяснив принцип действия аппарата, и ответил кратко и находчиво на разные вопросы.
Как бы ни было велико нетерпение, часом кажется, что оно вот-вот лопнет, его все же обычно хватает на то, чтобы дождаться установленного срока. И как бы ни представлялся всем страстно ожидавшим бесконечно далеким назначенный день, он в свое время обязательно наступит. Так случилось и в этот раз, иначе, как вы понимаете, и быть не могло.
Выдался прекрасный августовский день, когда в наших широтах бывает не слишком жарко, но еще достаточно тепло, небо, хоть и кажется повыгоревшим за лето и несколько блеклым, но все еще бездонно высоким. Скверы в эту пору радуют глаз пышными коврами цветов, ослепительно блестит и сверкает политый машинами асфальт. Словом, все вокруг хорошо, в такие дни легко и весело на душе, жизнь кажется необыкновенно приятной, и даже неисправимые скептики забывают о ее теневых сторонах.
И никогда еще, должно быть, огромный стадион и его окрестности не были так привлекательны, разве что в дни самых грандиозных торжеств, которые выдаются не то что не каждый год, а, возможно, и не каждое десятилетие. Яркие спортивные стяги шелестели на всех флагштоках, воздух был наполнен ароматами цветов и речной прохладой. Что говорить, в этот столь знаменательный день стадион был, как бы сказал известный спортивный комментатор Николай Озеров, просто великолепен.
Но от себя могу добавить, что и публика, пришедшая сюда, была не менее великолепна. На этот раз многие тысячи, заполнившие не только спортивную арену, а и всю обширную территорию стадиона, отличались поголовной интеллигентностью. Никаких тех самых футбольных завсегдатаев, которые прихватывают с собой на трибуны поллитровки и четвертинки, разговаривают хриплыми голосами, предельно напрягая голосовые связки, на немыслимом полублатном жаргоне.
Хотите верьте, хотите нет, но на этот раз на всей территории стадиона не было слышно ни одного грубого слова, даже ни одного резкого окрика, и уж тем более невозможно было заметить ни одного не то что пьяного, но даже слегка захмелевшего посетителя.
Блюстители порядка, с изумлением наблюдая все это великолепие, не верили своим глазам, чувствовали себя несколько растерянно, так как не знали, что им делать. Всюду такой чинный порядок, люди разодеты празднично, приветливы и всем довольны, взаимно вежливы настолько, что милиции, а ее на этот раз, как и всегда при больших торжествах, было более чем достаточно, и делать нечего. Ну совершенно некого и не за что оштрафовать, призвать к порядку, хотя бы окликнуть, взять за рукав или, вежливо козырнув, предложить деликатно, но вместе с тем и требовательно: «Пройдемте, гражданин». И уж тем более не было никакого повода свистеть в заливистый свисток, призывая себе на подмогу товарищей сослуживцев.
Скажем прямо, было от чего растеряться. Перед небывалым каждый, будь он хоть какой находчивый, растеряется.
Милиционеры, подлаживаясь под общий тон празднества, выступали степенно и чинно, смущенно притушив строгие взоры. И чтобы еще больше соответствовать стихийно установившейся торжественной атмосфере, одни, критически оглядев себя, побежали в отделение чистить до жаркого блеска сапоги, приводить в порядок форменную одежду, другие поспешили к знакомым парикмахерам и умоляли побрызгать их двойной порцией популярного одеколона «В полет».
Надо ли специально говорить о том, что трибуны стадиона были заполнены до отказа. Но и теснота не нарушала порядка и даже никому не портила настроение. Продавцы мороженого, леденцов и прохладительных напитков – да, да, в такой день все это, несмотря на невероятную тесноту, доставлялось каждому